Со стыдом вспоминаю я сколько бесценного уничтожил я?

15 ответов на вопрос “Со стыдом вспоминаю я сколько бесценного уничтожил я?”

  1. Serendipity Ответить

    По мнению публициста, «чудное мгновение» изменило жизнь героини, и эта перемена – красноречивое свидетельство могучей, поистине волшебной силы добра.
    Не могу не согласиться с авторской позицией, так как среди моих сверстников есть люди, которые мечтают обрести друзей, но порой наталкиваются на равнодушие. В результате замыкаются в себе. Им трудно жить. Ведь каждому необходимо общение, доброе слово. Помню, в детстве я читал повесть Крапивина «Всадники на станции Роса». Её герои умели дарить радость людям. И я учился у них благородству, умению уважать людей, дружить.
    Сделать кого-то счастливым – это один из лучших способов сделать счастливым и свой день. Это может улучшить мир вокруг нас.
    Упражняется ли милосердие в нашей жизни?
    “Упражняется ли милосердие в нашей жизни?” – задает нам вопрос автор, с самого начала заявляя актуальную для него проблему и приглашая читателя задуматься: действительно, “есть ли постоянная принуда для этого чувства?”.
    Писатель приводит в качестве примера цитату из стихотворения А.С. Пушкина “Памятник”, в последней строке которого Д. Гранин видит “прямой призыв к милосердию”. Автор утверждает, что именно Пушкин положил начало развитию темы “милости к падшим” в таких произведениях, как “Пир Петра Первого”, “Капитанская дочка”, “Выстрел”, “Станционный смотритель”, позднее же эта тема получила продолжение в творчестве “Гоголя и Тургенева, Некрасова и Достоевского, Толстого и Короленко, Чехова и Лескова”.
    Позиция самого Д. Гранина ярко выражена в последнем абзаце: автор убежден, что воспитание чувства милосердия в современном обществе – “необходимость настоятельная, труднооценимая”, он обращается к традициям русской классической литературы, чтобы проследить развитие темы милосердия и сострадания от Пушкина до наших дней.
    Я согласна с автором в том, что сегодняшняя литература должна осознать необходимость воспитания чувства сострадания, “возвращения к нему” в современном мире, ставшем более жестоким с течением времени. Чтение русской классической литературы – прекрасный способ эстетического и духовного воспитания, самосовершенствования человека как личности и как члена общества. Особое внимание, как мне кажется, необходимо уделять изучению русской литературы в школе, поскольку именно в детском, юношеском возрасте закладываются основы нравственности и морали и от этого зависит, каким человек будет в дальнейшем, какой жизненный путь он выберет.
    Однако я не вполне принимаю гранинское прочтение образа Сонечки Мармеладовой, героини романа Достоевского “Преступление и наказание”. Гранин представляет ее как одну из множества “сирых” и “убогих”, включает в ряд персонажей, к которым в произведениях русских классиков проявляется сострадание. Но у разных авторов – разные взгляды и разные образы героев, и это надо учитывать. Если в “забитом ничтожнейшем чиновнике” – станционном смотрителе – мы, несомненно, видим “человека с душой благородной, достойной любви и уважения”, то в образе Сони Мармеладовой, как мне кажется, читатель “открывает” прежде всего не “оскорбленную, сирую, убогую, несчастную” девушку, а человека удивительной души – щедрой, всепрощающей, способной к бескорыстной христианской любви, человека необычайно сильного духовно и безгранично верящего в добро и справедливость. Соне не нужно милосердия со стороны окружающих, ибо она сама – воплощение милосердия и любви к ближнему.
    Итак, литература наша действительно не имеет права “отказаться от пушкинского завета”, особенно сейчас, когда “век” вновь обещает быть “жестоким”.

  2. Vudodal Ответить

    Вступление
    Виктор Астафьев – известный русский писатель, автор книг о деревенских людях и войне, о любви и смерти. Данный текст – это фрагмент из повести «Последний поклон».
    Постановка проблемы
    Что значит для человека память о прошлом? Этот вопрос, на мой взгляд, больше всего волнует автора.
    Комментарий к поставленной проблеме
    Проблема, затрагиваемая В.Астафьевым, имеет многолетнюю историю, но, тем не менее, она не теряет своей актуальности и будет оставаться злободневной до тех пор, пока существует жизнь на земле. Размышления рассказчика о том, как он возвращается в родное село, думает о переменах, которые произошли за время его отсутствия и которые происходят в настоящее время, удивляют своей проникновенностью. Овсянка для повествователя – это место, где можно «повспоминать, подумать, подвести итоги жизни».
    «Какую же память оставляет за собой моё родное село? Чего и кого оно помнит?»- с горечью вопрошает рассказчик. Он искренне обеспокоен тем, что люди живут «только сегодняшним днём», живут «ради наживы», что безвозвратно рушатся нити между прошлым и будущим. Таким образом, вырисовывается авторская позиция. В.Астафьев, безусловно, считает, что память о родине, о своих корнях, дедах и прадедах священна.
    Позиция автора
    Невозможно не согласиться с мыслями писателя. Поистине благородными людьми можно назвать тех, кто, вопреки жизненным невзгодам, сохраняет незримую связь с малой родиной, уважительно относится к своему прошлому.
    Собственная позиция
    Аргумент
    Литературный аргумент
    К числу таких людей можно отнести Николая Николаевича Бессольцева из повести В.Железникова «Чучело», деда Лены. Он через тридцать лет возвращается в родной город, восстанавливает дом своего отца, собирает картины, доставшиеся от прадеда-художника, а потом дарит коллекцию городу.
    Малая родина – это колыбель детства, место, где человек формируется как личность, где закладываются основы нравственного воспитания. И если человек помнит об этом, то его не изменит ни время, ни мода, ни окружающие люди. Так, Татьяна Ларина из романа А.С.Пушкина «Евгений Онегин» выходит замуж, становится блестящей светской дамой, но за внешним лоском в ней легко угадывается та прежняя провинциальная барышня, которая всё готова отдать «за полку книг, за дикий сад».
    Заключение
    Тревожные мысли рассказчика, его «щемящая тоска о чём-то безвозвратно утерянном» не может оставить нас равнодушными. Прочитав текст В.Астафьева, я в очередной раз задумалась о том, что человек остаётся настоящим человеком, пока сохраняет свою кровную связь с родным домом, со своим детством, пока в нём жива светлая память о прошлом. Утрачивая связующую нить между прошлым и настоящим, мы превращаемся в «иванов, не помнящих своего родства».

  3. Barius Ответить

    До чего ж я был благодарен Николаю Ивановичу! Хоть чем-то, хоть как-то возместил он мои давние бесчинства. Со стыдом вспоминал я, сколько бесценного уничтожил я, уничтожил безвозвратно. В нынешней квартире моей нет ни одной старой вещи, ничего из того, что когда-то принадлежало родителям, связано было бы с жизнью отца, деда, ничего фамильного, наследованного. Низенькие эти трехногие столики, да диван-кровать с поролоновой начинкой, да полки, где те же книги, что и у всех, – новые, новехонькие. Была, правда, старая настольная лампа, купленная Таней в комиссионном, чужая старина, не вызывающая никаких воспоминаний, поэтому ничем не дорогая. Такие вещи стоят столько, сколько они стоят, – не больше… Мебель, одежда, украшения – словом, все вещи вокруг нас сменяются быстро. Они и рассчитаны на недолгую жизнь. Из них не составишь “цепь времен”.
    И вдруг, в этом токийском универмаге, я увидел фарфоровый чайник. На нем были нарисованы мост с бамбуковыми перилами и у перил две девушки в красных с золотом кимоно. Я сразу узнал их. Каждый вечер этот чайник, гордость моей тетки, ставился перед моим носом у самовара, и я разглядывал этих японок, гадая, кого они ждут на мостике, почему одна из них веселая, а Другая печальная. Кончилось это тем, что я отбил у чайника носик, тетка плакала: чайник из настоящего японского фарфора считался драгоценностью, мне вспоминали его многие годы; и вот теперь он стоял здесь, целенький, хотя и в трещинках, бережно ….. вязывали, пожелтелый от времени, в мелких волосяных….. Он был дешевый, я купил его и смотрел, как долго его завертывали, упаковывали, перевязывали…
    … На улице я сообразил, что тетя Вера давно умерла и дядя Гриша погиб, не осталось никого, кроме меня кто помнил бы этот знаменитый чайник, и, собственно мне некого удивить и обрадовать.
    Может, эту удивительную встречу имела в виду гадалка? Вряд ли, потому что ожидание невероятного не прошло, оно все так же томило – ненасытное и веселое, как предчувствие чуда.
    И когда на перекрестке Гиндзы, перед непонятным световым табло, появился Коля Сомов, это было так сверхъестественно, что я убедился, что попал в страну, от которой можно ожидать всего того, чего нельзя ожидать.
    Последний раз я видел Колю Сомова в дежурной комнате милиции, где разбирали нашу драку с соседней школой. Сомову выбили передний зуб, он говорил присвистывая, с трудом шевеля вздутой губой. С тех пор я мельком, на ходу, встречал его раза два в Москве, когда он стал уже доктором наук, лауреатом, но при виде его вставленного зуба я сразу вспоминал того Сомова.
    – Привет, – сказал я. – Какими судьбами? Слушай, Сом, что это за штука с цифрами? Он взглянул на табло.
    – Индикатор уровня шума. – Затем добавил, снисходя к моему уровню: – Измеряет уличный шум. Доходит?
    Мы посмотрели друг на друга и стали не торопясь, со вкусом изумляться. Сомов жил в Токио уже две недели. Он прочел в университете курс лекций по искусственным элементам и теперь собирался в поездку по стране.
    Мы отправились в ресторанчик, где Сомова знали и сразу подали нам какие-то катыши из мяса и риса, вино и пирог. Сомов двигался неторопливо, и, однако, я еле поспевал за ним. Видно было, что все у него рассчитано, налажено, особенно же меня поразило, с какой ловкостью он орудовал палочками.
    Мне легче было подцепить рисинку ногами, чем этими палочками. Впрочем, ног у меня уже не было. Вскоре после того как я уселся, скрестив их под собой, они затекли, задеревенели и начисто исчезли.
    – Ну, как тебе эта экзотика? Что-то ты мало ешь, лицемерно беспокоился Сомов. – Давай, давай, наслаждайся. Ты же среди экзотики. Знаешь, глядя на твои действия, я начинаю понимать, откуда у японцев столько трудолюбия и терпения.
    Низкорослый, массивный, со скуластым крепким лицом, он вписывался в окружающую обстановку. По тому, как уверенно он держался, можно было подумать, что он по крайней мере несколько лет пребывает здесь. И позже, когда он уговорил меня вместе поехать на юг Японии, меня не раз удивляла, даже раздражала, эта его способность немедленно адаптироваться; через час в любом городе он уже показывал дорогу, имел знакомых, ему уже звонили по телефону, как будто он приехал не в Беппу, а в Свердловск. Его сопровождал молоденький аспирант Тэракура-сан, влюбленный в Сомова, знающий наизусть его работы, он почитал его за великого ученого, записывал его изречения и поражался тому, что я осмеливался спорить с Учителем.
    Мы ехали вместе, дорогой у каждого из нас постепенно появлялась своя Япония, мы с Сомовым как бы смотрели в разные стороны, мы словно двигались в разных плоскостях, и только в Киото пути наши пересеклись. Это было в Саду камней маленького храма Ргандзи.
    А пока что мы шли с Колей Сомовым по Синдзюку, и мне казалось, что мы те же десятиклассники, что Митя Павлов не сгорел в танке, Каменев не умер от рака, все живы, а вот мы с Колей Сомовым, на зависть им всем, каким-то чудом забрались в неслыханную страну. Никто бы из них не поверил, что мы поедем в Японию… Вспыхивали бумажные фонарики, сквозь высокие ворота храма светилось синее вечереющее небо, кто-то мягко бил в гонг, все было как тысячу лет назад и как тридцать лет назад…
    2
    НАЧИНАЕТСЯ С ТОГО ЖЕ, С ПОЛЕТА В ЯПОНИЮ,
    НО В КРЕСЛЕ САМОЛЕТА СИДИТ НИКОЛАЙ СОМОВ
    И ЧИТАЕТ КНИГУ ЛОУРЕНСА
    “Мы летим на северо-запад, взяв курс на Японию. Наш самолет “Энола Гей”, названный полковником Тиббетсом по имени своей покойной матери, соответствует двум тысячам, а возможно, и четырем тысячам “летающих крепостей”. Лишь несколько звезд просвечивают сквозь облака, и время от времени вспышки молний озаряют небо. Мы летим в ночной мгле, сквозь грозу, вперед и прямо к Империи”. Стюардесса подала мне горячие салфетки, смоченные лосьоном.
    – Где жили ваши родители в сорок пятом году? – спросил я.
    Профессия приучила ее к любым неожиданностям.
    – В Киото, – любезно ответила она.
    – Вас, конечно, еще не было тогда на свете?
    – О да!
    Того журналиста звали Лоуренс. Он получил премию Пулитцера за свои очерки о бомбежке Японии:
    “…я нахожусь внутри небесного свода, пролетая над горами белых кучевых облаков. Наступают моменты, когда пространство поглощает время, и минуты, кажущиеся бесконечностью, заполняются гнетущим одиночеством”.

  4. VideoAnswer Ответить

  5. VideoAnswer Ответить

Добавить ответ

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *