Какую роль в приведенном предисловии играет прием иронии?

7 ответов на вопрос “Какую роль в приведенном предисловии играет прием иронии?”

  1. Alex Brok Ответить

    …современный человек
    Изображен довольно верно
    С его безнравственной душой,
    Себялюбивой и сухой,
    Мечтанью преданной безмерно
    С его озлобленным умом,
    Кипящим в действии пустом”.
    Пушкин. “Евгений Онегин”.
    О Лермонтове написано много. Воспоминания современников, блестящие исследования (Лотман, Андронников). Но оценки крайне противоречивы, сам образ поэта ускользает, трудно описать даже его внешность. Приблизиться к разгадке творчества Лермонтова поможет…его ирония.
    Ирония – (греч. “притворство”) употребление слова в противоположном смысле. Как сказал Ломоносов, “ирония – когда через то, что сказываем, противное разумеем”. В предисловии к журналу Печорина рассказчик радостно сообщает, что Печорин умер, и он намерен под своим именем напечатать его записки и лишь опасается, чтобы читатели не наказали его. Но, внимание! Ирония защищает, прячет обнаженную душу того, кто посмел выставить самые потаенные уголки ее на суд людской. Как роза защищает свой цветок шипами. “Я убедился в искренности того, кто так беспощадно выставлял наружу собственные слабости и пороки…”,-признается рассказчик и, спохватываясь, добавляет: “Исповедь Руссо имеет уже недостаток, что он читал ее своим друзьям”. Именно ирония высветила и позволила подчеркнуть пронзительные строки в конце предисловия: “но те, о которых в нем говорится, вероятно себя узнают, и, может быть, они найдут оправдания поступкам, в которых до сей поры обвиняли человека…”.

  2. yegrbegr2004 Ответить

    Ирония
    ИР́́ОНИЯ, вид тропа, иносказания и — шире — элемент мироощущения художника, предполагающий насмешливо-критич. отношение к действительности. Как средство худож. выразительности (стилистич. прием) и как эстетич. категория И. находится на периферии творчества Л.-поэта: ею окрашены нек-рые ранние стихи [«Примите дивное посланье» (1832), «На серебряные шпоры» (1833), «Юнкерская молитва» (1833)] и лермонт. эпиграммы (см. “Новогодние мадригалы и эпиграммы”), показывающие, что Л. владел всеми видами И., от легкой насмешки до едкого сарказма, но в сферу серьезной исповеди его лирич. героя иронич. интонация не проникала (см. Комическое). Иронич. обыгрывание трагического в ранней лирике Л. встречается едва ли не единств. раз: «Потом вас чинно в гроб положат, / И черви ваш скелет обгложут, / А там наследник в добрый час / Придавит монументом вас» («Что толку жить!..»). Уже самой «периферийностью» И. в поэзии Л. заметно отличается от И. нем. романтиков, к-рые «романтическую иронию» осознавали как ведущий принцип их филос. эстетики.
    У Л. отрицающая сила И. выразилась с максимальной полнотой в стих. «Благодарность» (1840). Богоборч. отрицание жизни выступает здесь под маской благодарности богу за эту жизнь (ср. частые в христ. молитвах обращения: «Благодарю тебя, господи»). Благодаря бога за перенесенные страдания, Л. не принимает христ. этику всепрощения, а финал стих. выворачивает смысл «благодарности» наизнанку, явственно обнажая неприятие мира. Но это — трагич. И., связанная с серьезными, «конечными» проблемами бытия, и здесь Л. совпадает с нем. романтиками (хотя его И., в отличие от них, никогда не бывает, по выражению П.
    Гайденко, «самоудовлетворяющейся»). В этом аспекте сопоставима ирония Л. и Г. Гейне. О трагич. И. можно говорить и в связи со стих. «Пленный рыцарь» (1840), где И. не стилистич. прием, и не общая иронич. позиция: трагич. И. неуловимо присутствует в самом совмещении высокого символич. иносказания — «Быстрое время — мой конь неизменный, / Шлема забрало — решетка бойницы, / Каменный панцырь — высокие стены, / Щит мой — чугунные двери темницы» — с эмпирически описанной, «бытовой» (1-я строфа) ситуацией неволи. Стремление к свободе разбивается не только о двери темницы; препятствием служит ставшая необратимой внутренняя неотделимость узника от заточения (ср. мотив цветка, выросшего в неволе, в поэме «Мцыри»).
    И., как правило, возникает при острокритич. и скептич. отношении к миру и людям; но свойств. Л. ироничность ума (ср., напр., Письма) не «перешла» в сферу поэтич. сознания: И. не стала доминирующей интонацией ни в его ранней, ни в поздней лирике. Иронич. взгляду на мир Л. предпочитает серьезные, прямые отношения с ним; даже враждебную ему «ничтожную» «толпу», «свет» он обличает со всей серьезностью и откровенностью, а не «возвышается» над ними с помощью иронич., т.е. принципиально непрямого, не тождественного себе высказывания. В отличие от нем. романтиков, Л. не использует И. как средство для снятия противоречий между искусством и жизнью. Так, в «Не верь себе», где поэтич. вдохновение сравнивается с «язвой», поэзия — с «отравленным напитком», элемент трагич. И. возникает в связи с невозможностью адекватного высказывания в искусстве (постоянная тема иенских романтиков), но в еще большей степени — с сомнением в нравственной природе самого вдохновения: «в искусстве, в жизни художника Лермонтов усматривает искусством же порождаемый соблазн» [Асмус (1), с. 125]. Возможно, благодаря такой творческой позиции «романтич.» Л. избежал мн. опасностей концепции романтич. иронии с ее гипертрофией эстетич. игры в искусстве (в т.ч. игры противоположностями), принципиальной установкой на «двусмысленность», свободным парением над добром и злом, обратимостью (для художника) «священного» и «порочного».
    И. становится существенно необходима Л. в осмыслении демонич. темы, причем именно на сломе ее, когда поэт решил «отделаться» от «волшебной и могучей красоты» преследующего его Демона (поэма «Сказка для детей», 1840), от «несвязного и оглушающего» (стих. «Из альбома С. Н. Карамзиной») языка страстей. Наиболее наглядна И. в оценке демонизма — в 3-й строфе «Сказки для детей»: «Герой известен, и не нов предмет; / Тем лучше: устарело все, что ново! / Кипя огнем и силой юных лет, / Я прежде пел про демона иного: / То был безумный, страстный детский бред… Но этот черт совсем иного сорта — / Аристократ и не похож на черта». Мн. строфы «иронических поэм» Л. — «Сашки» (1835—36) и «Сказки для детей» — оцениваются как отрицание романтизма еще в недрах самого романтизма (Л. Гинзбург). Тем не менее «классич.» лермонт. Демон (в поэме «Демон») лишен И. — как в структуре самого образа, так и в авторском освещении его.
    В «иронич. поэмах» И. ведет к игре лит. формой, к осознанной «литературности» произв.; отсюда прямое ученичество у А. С. Пушкина — воспроизведение иронич. интонации «Графа Нулина», «Домика в Коломне». Аналогично в «Тамбовской казначейше»: известный в романтич. лит-ре сюжет проигрыша в карты (ср. «Счастье игрока» Э. Т. А. Гофмана) заземляется, осмысливается как комический, а литературность демонстрируется в «Посвящении»: «Пишу Онегина размером; / Пою, друзья, на старый лад».
    При том, что декларация новой, иронич. позиции была провозглашена именно в «иронич. поэмах» («Осталось сердцу вместо слез, бурь тех / Один лишь отзыв — звучный горький смех» — «Сашка»), органичность и худож. значимость иронич. интонация приобретает у Л. в прозе.
    Еще в незаверш. романе «Княгиня Лиговская» появляется ироничный Печорин. В драме «Маскарад» и «Герое нашего времени» И. — важный элемент мироощущения героев и структуры худож. целого: саркастичен Арбенин в его метких характеристиках светского общества, последовательно ироничны Печорин и доктор Вернер. В «Герое…» ирония Печорина, осознающего свое превосходство над средой, становится обоюдоострой: она направлена не только на окружение (Грушницкого, «водяное общество»), но и на самого себя (самоирония). Больше того, И. проникает в голос самого автора: два предисловия романа — авторское и рассказчика (предисловие к «Журналу Печорина») — насквозь ироничны. Объект И. в них — «простодушная» публика, к-рая «не угадывает шутки, не чувствует иронии» и не способна понять скрытого (истинного) смысла произв., поверить в реальность неаффектированного героя (ср. понятие о «гармонических пошляках» у Ф. Шлегеля). Авторская И., однако, не распространяется на «носителя иронии», Печорина: Л. не скрывает «пороков» своего героя, но само отношение к нему остается неизменно серьезным. Вообще, при выражении свойственной позднему Л. неоднозначности в оценке сложных социальных и нравств. проблем он или не прибегает к И. (напр., «Дума», «Спор») или «погашает» ее внутри самого произв. («Журналист, читатель и писатель»). Показательно в этом смысле многозначит. окончание предисловия к «Журналу Печорина»: «Может быть, некоторые читатели захотят узнать мое мнение о характере Печорина? — Мой ответ — заглавие этой книги. — «Да это злая ирония!» — скажут они. — Не знаю» (VI, 249).
    И. присутствует в обрисовке типа кавказца в одноим. очерке (1841) и отчасти Максима Максимыча в Герое…» — при сохранении и подчеркивании уважения к нему автора. Интересно, что трагич. И. может проникать и в душу «простого человека» (термин Д. Максимова; разумеется, она качественно отлична от И. «демонич.» Печорина). Таков герой стих. «Завещание» (1840). Внешне спокойный, прозаич. монолог на пороге смерти внутренне «зажат», напряжен. Паузы «говорного» ямба, обилие служебных, «незначащих» слов, два «как» в одной строке («как вспомню, как давно…»), резкие enjambements — все это создает образ человека, достигшего стоической И. во взгляде на трагизм собств. судьбы (позиция, близкая лирич. герою Гейне).
    И. в творчестве Л. выступает, таким образом, в разных аспектах, разных смысловых наполнениях. Дальнейшая разработка этой малоизученной в лермонтоведении проблемы важна и для выявления особых черт лермонтовского романтизма, и для понимания общей эволюции Л.

  3. moxobish Ответить

    Роман М. Ю. Лермонтова (1838 – 1840гг) был произведением загадочным и сложным для его современников. Дело в том, что многие читатели находили в образе главного героя параллели с биографией и характером автора. Но образ Печорина, предполагавший автобиографическую канву, наполнился иным содержанием, вылился в проблему связи человека со своей эпохой.
    В предисловии к журналу Печорина Лермонтов определил свою творческую задачу – нарисовать портрет, составленный из пороков всего поколения. Автор обратился в своём романе к характеру редкому, исключительному, таившему в себе «силы необъятные». Он хотел показать нам историю души человека. Лермонтов пытался доказать, что иногда именно история души одного человека интереснее жизнеописания целого поколения. Он представил перед нами картину жизни деятельного человека среди всеобщей беспомощности.
    Таким образом, изначально автор обращает внимание на внутреннюю жизнь героя, его психологию. Печорин становится идейно-художественным центром романа. Это определяет многие композиционные, художественные особенности всего произведения. Дело в том, что главы смещены во времени, не соответствуют хронологии развития действия. Однако их порядок в романе способствует глубокому проникновению во внутренний мир Печорина, лучшему знакомству с его личностью. Мы видим героя с разных сторон: глазами путешествующего офицера, Максима Максимыча и, наконец, глазами самого Печорина. Повествование идёт от внешнего к внутреннему, от объективного к субъективному.
    Лермонтов был тонким мастером использования психологических приёмов. Помимо традиционных (диалогов, монологов персонажей, их поступков, авторской позиции, пейзажа), писатель использует новые приёмы. Он вводит исповедальную форму дневника, создаёт психологический портрет, деталь, включает в повествование нескольких рассказчиков, нарушает хронологию событий.
    В первой главе романа читатель видит Печорина глазами Максима Максимыча в несколько упрощённом виде. Сам Максим Максимыч – человек удивительно добрый и открытый, но он не может до конца понять нашего героя, которого искренне любит и считает своим другом. Ведь Печорин – противоречивая личность. Он не поддаётся однозначной оценке. Поэтому Лермонтов с каждой новой главой глубже раскрывает перед нами его характер, мотивы многих поступков.
    В первой повести, в истории с Бэлой, герой совершает неожиданные, странные поступки. Неслучайно Максим Максимыч скажет о Печорине: «Странный был человек». Во второй повести дан психологический портрет Печорина. Необходимо отметить, что Лермонтов создал первый психологический портрет в русской литературе. Здесь же автор проявил себя мастером психологической детали. Мы видим Печорина глазами странствующего офицера. Он отмечает стройный стан, осанку Печорина, его «ослепительно чистую одежду», «худобу бледных пальцев».
    Затем по внешним чертам странствующий офицер догадывается о чертах характера героя: «Его походка была небрежна и ленива, но я заметил, что он не размахивал руками – верный признак некоторой скрытности характера. В его улыбке было что-то детское». Особо офицер отмечает глаза Печорина. Они сияли «каким-то фосфорическим блеском», при этом не отражали «жар воображения», а напротив, были холодными, «как сталь». Внешность героя указывает на его эгоизм, скрытность и равнодушие. В повести «Тамань», которой открывается дневник Печорина, герой проявляет лучшие качества своей души: активность, мужество.
    Мотивы противоречивых печоринских поступков раскрываются в повести «Княжна Мери». Повествование ведётся от лица самого Печорина. Он не только описывает происходящее, но и анализирует свои поступки, даёт им оценку. Здесь Лермонтов прибегает к новому художественному приёму: вводит в повествование дневник героя. Само ведение дневников в XIX веке было очень распространено. Человек открывал здесь свою душу, выражал самые сокровенные мысли, был предельно честным с собой. Дневниковые записи не предназначались для постороннего чтения, делались для себя. Поэтому, читая их, мы видим Печорина изнутри, таким, каков он есть на самом деле. Читатель может проникнуть в его тайные мысли. Оказывается, у Печорина есть своя теория отношения к людям. Суть этой теории: смотреть на страдания и радости других только в отношении к себе, как на «пищу, поддерживающую … душевные силы».
    В основе этой теории лежит эгоизм. В записи от третьего июня раскрыты истоки теории героя: «зло порождает зло». Дневник Печорина показывает нам, что у него явно искажено представление о счастье, дружбе, любви. Счастье он называет «насыщенной гордостью», полагает, что в дружбе один человек – всегда раб другого. Любовь к женщине герой сравнивает с цветком, которым можно надышаться, а затем выбросить.
    В записи от шестнадцатого июня Печорин подводит печальные итоги, анализирует прожитую жизнь и приходит к неутешительному итогу: силы необъятные растрачены впустую. Всю жизнь он играл роль топора в руках судьбы: погубил Бэлу, контрабандистов в Тамани, предал Максима Максимыча, обманул княжну Мери, Веру, убил на дуэли Грушницкого.
    Авторское отношение к Печорину неоднозначно. Он называет его «героем нашего времени». Герой – лучший представитель своей эпохи. Вместе с тем мы не можем не видеть здесь явной авторской иронии. Путь изображения характера Печорина лежит через психологию. На первом плане для автора стоит история человеческой души, её порыв к истине. И писателю удалось образно, ярко показать нам историю жизни одного человека, его трагическую драму. Поэтому роман М. Ю. Лермонтова справедливо можно назвать одним из лучших психологических романов русской литературы.
    Беру!

Добавить ответ

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *