Сколько вечеров оле лукойе рассказывал сказки яльмару?

20 ответов на вопрос “Сколько вечеров оле лукойе рассказывал сказки яльмару?”

  1. archimboldo Ответить

    Кто такой Оле-Лукойе?

    Ответ: Сказочник-волшебник.

    Что он делает для детей?

    Ответ: Рассказывает сказки на ночь.

    Что он делает, чтобы они угомонились?

    Ответ: Он укладывает их в постели и рассказывает сказки.

    Как одет Оле-Лукойе?

    Ответ: Одет от чудесно. На нём шёлковый кафтан, а под мышками по зонтику.

    Над кем он открывает зонтик с картинками?

    Ответ: Над хорошими детьми.

    А над кем зонтик простой и гладкий?

    Ответ: Над детьми нехорошими.

    Кого он навещал каждый вечер и сколько сказок он ему рассказал?

    Ответ: Он навещал мальчика Яльмара и рассказал ему семь сказок, то есть по сказке в день за всю неделю.

    Понедельник

    Во что превратились комнатные цветы?

    Ответ: В большие деревья, с ветвями вдоль стен до самого потолка.

    Какими на вкус были цветы на деревьях?

    Ответ: Слаще варенья.

    Что еще, кроме цветов, росло на деревьях?

    Ответ: Пышки.

    Кто стонал в ящике стола Яльмара?

    Ответ: Аспидная (прописная) доска.

    Почему раздавались эти стоны?

    Ответ: Потому что буквы, написанные на этой доске, выглядели криво и безобразно.

    Что сделал Оле-Лукойе с буквами?

    Ответ: Он велел им поупражняться, после чего они стояли ровно и бодро.

    Какими увидел их мальчик, когда проснулся?

    Ответ: Такими же жалкими, какими и были.

    Вторник

    Чем дотронулся Оле-Лукойе до мебели?

    Ответ: Волшебною спринцовкой.

    Что после этого произошло?

    Ответ: Все вещи сейчас же начали болтать между собою.

    Кто единственный сохранял молчание?

    Ответ: Плевательница.

    Что висело над комодом?

    Ответ: Большая картина в золочёной раме.

    Что было изображено на картине?

    Ответ: Высокие старые деревья, трава, цветы и широкая река, убегавшая мимо чудных дворцов, за лес, в далёкое море.

    Что произошло после того, как Оле-Лукойе дотронулся до картины?

    Ответ: Нарисованные на ней птицы запели, ветви деревьев зашевелились, а облака понеслись по небу.

    Что произошло с мальчиком после того, как сказочник-волшебник поднял его к раме?

    Ответ: Мальчик стал ногами прямо в высокую траву и на него светило солнышко сквозь ветви деревьев.

    На чём путешествовал мальчик?

    Ответ: На лодке.

    Кто вел лодку по реке?

    Ответ: Шесть лебедей в золотых коронах.

    В какие цвета была выкрашена лодочка?

    Ответ: В красные и белые.

    Кто плыл за лодкой?

    Ответ: Чудеснейшие рыбы с серебристою и золотистою чешуёй.

    Кто летел за лодкой?

    Ответ: Красные, голубые, большие и маленькие птицы.

    Что происходило с лесами?

    Ответ: Они то густели и темнели, то становились похожими на чудеснейшие сады.

    Что возвышалось по берегам?

    Ответ: Большие хрустальные и мраморные дворцы.

    Кто стоял на балконах?

    Ответ: Принцессы.

    Что они держали в руках и протягивали мальчику?

    Ответ: Славного обсахаренного пряничного поросёнка.

    Кто стоял у дворцов на часах?

    Ответ: Маленькие принцы.

    Чем они осыпали Яльмара?

    Ответ: Изюмом и оловянными солдатиками.

    С кем еще встретился мальчик?

    Ответ: С его старой няней.

    Кто посвятил Яльмару хорошенькую песенку?

    Ответ: Та же самая няня.

    Среда

    Какая погода была в этот день?

    Ответ: Дождливая.

    На чём Яльмар путешествовал в среду?

    Ответ: На великолепнейшем корабле.

    Что случилось с погодой после того, как мальчик начал свое путешествие?

    Ответ: Она сразу стала ясной.

    Стаю каких птиц он встретил по пути?

    Ответ: Аистов.

    Какого незваного гостя юнга посадил к курам, уткам и индейкам?

    Ответ: Аиста.

    Как отнеслись домашние птицы к этому гостю?

    Ответ: Негативно и с презрением.
    Цитата: «Ишь какой!» — сказали куры. А утки крякали: «Дур-рак! Дур-рак!»

    Что он им рассказал?

    Ответ: О жаркой Африке, о пирамидах и о страусах.

    Как отнеслись слушатели к его рассказу?

    Ответ: Они так ничего и не поняли и опять-таки стали усмехаться над несчастным аистом.

    Что предложил аисту индейский петух?

    Ответ: Посмеяться над курами и утками в ответ.

    Что сделал Яльмар в самом конце приключения?

    Ответ: Он отпустил аиста на волю, а уткам и курам сказал, что завтра из них сварят суп.

    Четверг

    Кого просил не пугаться волшебник и что он показал мальчику?

    Ответ: Он показал мышку.

    У кого в гостях мальчик был в четверг и что там проводилось?

    Ответ: У двух мышей на свадьбе.

    Что сделал Оле-Лукойе, чтобы Яльмар пролез в маленькую дырочку в полу?

    Ответ: Он уменьшил мальчика до величины с пальчик.

    В какой наряд переоделся мальчик?

    Ответ: В мундир оловянного солдатика.

    В чем предложила мышка везти Яльмара?

    Ответ: В напёрстке его матушки.

    Чем был освещен коридор?

    Ответ: Гнилушками.

    Чем был смазан коридор и зал?

    Ответ: Салом.

    Пятница

    Кто очень хочет заполучить к себе сказочника-волшебника?

    Ответ: Пожилые люди. Особенно те, кто имеет что-нибудь дурное.

    Что они хотят, чтобы он сделал?

    Ответ: Чтобы он прогнал дурные дела, которые они видят всю ночь, и не могут сомкнуть глаз.

    Что они ему предлагают за это?

    Ответ: Деньги.

    У кого и в честь каких двух событий побывал Яльмар в гостях в пятницу?

    Ответ: У куклы по имени Герман. В честь венчания и дня рождения.

    Что придумала сестра Яльмара, чтобы получать новые платья для своих кукол?

    Ответ: Праздновать свадьбу или день их рождения.

    Где проводилась свадьба?

    Ответ: В домике из картона, стоявшем на столе.

    Во что нарядился Оле-Лукойе для того, чтобы обвенчать жениха и невесту?

    Ответ: В бабушкину чёрную юбку.

    Кто пел песенку?

    Ответ: Вся мебель.

    Кто написал эту песенку?

    Ответ: Карандаш.

    От чего отказались молодые и почему?

    Ответ: От всего съедобного, потому что были сыты любовью.

    Между какими поездками выбирали молодожены?

    Ответ: Поехать на дачу или отправиться за границу.

    О чем рассказала ласточка?

    Ответ: О тёплых краях.

    О чем рассказала курица?

    Ответ: О деревне, в которой она провела лето.

    Какое решение приняли молодые?

    Ответ: На дачу в деревню.

    Суббота

    Почему Оле не рассказал мальчику сказку на ночь в субботу?

    Ответ: В этот день надо было принарядить весь мир к очередному дню, потому что в очередной день праздник — воскресенье.

    На что предложил он поглядеть мальчику вместо сказок?

    Ответ: На свой красивый зонтик.
    Цитата: «— Погляди-ка вот на этих китайцев! Зонтик был похож на большую китайскую чашу, расписанную голубыми деревьями и узенькими мостиками, на которых стояли маленькие китайцы и кивали головами.»

    Что нужно сделать волшебнику на колокольне?

    Ответ: Посмотреть, вычистили ли церковные карлики все колокола.

    Что ему нужно сделать с небом и звездами?

    Ответ: Снять с неба все звёзды и перечистить их.

    Кто был на портрете, висевший на стене в комнате мальчика?

    Ответ: Прадедушка мальчика Яльмара.

    Чем возмутился тот, кто изображен на портрете?

    Ответ: Тем, что Оле-Лукойе снимал звёзды с неба и чистил их, хоть этого делать нельзя.

    Что ему ответил волшебник?

    Ответ: Волшебник его отблагодарил, но сказал, что он всё-таки старше, и что ему лучше решать, как поступать с вещами.

    Воскресенье

    Что сделал Яльмар, когда пришел сказочник?

    Ответ: Он кивнул ему, вскочил и повернул прадедушкин портрет лицом к стене.

    Почему он это сделал?

    Ответ: Чтобы портрет опять не вмешался в разговор.

    Какие сказки попросил рассказать мальчик?

    Ответ: Про зелёных горошин, про петушиную ногу и про штопальную иглу.

    Кого Оле показал мальчику в воскресенье и как его называли люди?

    Ответ: Своего брата, которого тоже звали Оле-Лукойе, но люди называли его Смертью.

    Какие сказки рассказывал брат Оле?

    Ответ: Две сказки. Одну — беспощадно хорошую, а другую — ужасную.

    Что он спрашивал, прежде чем рассказывать сказки?

    Ответ: Насколько хорошие стоят отметки.

    Кому Смерть рассказывал хорошие сказки, а кому плохие?

    Ответ: Хорошие сказки он давал людям с хорошими отметками, а плохие сказки плохим.

    Что сказал прадедушкин портрет?

    Ответ: Он сказал, что это поучительно.

  2. ilxam5 Ответить

    Никто на свете не знает столько историй, сколько Оле-Лукойе. Вот мастер рассказывать-то!
    Вечером, когда дети смирно сидят за столом или на своих скамеечках, является Оле-Лукойе. В одних чулках он подымается тихонько по лестнице, потом осторожно приотворит дверь, неслышно шагнет в комнату и слегка прыснет детям в глаза сладким молоком.
    Сказка

    Оле-Лукойе

    Никто на свете не знает столько историй, сколько Оле-Лукойе. Вот мастер рассказывать-то!
    Вечером, когда дети смирно сидят за столом или на своих скамеечках, является Оле-Лукойе. В одних чулках он подымается тихонько по лестнице, потом осторожно приотворит дверь, неслышно шагнет в комнату и слегка прыснет детям в глаза сладким молоком. Веки у детей начинают слипаться, и они уже не могут разглядеть Оле, а он подкрадывается к ним сзади и начинает легонько дуть им в затылок. Подует – и головки у них сейчас отяжелеют. Это совсем не больно – у Оле-Лукойе нет ведь злого умысла; он хочет только, чтобы дети угомонились, а для этого их непременно надо уложить в постель! Ну вот он и уложит их, а потом уж начинает рассказывать истории.
    Когда дети заснут, Оле-Лукойе присаживается к ним на постель. Одет он чудесно: на нем шелковый кафтан, только нельзя сказать, какого цвета, – он отливает то голубым, то зеленым, то красным, смотря по тому, в какую сторону повернется Оле. Под мышками у него по зонтику: один с картинками – его он раскрывает над хорошими детьми, и тогда им всю ночь снятся волшебные сказки, другой совсем простой, гладкий, – его он раскрывает над нехорошими детьми: ну, они и спят всю ночь как убитые, и поутру оказывается, что они ровно ничего не видали во сне!
    Послушаем же о том, как Оле-Лукойе навещал каждый вечер одного мальчика, Яльмара, и рассказывал ему истории! Это будет целых семь историй: в неделе ведь семь дней.
    Понедельник
    – Ну вот, – сказал Оле-Лукойе, уложив Яльмара в постель, – теперь украсим комнату!
    И в один миг все комнатные цветы превратились в большие деревья, которые тянули свои длинные ветви вдоль стен к самому потолку, а вся комната превратилась в чудеснейшую беседку. Ветви деревьев были усеяны цветами; каждый цветок по красоте и запаху был лучше розы, а вкусом (если бы только вы захотели его попробовать) слаще варенья; плоды же блестели, как золотые. Еще на деревьях были пышки, которые чуть не лопались от изюмной начинки. Просто чудо что такое!
    Вдруг в ящике стола, где лежали учебные принадлежности Яльмара, поднялись ужасные стоны.
    – Что там такое? – сказал Оле-Лукойе, пошел и выдвинул ящик.
    Оказывается, это рвала и метала аспидная доска: в решение написанной на ней задачи вкралась ошибка, и все вычисления готовы были рассыпаться; грифель скакал и прыгал на своей веревочке, точно собачка: он очень хотел помочь делу, да не мог. Громко стонала и тетрадь Яльмара, слушать ее было просто ужасно! На каждой странице стояли большие буквы, а с ними рядом маленькие, и так целым столбцом одна под другой – это была пропись; сбоку же шли другие, воображавшие, что держатся так же твердо. Их писал Яльмар, и они, казалось, спотыкались об линейки, на которых должны были стоять.
    – Вот как надо держаться! – говорила пропись. – Вот так, с легким наклоном вправо!
    – Ах, мы бы и рады, – отвечали буквы Яльмара, – да не можем! Мы такие плохонькие!
    – Так вас надо немного подтянуть! – сказал Оле-Лукойе.
    – Ой, нет! – закричали они и выпрямились так, что любо было глядеть.
    – Ну, теперь нам не до историй! – сказал Оле-Лукойе. – Будем-ка упражняться! Раз-два! Раз-два!
    И он довел все буквы Яльмара так, что они стояли уже ровно и бодро, как твоя пропись. Но утром, когда Оле-Лукойе ушел и Яльмар проснулся, они выглядели такими же жалкими, как прежде.
    Вторник
    Как только Яльмар улегся, Оле-Лукойе дотронулся своею волшебной брызгалкой до мебели, и все вещи сейчас же начали болтать, и болтали они о себе все, кроме плевательницы; эта молчала и сердилась про себя на их тщеславие: говорят только о себе да о себе и даже не подумают о той, что так скромно стоит в углу и позволяет в себя плевать!
    Над комодом висела большая картина в золоченой раме; на ней была изображена красивая местность: высокие старые деревья, трава, цветы и широкая река, убегавшая мимо дворцов за лес, в далекое море.
    Оле-Лукойе дотронулся волшебной брызгалкой до картины, и нарисованные на ней птицы запели, ветви деревьев зашевелились, а облака понеслись по небу; видно было даже, как скользила по земле их тень.
    Затем Оле приподнял Яльмара к раме, и мальчик стал ногами прямо в высокую траву. Солнышко светило на него сквозь ветви деревьев, он побежал к воде и уселся в лодочку, которая колыхалась у берега. Лодочка была выкрашена в красное с белым, паруса блестели, как серебряные, и шесть лебедей с золотыми коронами на шеях и сияющими голубыми звездами на головах повлекли лодочку вдоль зеленых лесов, где деревья рассказывали о разбойниках и ведьмах, а цветы – о прелестных маленьких эльфах и о том, что они слышали от бабочек.
    Чудеснейшие рыбы с серебристою и золотистою чешуей плыли за лодкой, ныряли и плескали в воде хвостами; красные и голубые, большие и маленькие птицы летели за Яльмаром двумя длинными вереницами; комары танцевали, а майские жуки гудели:
    “Жуу! Жуу!”; всем хотелось провожать Яльмара, и у каждого была для него наготове история.
    Да, вот это было плавание!
    Леса то густели и темнели, то становились похожими на прекрасные сады, озаренные солнцем и усеянные цветами. По берегам реки возвышались большие хрустальные и мраморные дворцы; на балконах их стояли принцессы, и всё это были знакомые Яльмару девочки, с которыми он часто играл.
    Каждая держала в правой руке славного обсахаренного пряничного поросенка – такого редко купишь у торговки. Яльмар, проплывая мимо, хватался за один конец пряника, принцесса крепко держалась за другой, и пряник разламывался пополам; каждый получал свою долю: Яльмар – побольше, принцесса – поменьше. У всех дворцов стояли на часах маленькие принцы; они отдавали Яльмару честь золотыми саблями и осыпали его изюмом и оловянными солдатиками, – вот что значит настоящие-то принцы!
    Яльмар плыл через леса, через какие-то огромные залы и города… Проплыл он и через город, где жила его старая няня, которая носила его на руках, когда он был еще малюткой, и очень любила своего питомца. И вот он увидел ее: она кланялась, посылала ему рукою воздушные поцелуи и пела хорошенькую песенку, которую сама сложила и – прислала Яльмару:
    – Мой Яльмар, тебя вспоминаю
    Почти каждый день, каждый час!
    Сказать не могу, как желаю
    Тебя увидать вновь хоть раз!
    Тебя ведь я в люльке качала,
    Учила ходить, говорить
    И в щечки и в лоб целовала.
    Так как мне тебя не любить!
    И птички подпевали ей, цветы приплясывали, а старые ивы кивали, как будто Оле-Лукойе и им рассказывал историю.
    Среда
    Ну и дождь лил! Яльмар слышал этот страшный шум даже во сне; когда же Оле-Лукойе открыл окно, оказалось, что вода стоит вровень с подоконником. Целое озеро! Зато к самому дому причалил великолепнейший корабль.
    – Хочешь прогуляться, Яльмар? – спросил Оле. – Побываешь ночью в чужих землях, а к утру – опять дома!
    И вот Яльмар, разодетый по-праздничному, очутился на корабле. Погода сейчас же прояснилась; они проплыли по улицам, мимо церкви, и оказались среди сплошного огромного озера. Наконец они уплыли так далеко, что земля совсем скрылась из глаз. По поднебесью неслась стая аистов; они тоже собрались в чужие теплые края и летели длинною вереницей, один за другим. Они были в пути уже много-много дней, и один из них так устал, что крылья отказывались ему служить. Он летел позади всех, потом отстал и начал опускаться на своих распущенных крыльях все ниже и ниже, вот взмахнул ими раз, другой, но напрасно… Скоро он задел за мачту корабля. скользнул по снастям и – бах! – упал прямо на палубу.
    Юнга подхватил его и посадил в птичник к курам, уткам и индейкам. Бедняга аист стоял и уныло озирался кругом.
    – Ишь какой! – сказали куры.
    А индейский петух надулся и спросил у аиста, кто он таков; утки же пятились, подталкивая друг друга крыльями, и крякали: “Дур-рак! Дур-рак!”
    Аист рассказал им про жаркую Африку, про пирамиды и страусов, которые носятся по пустыне с быстротой диких лошадей, но утки ничего не поняли и опять стали подталкивать одна другую:
    – Ну не дурак ли?
    – Конечно, дурак! – сказал индейский петух и сердито забормотал.
    Аист замолчал и стал думать о своей Африке.
    – Какие у вас чудесные тонкие ноги! – сказал индейский петух. – Почем аршин?
    – Кряк! Кряк! Кряк! – закрякали смешливые утки, но аист как будто и не слыхал.
    – Могли бы и вы посмеяться с нами! – сказал аисту индейский петух. – Очень забавно было сказано! Да куда там, для него это слишком низменно! И вообще нельзя сказать, чтобы он отличался понятливостью. Что ж, будем забавлять себя сами!
    И куры кудахтали, утки крякали, и это их ужасно забавляло.
    Но Яльмар подошел к птичнику, открыл дверцу, поманил аиста, и тот выпрыгнул к нему на палубу – он уже успел отдохнуть. Аист как будто поклонился Яльмару в знак благодарности, взмахнул широкими крыльями и полетел в теплые края. Куры закудахтали, утки закрякали, а индейский петух так надулся, что гребешок у него весь налился кровью.
    – Завтра из вас сварят суп! – сказал Яльмар и проснулся опять в своей маленькой кроватке.
    Славное путешествие проделали они ночью с Оле-Лукойе!
    Четверг
    – Знаешь что? – сказал Оле-Лукойе. – Только не пугайся! Я сейчас покажу тебе мышку! – И правда, в руке у него была хорошенькая мышка. – Она явилась пригласить тебя на свадьбу! Две мышки собираются сегодня ночью вступить в брак. Живут они под полом в кладовой твоей матери. Чудесное помещение, говорят!
    – А как же я пролезу сквозь маленькую дырочку в полу? – спросил Яльмар.
    – Уж положись на меня! – сказал Оле-Лукойе. Он дотронулся до мальчика своею волшебной брызгалкой, и Яльмар вдруг стал уменьшаться, уменьшаться и наконец сделался величиною с палец.
    – Теперь можно одолжить мундир у оловянного солдатика. По-моему, такой наряд тебе вполне подойдет: мундир ведь так красит, а ты идешь в гости!
    – Хорошо! – согласился Яльмар, переоделся и стал похож на образцового оловянного солдатика.
    – Не угодно ли вам сесть в наперсток вашей матушки? – сказала Яльмару мышка. – Я буду иметь честь отвезти вас.
    – Ах, какое беспокойство для фрекен! – сказал Яльмар, и они поехали на мышиную свадьбу.
    Проскользнув в дыру, прогрызенную мышами в полу, они попали сначала в длинный узкий коридор, здесь как раз только и можно было проехать в наперстке. Коридор был ярко освещен гнилушками.
    – Правда ведь, чудный запах? – спросила мышка-возница. – Весь коридор смазан салом! Что может быть лучше?
    Наконец добрались и до зала, где праздновалась свадьба. Направо, перешептываясь и пересмеиваясь, стояли мышки-дамы, налево, покручивая лапками усы, – мышки-кавалеры, а посередине, на выеденной корке сыра, возвышались сами жених с невестой и целовались на глазах у всех. Что ж, они ведь были обручены и готовились вступить в брак.
    А гости все прибывали да прибывали; мыши чуть не давили друг друга насмерть, и вот счастливую парочку оттеснили к самым дверям, так что никому больше нельзя было ни войти, ни выйти. Зал, как и коридор, был весь смазан салом, другого угощения и не было; а на десерт гостей обносили горошиной, на которой одна родственница новобрачных выгрызла их имена, то есть, конечно, всего-навсего первые буквы. Диво, да и только!
    Все мыши объявили, что свадьба была великолепна и что они очень приятно провели время.
    Яльмар поехал домой. Довелось ему побывать в знатном обществе, хоть и пришлось порядком съежиться и облечься в мундир оловянного солдатика.
    Пятница
    Просто не верится, сколько есть пожилых людей, которым страх как хочется залучить меня к себе! – сказал Оле-Лукойе. – Особенно желают этого те, кто сделал что-нибудь дурное. “Добренький, миленький Оле, – говорят они мне, – мы просто не можем сомкнуть глаз, лежим без сна всю ночь напролет и видим вокруг себя все свои дурные дела. Они, точно гадкие маленькие тролли, сидят по краям постели и брызжут на нас кипятком. Хоть бы ты пришел и прогнал их. Мы бы с удовольствием заплатили тебе, Оле! – добавляют они с глубоким вздохом. – Спокойной же ночи, Оле! Деньги на окне!” Да что мне деньги! Я ни к кому не прихожу за деньги!
    – А что мы будем делать сегодня ночью? – спросил Яльмар.
    – Не хочешь ли опять побывать на свадьбе? Только не на такой, как вчера. Большая кукла твоей сестры, та, что одета мальчиком и зовется Германом, хочет повенчаться с куклой Бертой; а еще сегодня день рождения куклы, и потому готовится много подарков!
    – Знаю, знаю! – сказал Яльмар. – Как только куклам понадобится новое платье, сестра сейчас празднует их рождение или свадьбу. Это уж: было сто раз!
    – Да, а сегодня ночью будет сто первый, и, значит, последний! Оттого и готовится нечто необыкновенное. Взгляни-ка!
    Яльмар взглянул на стол. Там стоял домик из картона: окна были освещены, и все оловянные солдатики держали ружья на караул. Жених с невестой задумчиво сидели на полу, прислонившись к ножке стола: да, им было о чем задуматься! Оле-Лукойе, нарядившись в бабушкину черную юбку, обвенчал их.
    Затем молодые получили подарки, но от угощения отказались: они были сыты своей любовью.
    – Что ж, поедем теперь на дачу или отправимся за границу? – спросил молодой.
    На совет пригласили опытную путешественницу ласточку и старую курицу, которая уже пять раз была наседкой. Ласточка рассказала о теплых краях, где зреют сочные, тяжелые кисти винограда, где воздух так мягок, а горы расцвечены такими красками, о каких здесь и понятия не имеют.
    – Зато там нет нашей кудрявой капусты! – сказала курица. – Раз я со всеми своими цыплятами провела лето в деревне; там была целая куча песку, в котором мы могли рыться и копаться сколько угодно! А еще нам был открыт вход в огород с капустой! Ах, какая она была зеленая! Не знаю. что может быть красивее!
    – Да ведь кочаны похожи как две капли воды! – сказала ласточка. – К тому же здесь так часто бывает дурная погода.
    – Ну, к этому можно привыкнуть! – сказала курица.
    – А какой тут холод! Того и гляди, замерзнешь! Ужасно холодно!
    – То-то и хорошо для капусты! – сказала курица. – Да, в конце-то концов, и у нас бывает тепло! Ведь четыре года тому назад лето стояло у нас целых пять недель! Да какая жарища-то была! Все задыхались! Кстати сказать, у нас нет ядовитых тварей, как у вас там! Нет и разбойников! Надо быть отщепенцем, чтобы не находить нашу страну самой лучшей в мире! Такой недостоин и жить в ней! – Тут курица заплакала. – Я ведь тоже путешествовала, как же! Целых двенадцать миль проехала в бочонке! И никакого удовольствия нет в путешествии!
    – Да, курица – особа вполне достойная! – сказала кукла Берта. – Мне тоже вовсе не нравится ездить по горам – то вверх, то вниз! Нет, мы переедем на дачу в деревню, где есть песочная куча, и будем гулять в огороде с капустой.
    На том и порешили.
    Суббота
    – А сегодня будешь рассказывать? – спросил Яльмар, как только Оле-Лукойе уложил его в постель.
    – Сегодня некогда! – ответил Оле и раскрыл над мальчиком свой красивый зонтик. – Погляди-ка вот на этих китайцев!
    Зонтик был похож на большую китайскую чашу, расписанную голубыми деревьями и узенькими мостиками, на которых стояли маленькие китайцы и кивали головами.
    – Сегодня надо будет принарядить к завтрашнему дню весь мир! – продолжал Оле. – Завтра ведь праздник, воскресенье! Мне надо пойти на колокольню – посмотреть, вычистили ли церковные карлики все колокола, не то они плохо будут звонить завтра; потом надо в поле – посмотреть, смел ли ветер пыль с травы и листьев. Самая же трудная работа еще впереди: надо снять с неба и перечистить все звезды. Я собираю их в свой передник, но приходится ведь нумеровать каждую звезду и каждую дырочку, где она сидела, чтобы потом каждую поставить на свое место, иначе они не будут держаться и посыплются с неба одна за другой!
    – Послушайте-ка вы, господин Оле-Лукойе! – сказал вдруг висевший на стене старый портрет. – Я прадедушка Яльмара и очень вам признателен за то, что вы рассказываете мальчику сказки; но вы не должны извращать его понятий. Звезды нельзя снимать с неба и чистить. Звезды – такие же небесные тела, как наша Земля, тем-то они и хороши!
    – Спасибо тебе, прадедушка! – отвечал Оле-Лукойе. – Спасибо! Ты – глава фамилии, родоначальник, но я все-таки постарше тебя! Я старый язычник; римляне и греки звали меня богом сновидений! Я имел и имею вход в знатнейшие дома и знаю, как обходиться и с большими и с малыми. Можешь теперь рассказывать сам!
    И Оле-Лукойе ушел, взяв под мышку свой зонтик.
    – Ну, уж нельзя и высказать своего мнения! – сказал старый портрет. Тут Яльмар проснулся.
    Воскресенье
    – Добрый вечер! – сказал Оле-Лукойе. Яльмар кивнул ему, вскочил и повернул прадедушкин портрет лицом к стене, чтобы он опять не вмешался в разговор.
    – А теперь ты расскажи мне историю про пять зеленых горошин, родившихся в одном стручке, про петушиную ногу, которая ухаживала за куриной ногой, и про штопальную иглу, что воображала себя швейной иголкой.
    – Ну нет, хорошенького понемножку! – сказал Оле-Лукойе. – Я лучше покажу тебе кое-что. Я покажу тебе своего брата, его тоже зовут Оле-Лукойе. Но он знает только две сказки: одна бесподобно хороша, а другая так ужасна, что… да нет, невозможно даже и сказать как!
    Тут Оле-Лукойе приподнял Яльмара, поднес его к окну и сказал:
    – Сейчас ты увидишь моего брата, другого Оле-Лукойе. Кафтан на нем весь расшит серебром, что твой гусарский мундир; за плечами развевается черный бархатный плащ! Гляди, как он скачет!
    И Яльмар увидел, как мчался во весь опор другой Оле-Лукойе и сажал к себе на лошадь и старых и малых. Одних он сажал перед собою, других позади; но сначала каждого спрашивал:
    – Какие у тебя отметки за поведение?
    – Хорошие! – отвечали все.
    – Покажи-ка! – говорил он.
    Приходилось показывать; и вот тех, у кого были отличные или хорошие отметки, он сажал впереди себя и рассказывал им чудесную сказку, а тех, у кого были посредственные или плохие, – позади себя, и эти должны были слушать страшную сказку. Они тряслись от страха, плакали и хотели спрыгнуть с лошади, да не могли – они сразу крепко прирастали к седлу.
    – А я ничуть не боюсь его! – сказал Яльмар.
    – Да и нечего бояться! – сказал Оле. – Смотри только, чтобы у тебя всегда были хорошие отметки!
    – Вот это поучительно! – пробормотал прадедушкин портрет. – Все-таки, значит, не мешает иногда высказать свое мнение.
    Он был очень доволен.
    Вот и вся история об Оле-Лукойе! А вечером пусть он сам расскажет тебе еще что-нибудь.

  3. D85V Ответить

    Никто на свете не знает столько историй, сколько Оле-Лукойе. Вот мастер рассказывать-то!
    Вечером, когда дети смирно сидят за столом или на своих скамеечках, является Оле-Лукойе. В одних чулках он подымается тихонько по лестнице, потом осторожно приотворит дверь, неслышно шагнет в комнату и слегка прыснет детям в глаза сладким молоком. Веки у детей начинают слипаться, и они уже не могут разглядеть Оле, а он подкрадывается к ним сзади и начинает легонько дуть им в затылок. Подует — и головки у них сейчас отяжелеют. Это совсем не больно — у Оле-Лукойе нет ведь злого умысла; он хочет только, чтобы дети угомонились, а для этого их непременно надо уложить в постель! Ну вот он и уложит их, а потом уж начинает рассказывать истории.
    Когда дети заснут, Оле-Лукойе присаживается к ним на постель. Одет он чудесно: на нем шелковый кафтан, только нельзя сказать, какого цвета, — он отливает то голубым, то зеленым, то красным, смотря по тому, в какую сторону повернется Оле. Под мышками у него по зонтику: один с картинками — его он раскрывает над хорошими детьми, и тогда им всю ночь снятся волшебные сказки, другой совсем простой, гладкий, — его он раскрывает над нехорошими детьми: ну, они и спят всю ночь как убитые, и поутру оказывается, что они ровно ничего не видали во сне!
    Послушаем же о том, как Оле-Лукойе навещал каждый вечер одного мальчика, Яльмара, и рассказывал ему истории! Это будет целых семь историй: в неделе ведь семь дней.
    Понедельник
    Ну вот, — сказал Оле-Лукойе, уложив Яльмара в постель, — теперь украсим комнату!
    И в один миг все комнатные цветы превратились в большие деревья, которые тянули свои длинные ветви вдоль стен к самому потолку, а вся комната превратилась в чудеснейшую беседку. Ветви деревьев были усеяны цветами; каждый цветок по красоте и запаху был лучше розы, а вкусом (если бы только вы захотели его попробовать) слаще варенья; плоды же блестели, как золотые. Еще на деревьях были пышки, которые чуть не лопались от изюмной начинки. Просто чудо что такое!
    Вдруг в ящике стола, где лежали учебные принадлежности Яльмара, поднялись ужасные стоны.
    — Что там такое? — сказал Оле-Лукойе, пошел и выдвинул ящик.
    Оказывается, это рвала и метала аспидная доска: в решение написанной на ней задачи вкралась ошибка, и все вычисления готовы были рассыпаться; грифель скакал и прыгал на своей веревочке, точно собачка: он очень хотел помочь делу, да не мог. Громко стонала и тетрадь Яльмара, слушать ее было просто ужасно! На каждой странице стояли большие буквы, а с ними рядом маленькие, и так целым столбцом одна под другой — это была пропись; сбоку же шли другие, воображавшие, что держатся так же твердо. Их писал Яльмар, и они, казалось, спотыкались об линейки, на которых должны были стоять.
    — Вот как надо держаться! — говорила пропись. — Вот так, с легким наклоном вправо!
    — Ах, мы бы и рады, — отвечали буквы Яльмара, — да не можем! Мы такие плохонькие!
    — Так вас надо немного подтянуть! — сказал Оле-Лукойе.
    — Ой, нет! — закричали они и выпрямились так, что любо было глядеть.
    — Ну, теперь нам не до историй! — сказал Оле-Лукойе. — Будем-ка упражняться! Раз-два! Раз-два!
    И он довел все буквы Яльмара так, что они стояли уже ровно и бодро, как твоя пропись. Но утром, когда Оле-Лукойе ушел и Яльмар проснулся, они выглядели такими же жалкими, как прежде.
    Вторник
    Как только Яльмар улегся, Оле-Лукойе дотронулся своею волшебной брызгалкой до мебели, и все вещи сейчас же начали болтать, и болтали они о себе все, кроме плевательницы; эта молчала и сердилась про себя на их тщеславие: говорят только о себе да о себе и даже не подумают о той, что так скромно стоит в углу и позволяет в себя плевать!
    Над комодом висела большая картина в золоченой раме; на ней была изображена красивая местность: высокие старые деревья, трава, цветы и широкая река, убегавшая мимо дворцов за лес, в далекое море.
    Оле-Лукойе дотронулся волшебной брызгалкой до картины, и нарисованные на ней птицы запели, ветви деревьев зашевелились, а облака понеслись по небу; видно было даже, как скользила по земле их тень.
    Затем Оле приподнял Яльмара к раме, и мальчик стал ногами прямо в высокую траву. Солнышко светило на него сквозь ветви деревьев, он побежал к воде и уселся в лодочку, которая колыхалась у берега. Лодочка была выкрашена в красное с белым, паруса блестели, как серебряные, и шесть лебедей с золотыми коронами на шеях и сияющими голубыми звездами на головах повлекли лодочку вдоль зеленых лесов, где деревья рассказывали о разбойниках и ведьмах, а цветы — о прелестных маленьких эльфах и о том, что они слышали от бабочек.
    Чудеснейшие рыбы с серебристою и золотистою чешуей плыли за лодкой, ныряли и плескали в воде хвостами; красные и голубые, большие и маленькие птицы летели за Яльмаром двумя длинными вереницами; комары танцевали, а майские жуки гудели:
    “Жуу! Жуу!”; всем хотелось провожать Яльмара, и у каждого была для него наготове история.
    Да, вот это было плавание!
    Леса то густели и темнели, то становились похожими на прекрасные сады, озаренные солнцем и усеянные цветами. По берегам реки возвышались большие хрустальные и мраморные дворцы; на балконах их стояли принцессы, и всё это были знакомые Яльмару девочки, с которыми он часто играл.
    Каждая держала в правой руке славного обсахаренного пряничного поросенка — такого редко купишь у торговки. Яльмар, проплывая мимо, хватался за один конец пряника, принцесса крепко держалась за другой, и пряник разламывался пополам; каждый получал свою долю: Яльмар — побольше, принцесса — поменьше. У всех дворцов стояли на часах маленькие принцы; они отдавали Яльмару честь золотыми саблями и осыпали его изюмом и оловянными солдатиками, — вот что значит настоящие-то принцы!
    Яльмар плыл через леса, через какие-то огромные залы и города… Проплыл он и через город, где жила его старая няня, которая носила его на руках, когда он был еще малюткой, и очень любила своего питомца. И вот он увидел ее: она кланялась, посылала ему рукою воздушные поцелуи и пела хорошенькую песенку, которую сама сложила и — прислала Яльмару:
    — Мой Яльмар, тебя вспоминаю
    Почти каждый день, каждый час!
    Сказать не могу, как желаю
    Тебя увидать вновь хоть раз!
    Тебя ведь я в люльке качала,
    Учила ходить, говорить
    И в щечки и в лоб целовала.
    Так как мне тебя не любить!
    И птички подпевали ей, цветы приплясывали, а старые ивы кивали, как будто Оле-Лукойе и им рассказывал историю.
    Среда
    Ну и дождь лил! Яльмар слышал этот страшный шум даже во сне; когда же Оле-Лукойе открыл окно, оказалось, что вода стоит вровень с подоконником. Целое озеро! Зато к самому дому причалил великолепнейший корабль.
    — Хочешь прогуляться, Яльмар? — спросил Оле. — Побываешь ночью в чужих землях, а к утру — опять дома!
    И вот Яльмар, разодетый по-праздничному, очутился на корабле. Погода сейчас же прояснилась; они проплыли по улицам, мимо церкви, и оказались среди сплошного огромного озера. Наконец они уплыли так далеко, что земля совсем скрылась из глаз. По поднебесью неслась стая аистов; они тоже собрались в чужие теплые края и летели длинною вереницей, один за другим. Они были в пути уже много-много дней, и один из них так устал, что крылья отказывались ему служить. Он летел позади всех, потом отстал и начал опускаться на своих распущенных крыльях все ниже и ниже, вот взмахнул ими раз, другой, но напрасно… Скоро он задел за мачту корабля. скользнул по снастям и — бах! — упал прямо на палубу.
    Юнга подхватил его и посадил в птичник к курам, уткам и индейкам. Бедняга аист стоял и уныло озирался кругом.
    — Ишь какой! — сказали куры.
    А индейский петух надулся и спросил у аиста, кто он таков; утки же пятились, подталкивая друг друга крыльями, и крякали: “Дур-рак! Дур-рак!”
    Аист рассказал им про жаркую Африку, про пирамиды и страусов, которые носятся по пустыне с быстротой диких лошадей, но утки ничего не поняли и опять стали подталкивать одна другую:
    — Ну не дурак ли?
    — Конечно, дурак! — сказал индейский петух и сердито забормотал.
    Аист замолчал и стал думать о своей Африке.
    — Какие у вас чудесные тонкие ноги! — сказал индейский петух. — Почем аршин?
    — Кряк! Кряк! Кряк! — закрякали смешливые утки, но аист как будто и не слыхал.
    — Могли бы и вы посмеяться с нами! — сказал аисту индейский петух. — Очень забавно было сказано! Да куда там, для него это слишком низменно! И вообще нельзя сказать, чтобы он отличался понятливостью. Что ж, будем забавлять себя сами!
    И куры кудахтали, утки крякали, и это их ужасно забавляло.
    Но Яльмар подошел к птичнику, открыл дверцу, поманил аиста, и тот выпрыгнул к нему на палубу — он уже успел отдохнуть. Аист как будто поклонился Яльмару в знак благодарности, взмахнул широкими крыльями и полетел в теплые края. Куры закудахтали, утки закрякали, а индейский петух так надулся, что гребешок у него весь налился кровью.
    — Завтра из вас сварят суп! — сказал Яльмар и проснулся опять в своей маленькой кроватке.
    Славное путешествие проделали они ночью с Оле-Лукойе!
    Четверг
    Знаешь что? — сказал Оле-Лукойе. — Только не пугайся! Я сейчас покажу тебе мышку! — И правда, в руке у него была хорошенькая мышка. — Она явилась пригласить тебя на свадьбу! Две мышки собираются сегодня ночью вступить в брак. Живут они под полом в кладовой твоей матери. Чудесное помещение, говорят!
    — А как же я пролезу сквозь маленькую дырочку в полу? — спросил Яльмар.
    — Уж положись на меня! — сказал Оле-Лукойе. Он дотронулся до мальчика своею волшебной брызгалкой, и Яльмар вдруг стал уменьшаться, уменьшаться и наконец сделался величиною с палец.
    — Теперь можно одолжить мундир у оловянного солдатика. По-моему, такой наряд тебе вполне подойдет: мундир ведь так красит, а ты идешь в гости!
    — Хорошо! — согласился Яльмар, переоделся и стал похож на образцового оловянного солдатика.
    — Не угодно ли вам сесть в наперсток вашей матушки? — сказала Яльмару мышка. — Я буду иметь честь отвезти вас.
    — Ах, какое беспокойство для фрекен! — сказал Яльмар, и они поехали на мышиную свадьбу.
    Проскользнув в дыру, прогрызенную мышами в полу, они попали сначала в длинный узкий коридор, здесь как раз только и можно было проехать в наперстке. Коридор был ярко освещен гнилушками.
    — Правда ведь, чудный запах? — спросила мышка-возница. — Весь коридор смазан салом! Что может быть лучше?
    Наконец добрались и до зала, где праздновалась свадьба. Направо, перешептываясь и пересмеиваясь, стояли мышки-дамы, налево, покручивая лапками усы, — мышки-кавалеры, а посередине, на выеденной корке сыра, возвышались сами жених с невестой и целовались на глазах у всех. Что ж, они ведь были обручены и готовились вступить в брак.
    А гости все прибывали да прибывали; мыши чуть не давили друг друга насмерть, и вот счастливую парочку оттеснили к самым дверям, так что никому больше нельзя было ни войти, ни выйти. Зал, как и коридор, был весь смазан салом, другого угощения и не было; а на десерт гостей обносили горошиной, на которой одна родственница новобрачных выгрызла их имена, то есть, конечно, всего-навсего первые буквы. Диво, да и только!
    Все мыши объявили, что свадьба была великолепна и что они очень приятно провели время.
    Яльмар поехал домой. Довелось ему побывать в знатном обществе, хоть и пришлось порядком съежиться и облечься в мундир оловянного солдатика.
    Пятница
    Просто не верится, сколько есть пожилых людей, которым страх как хочется залучить меня к себе! — сказал Оле-Лукойе. — Особенно желают этого те, кто сделал что-нибудь дурное. “Добренький, миленький Оле, — говорят они мне, — мы просто не можем сомкнуть глаз, лежим без сна всю ночь напролет и видим вокруг себя все свои дурные дела. Они, точно гадкие маленькие тролли, сидят по краям постели и брызжут на нас кипятком. Хоть бы ты пришел и прогнал их. Мы бы с удовольствием заплатили тебе, Оле! — добавляют они с глубоким вздохом. — Спокойной же ночи, Оле! Деньги на окне!” Да что мне деньги! Я ни к кому не прихожу за деньги!
    — А что мы будем делать сегодня ночью? — спросил Яльмар.
    — Не хочешь ли опять побывать на свадьбе? Только не на такой, как вчера. Большая кукла твоей сестры, та, что одета мальчиком и зовется Германом, хочет повенчаться с куклой Бертой; а еще сегодня день рождения куклы, и потому готовится много подарков!
    — Знаю, знаю! — сказал Яльмар. — Как только куклам понадобится новое платье, сестра сейчас празднует их рождение или свадьбу. Это уж: было сто раз!
    — Да, а сегодня ночью будет сто первый, и, значит, последний! Оттого и готовится нечто необыкновенное. Взгляни-ка!
    Яльмар взглянул на стол. Там стоял домик из картона: окна были освещены, и все оловянные солдатики держали ружья на караул. Жених с невестой задумчиво сидели на полу, прислонившись к ножке стола: да, им было о чем задуматься! Оле-Лукойе, нарядившись в бабушкину черную юбку, обвенчал их.
    Затем молодые получили подарки, но от угощения отказались: они были сыты своей любовью.
    — Что ж, поедем теперь на дачу или отправимся за границу? — спросил молодой.
    На совет пригласили опытную путешественницу ласточку и старую курицу, которая уже пять раз была наседкой. Ласточка рассказала о теплых краях, где зреют сочные, тяжелые кисти винограда, где воздух так мягок, а горы расцвечены такими красками, о каких здесь и понятия не имеют.
    — Зато там нет нашей кудрявой капусты! — сказала курица. — Раз я со всеми своими цыплятами провела лето в деревне; там была целая куча песку, в котором мы могли рыться и копаться сколько угодно! А еще нам был открыт вход в огород с капустой! Ах, какая она была зеленая! Не знаю. что может быть красивее!
    — Да ведь кочаны похожи как две капли воды! — сказала ласточка. — К тому же здесь так часто бывает дурная погода.
    — Ну, к этому можно привыкнуть! — сказала курица.
    — А какой тут холод! Того и гляди, замерзнешь! Ужасно холодно!
    — То-то и хорошо для капусты! — сказала курица. — Да, в конце-то концов, и у нас бывает тепло! Ведь четыре года тому назад лето стояло у нас целых пять недель! Да какая жарища-то была! Все задыхались! Кстати сказать, у нас нет ядовитых тварей, как у вас там! Нет и разбойников! Надо быть отщепенцем, чтобы не находить нашу страну самой лучшей в мире! Такой недостоин и жить в ней! — Тут курица заплакала. — Я ведь тоже путешествовала, как же! Целых двенадцать миль проехала в бочонке! И никакого удовольствия нет в путешествии!
    — Да, курица — особа вполне достойная! — сказала кукла Берта. — Мне тоже вовсе не нравится ездить по горам — то вверх, то вниз! Нет, мы переедем на дачу в деревню, где есть песочная куча, и будем гулять в огороде с капустой.
    На том и порешили.
    Суббота
    А сегодня будешь рассказывать? — спросил Яльмар, как только Оле-Лукойе уложил его в постель.
    — Сегодня некогда! — ответил Оле и раскрыл над мальчиком свой красивый зонтик. — Погляди-ка вот на этих китайцев!
    Зонтик был похож на большую китайскую чашу, расписанную голубыми деревьями и узенькими мостиками, на которых стояли маленькие китайцы и кивали головами.
    — Сегодня надо будет принарядить к завтрашнему дню весь мир! — продолжал Оле. — Завтра ведь праздник, воскресенье! Мне надо пойти на колокольню — посмотреть, вычистили ли церковные карлики все колокола, не то они плохо будут звонить завтра; потом надо в поле — посмотреть, смел ли ветер пыль с травы и листьев. Самая же трудная работа еще впереди: надо снять с неба и перечистить все звезды. Я собираю их в свой передник, но приходится ведь нумеровать каждую звезду и каждую дырочку, где она сидела, чтобы потом каждую поставить на свое место, иначе они не будут держаться и посыплются с неба одна за другой!
    — Послушайте-ка вы, господин Оле-Лукойе! — сказал вдруг висевший на стене старый портрет. — Я прадедушка Яльмара и очень вам признателен за то, что вы рассказываете мальчику сказки; но вы не должны извращать его понятий. Звезды нельзя снимать с неба и чистить. Звезды — такие же небесные тела, как наша Земля, тем-то они и хороши!
    — Спасибо тебе, прадедушка! — отвечал Оле-Лукойе. — Спасибо! Ты — глава фамилии, родоначальник, но я все-таки постарше тебя! Я старый язычник; римляне и греки звали меня богом сновидений! Я имел и имею вход в знатнейшие дома и знаю, как обходиться и с большими и с малыми. Можешь теперь рассказывать сам!
    И Оле-Лукойе ушел, взяв под мышку свой зонтик.
    — Ну, уж нельзя и высказать своего мнения! — сказал старый портрет. Тут Яльмар проснулся.
    Воскресенье
    Добрый вечер! — сказал Оле-Лукойе. Яльмар кивнул ему, вскочил и повернул прадедушкин портрет лицом к стене, чтобы он опять не вмешался в разговор.
    — А теперь ты расскажи мне историю про пять зеленых горошин, родившихся в одном стручке, про петушиную ногу, которая ухаживала за куриной ногой, и про штопальную иглу, что воображала себя швейной иголкой.
    — Ну нет, хорошенького понемножку! — сказал Оле-Лукойе. — Я лучше покажу тебе кое-что. Я покажу тебе своего брата, его тоже зовут Оле-Лукойе. Но он знает только две сказки: одна бесподобно хороша, а другая так ужасна, что… да нет, невозможно даже и сказать как!
    Тут Оле-Лукойе приподнял Яльмара, поднес его к окну и сказал:
    — Сейчас ты увидишь моего брата, другого Оле-Лукойе. Кафтан на нем весь расшит серебром, что твой гусарский мундир; за плечами развевается черный бархатный плащ! Гляди, как он скачет!
    И Яльмар увидел, как мчался во весь опор другой Оле-Лукойе и сажал к себе на лошадь и старых и малых. Одних он сажал перед собою, других позади; но сначала каждого спрашивал:
    — Какие у тебя отметки за поведение?
    — Хорошие! — отвечали все.
    — Покажи-ка! — говорил он.
    Приходилось показывать; и вот тех, у кого были отличные или хорошие отметки, он сажал впереди себя и рассказывал им чудесную сказку, а тех, у кого были посредственные или плохие, — позади себя, и эти должны были слушать страшную сказку. Они тряслись от страха, плакали и хотели спрыгнуть с лошади, да не могли — они сразу крепко прирастали к седлу.
    — А я ничуть не боюсь его! — сказал Яльмар.
    — Да и нечего бояться! — сказал Оле. — Смотри только, чтобы у тебя всегда были хорошие отметки!
    — Вот это поучительно! — пробормотал прадедушкин портрет. — Все-таки, значит, не мешает иногда высказать свое мнение.
    Он был очень доволен.
    Вот и вся история об Оле-Лукойе! А вечером пусть он сам расскажет тебе еще что-нибудь.

  4. natinishi Ответить

    Г. Х. Андерсен

    
    ПОДЕЛИТЬСЯ
    Никто в свете не знает столько сказок, сколько знает их Оле-Лукойе. Вот мастер-то рассказывать!
    Вечером, когда дети преспокойно сидят за столом или на своих скамеечках, является Оле-Лукойе. Он обут в одни чулки и тихо-тихо поднимется по лестнице; потом осторожно приотворит дверь, неслышно шагнет в комнату и слегка прыснет детям в глаза молоком. В руках у него маленькая спринцовка, и молоко брызжет из нее тоненькой-тоненькой струйкой. Тогда веки у детей начинают слипаться, и они уж не могут разглядеть Оле, а он подкрадывается к ним сзади и начинает легонько дуть им в затылки. Подует, и головки у них сейчас отяжелеют. Боли при этом никакой: у Оле-Лукойе нет злого умысла; он хочет только, чтобы дети угомонились, а для этого их непременно надо уложить в постель! Вот он и уложит их, а потом уж начнет рассказывать сказки.
    Когда дети заснут, Оле-Лукойе присаживается к ним на постель; одет он чудесно — на нем шелковый кафтан, только нельзя сказать, какого цвета: он отливает то голубым, то зеленым, то красным, смотря по тому, в какую сторону повернется Оле. Под мышками у него по зонтику: один с картинками, который он раскрывает над хорошими детьми, и тогда им всю ночь снятся чудеснейшие сказки, а другой совсем простой, гладкий, который он развертывает над нехорошими детьми; эти спят всю ночь, как чурбаны, и поутру оказывается, что они ровно ничего не видели во сне!
    Послушаем же о том, как Оле-Лукойе навещал каждый вечер одного маленького мальчика Яльмара и рассказывал ему сказки! Это будет целых семь сказок: в неделе ведь семь дней.
    Понедельник
    — Ну вот, — сказал Оле-Лукойе, уложив Яльмара в постель, — теперь разуберем комнату!
    И в один миг все комнатные цветы и растения выросли в большие деревья, которые протянули свои длинные ветви вдоль стен к самому потолку; вся комната превратилась в чудеснейшую беседку. Ветки деревьев были усеяны цветами; каждый цветок по красоте и запаху был лучше розы, а вкусом слаще варенья; плоды же блестели, как золотые. Еще на деревьях были пышки, которые чуть не лопались от изюмной начинки. Просто чудо что такое! Вдруг поднялись ужасные стоны в ящике стола, где лежали учебные принадлежности Яльмара.
    — Что там такое! — сказал Оле-Лукойе, пошел и выдвинул ящик.
    Оказалось, что это рвала и метала аспидная доска: в решение написанной на ней задачи вкралась ошибка, и все вычисления готовы были распасться; грифель скакал и прыгал на своей веревочке, точно собачка; он очень желал помочь делу, да не мог. Громко стонала и тетрадь Яльмара; просто ужас брал, слушая ее! На каждой странице, в начале каждой строки, стояли чудесные большие и рядом с ними маленькие буквы — это была пропись; возле же шли другие, воображавшие, что держатся так же твердо. Их писал сам Яльмар, и они, казалось, спотыкались об линейки, на которых должны были бы стоять.
    — Вот как надо держаться! — говорила пропись. — Вот так, с легким наклоном направо!
    — Ах, мы бы и рады, — отвечали буквы Яльмара, — да не можем! Мы такие плохонькие!
    — Так я угощу вас детским порошком! — сказал Оле-Лукойе.
    — Ай, нет, нет! — закричали они и выпрямились так, что любо!
    — Ну, теперь нам не до сказок! — сказал Оле-Лукойе. — Будем-ка упражняться! Раз-два! Раз-два!
    И он довел буквы Яльмара до того, что они стояли ровно и бодро, как любая пропись. Но когда Оле-Лукойе ушел, и Яльмар утром проснулся, они смотрелись такими же жалкими, как прежде.
    Вторник
    Как только Яльмар улегся, Оле-Лукойе дотронулся своею волшебною спринцовкой до комнатной мебели, и все вещи сейчас же начали болтать между собою; все, кроме плевательницы, — эта молчала и сердилась про себя на их суетность говорить только о себе да о себе и даже не подумать о той, что так скромно стоит в углу и позволяет в себя плевать!
    Над комодом висела большая картина в золоченой раме; на ней была изображена красивая местность: высокие, старые деревья, трава, цветы и большая река, убегавшая мимо чудных дворцов за лес, в далекое море.
    Оле-Лукойе дотронулся волшебною спринцовкой до картины, и нарисованные на ней птицы запели, ветви деревьев зашевелились, а облака понеслись по небу; видно было даже, как скользила по картине их тень.
    Затем Оле приподнял Яльмара к раме, и мальчик стал ногами прямо в высокую траву. Солнышко светило на него сквозь ветви деревьев, он побежал к воде и уселся в лодочку, которая колыхалась у берега. Лодочка была выкрашена красною и белою краской, паруса блестели, как серебряные, и шесть лебедей в золотых коронах, с сияющими голубыми звездами на головах повлекли лодочку вдоль зеленых лесов, где деревья рассказывали о разбойниках и ведьмах, а цветы — о прелестных маленьких эльфах и о том, что рассказывали им бабочки.
    Чудеснейшие рыбы с серебристою и золотистою чешуей плыли за лодкой, ныряли и плескали в воде хвостами; красные, голубые, большие и маленькие птицы летели за Яльмаром двумя длинными вереницами; комары танцевали, а майские жуки гудели — всем хотелось провожать Яльмара, и у каждого была для него наготове сказка.
    Да, вот так было плаванье!
    Леса то густели и темнели, то становились похожими на чудеснейшие сады, освещенные солнцем и усеянные цветами. По берегам реки лежали большие хрустальные и мраморные дворцы; на балконах их стояли принцессы, и все это были знакомые Яльмару девочки, с которыми он часто играл.
    Все они протягивали ему руки, и каждая держала в правой руке славного обсахаренного пряничного поросенка. Яльмар, проплывая мимо, схватывался за один конец пряника, принцесса крепко держалась за другой, и пряник разламывался пополам — каждый получал свою долю, но Яльмар побольше, принцесса поменьше. У всех дворцов стояли на часах маленькие принцы; они отдавали Яльмару честь золотыми саблями и осыпали дождем изюма и оловянных солдатиков — вот что значит настоящие принцы!
    Яльмар плыл через леса, через какие-то огромные залы и города… Проплыл он и через тот город, где жила его старая няня, которая нянчила его, когда он был еще малюткой, и очень любила его. И вот он увидел ее: она кланялась, посылала ему рукою воздушные поцелуи и пела хорошенькую песенку, которую сама сложила и прислала Яльмару:
    Мой Яльмар, тебя вспоминаю
    Почти каждый день, каждый час!
    Сказать не могу, как желаю
    Тебя увидать вновь хоть раз!
    Тебя ведь я в люльке качала,
    Учила ходить, говорить,
    И в щечки, и в лоб целовала,
    Так как мне тебя не любить!
    Люблю тебя, ангел ты мой дорогой!
    Да будет вовеки Господь Бог с тобой!
    И птички подпевали ей, цветы приплясывали, а старые ивы кивали головами, как будто Оле-Лукойе и им рассказывал сказку.
    Среда
    Ну и дождь лил! Яльмар слышал этот страшный шум даже во сне; когда же Оле-Лукойе открыл окно, оказалось, что вода стояла вровень с окном. Целое озеро! Зато к самому дому причалил великолепнейший корабль.
    — Хочешь прокатиться, Яльмар? — спросил Оле. — Побываешь ночью в чужих землях, а к утру — опять дома!
    И вот Яльмар, разодетый по-праздничному, очутился на корабле. Погода сейчас же прояснилась, и они поплыли по улицам, мимо церкви — кругом было сплошное огромное озеро. Наконец они уплыли так далеко, что земля совсем скрылась из глаз. По поднебесью неслась стая аистов; они тоже собрались в чужие теплые края и летели длинною вереницей, один за другим. Они были в пути уже много-много дней, и один из них так устал, что крылья почти отказывались ему служить. Он летел позади всех, потом отстал и начал опускаться на своих распущенных крыльях все ниже и ниже, вот взмахнул ими еще раза два, но все напрасно! Скоро он задел за мачту корабля, скользнул по снастям и — бух! — стал прямо на палубу.
    Юнга подхватил его и посадил в птичник к курам, уткам и индейкам. Бедняга аист стоял и уныло озирался кругом.
    — Ишь какой! — сказали куры.
    А индюк надулся, как только мог, и спросил у аиста, кто он таков; утки же пятились, подталкивали друг друга и крякали.
    И аист рассказал им о жаркой Африке, о пирамидах и страусах, которые носятся по пустыне с быстротой диких лошадей, но утки ничего этого не поняли и опять стали подталкивать одна другую:
    — Ну, не глуп ли он?
    — Конечно, глуп! — сказал индюк и сердито забормотал. Аист замолчал и стал думать о своей Африке про себя.
    — Какие у вас чудесные тонкие ноги! — сказал индюк. — Почем аршин?
    — Кряк! Кряк! Кряк! — закрякали смешливые утки, но аист как будто и не слыхал.
    — Могли бы и вы посмеяться с нами! — сказал аисту индюк. — Очень забавно было сказано! Да куда, это, верно, слишком низменно для него! Вообще нельзя сказать, чтобы он отличался понятливостью! Что ж, будем забавлять самих себя!
    И курицы кудахтали, утки крякали, и это их ужасно забавляло.
    Но Яльмар подошел к птичнику, открыл дверцу, поманил аиста, и тот выпрыгнул к нему на палубу — теперь он успел отдохнуть. И вот аист как будто поклонился Яльмару в знак благодарности, взмахнул широкими крыльями и полетел в теплые края. А курицы закудахтали, утки закрякали, индюк же так надулся, что гребешок у него весь налился кровью.
    — Завтра из вас сварят суп! — сказал Яльмар и проснулся опять в своей маленькой кроватке.
    Славное путешествие сделали они ночью с Оле-Лукойе!
    Четверг
    — Знаешь что? — сказал Оле-Лукойе. — Только не испугайся! Я сейчас покажу тебе мышку! — И правда, в руке у него была прехорошенькая мышка. — Она явилась пригласить тебя на свадьбу! Две мышки собираются сегодня ночью вступить в брак. Живут они под полом мамашиной кладовой. Чудесное помещение, говорят!
    — А как же я пройду сквозь маленькую дырочку в полу? — спросил Яльмар.
    — Уж положись на меня! — сказал Оле-Лукойе. — Ты у меня сделаешься маленьким.
    И он дотронулся до мальчика своею волшебною спринцовкой. Яльмар вдруг стал уменьшаться, уменьшаться и, наконец, сделался величиною всего с пальчик.
    — Теперь можно будет одолжиться мундиром у оловянного солдатика. Я думаю, этот наряд будет вполне подходящим: мундир так красит, ты же идешь в гости!
    — Ну, хорошо! — согласился Яльмар и был наряжен чудеснейшим оловянным солдатиком.
    — Не угодно ли вам сесть в наперсток вашей матушки! — сказала Яльмару мышка. — Я буду иметь честь отвезти вас.
    — Ах, неужели вы сами будете беспокоиться, барышня? — сказал Яльмар, и они поехали на мышиную свадьбу.
    Проскользнув в дырочку, прогрызенную мышами в полу, они попали сначала в длинный узкий проход-коридор, в котором как раз только и можно было проехать в наперстке. Коридор был иллюминирован гнилушками.
    — Ведь чудный запах? — спросила мышка-возница. — Весь коридор смазан салом! Что может быть лучше?
    Наконец добрались и до самой залы, где праздновалась свадьба. Направо, перешептываясь и пересмеиваясь между собой, стояли все мышки-дамы, а налево, покручивая лапками усы, — мышки-кавалеры. По самой же середине, на выдолбленной корке сыра, возвышались жених с невестой и целовались на глазах у всех: они были ведь обручены и готовились вступить в брак.
    А гости все прибывали да прибывали; мыши чуть не давили друг друга насмерть, и вот счастливая парочка поместилась в самых дверях, так что никому больше нельзя было ни войти, ни выйти. Зала, как и коридор, вся была смазана салом; другого угощенья и не было; в виде же десерта гостей обносили горошиной, на которой одна родственница новобрачных выгрызла их имена, то есть, конечно, всего-навсего две первые буквы. Диво, да и только!
    Все мыши объявили, что свадьба была великолепная и что время проведено очень приятно.
    Яльмар поехал домой. Довелось и ему побывать в знатной компании, зато пришлось порядком съежиться и облечься в мундир оловянного солдатика.
    Пятница
    — Просто не верится, сколько есть пожилых людей, которым страх как хочется залучить меня к себе! — сказал Оле-Лукойе. — Особенно желают этого те, кто сделал что-нибудь дурное. “Добренький, миленький Оле, — говорят они мне, — мы просто не можем сомкнуть глаз, лежим без сна всю ночь напролет и видим вокруг себя все свои дурные дела. Они, точно гадкие, маленькие тролли, сидят по краям постели и брызжут на нас кипятком. Мы бы с удовольствием заплатили тебе, Оле, — добавляют они с глубоким вздохом. — Спокойной же ночи, Оле! Деньги на окне!” Да что мне деньги! Я ни к кому не прихожу за деньги!
    — За что бы нам взяться сегодня ночью? — спросил Яльмар.
    — Не хочешь ли опять побывать на свадьбе? Только не на такой, как вчера. Большая кукла твоей сестры, та, что одета мальчиком и зовется Германом, хочет повенчаться с куклой Бертой; кроме того, сегодня день рождения куклы и потому готовится много подарков!
    — Знаю, знаю! — сказал Яльмар. — Как только куклам понадобится новое платье, сестра сейчас празднует их рождение или свадьбу. Это уж было сто раз!
    — Да, а сегодня ночью будет сто первый и, значит, последний! Оттого и готовится нечто необыкновенное. Взгляни-ка!
    Яльмар взглянул на стол. Там стоял домик из картона; окна были освещены, и все оловянные солдатики держали ружья на караул. Жених с невестой задумчиво сидели на полу, прислонившись к ножке стола; да, им таки было о чем задуматься! Оле-Лукойе, наряженный в бабушкину черную юбку, обвенчал их, и вся комнатная мебель запела, на мотив марша, забавную песенку, которую написал карандаш:
    Затянем песенку дружней,
    Как ветер пусть несется!
    Хотя чета наша, ей-ей,
    Ничем не отзовется.
    Из лайки оба и торчат
    На палках без движенья,
    Зато роскошен их наряд —
    Глазам на загляденье!
    Итак, прославим песней их:
    Ура! Невеста и жених!
    Затем молодые получили подарки, но отказались от всего съедобного: они были сыты своей любовью.
    — Что ж, поехать нам теперь на дачу или отправиться за границу? — спросил молодой.
    На совет пригласили ласточку и старую курицу, которая уже пять раз была наседкой. Ласточка рассказала о теплых краях, где зреют сочные, тяжелые виноградные кисти, где воздух так мягок, а горы расцвечены такими красками, о каких здесь не имеют и понятия.
    — Там нет зато нашей зеленой капусты! — сказала курица. — Раз я со всеми своими цыплятами провела лето в деревне; там была целая куча песка, в котором мы могли рыться и копаться сколько угодно! Кроме того, нам был открыт вход в огород с капустой! Ах, какая она была зеленая! Не знаю, что может быть красивее!
    — Да ведь один кочан похож на другой как две капли воды! — сказала ласточка. — К тому же здесь так часто бывает дурная погода.
    — Ну, к этому можно привыкнуть! — сказала курица.
    — А какой тут холод! Того и гляди замерзнешь! Ужасно холодно!
    — То-то и хорошо для капусты! — сказала курица. — Да, наконец, и у нас бывает тепло! Ведь четыре года тому назад лето стояло у нас целых пять недель! Да какая жарища-то была! Все задыхались! Кстати сказать, у нас нет тех ядовитых животных, как у вас там! Нет и разбойников! Надо быть никуда не годным созданьем, чтобы не находить нашу страну самою лучшею в мире! Такое созданье недостойно и жить в ней! — Тут курица заплакала. — Я ведь тоже путешествовала, как же! Целых двенадцать миль проехала в бочонке! И никакого удовольствия нет в путешествии!
    — Да, курица — особа вполне достойная! — сказала кукла Берта. — Мне тоже вовсе не нравится ездить по горам, — то вверх, то вниз, то вверх, то вниз! Нет, мы переедем на дачу, в деревню, где есть песочная куча, и будем гулять в огороде с капустой.
    На том и порешили.
    Суббота
    — А сегодня будешь рассказывать? — спросил Яльмар, как только Оле-Лукойе уложил его в постель.
    — Сегодня некогда! — ответил Оле и раскрыл над мальчиком свой красивый зонтик. — Погляди-ка вот на этих китайцев!
    Зонтик был похож на большую китайскую чашу, расписанную голубыми деревьями и узенькими мостиками, на которых стояли, кивая головами, маленькие китайцы.
    — Сегодня надо будет принарядить к завтрашнему дню весь мир! — продолжал Оле. — Завтра святой день, воскресенье. Мне надо пойти на колокольню посмотреть, вычистили ли церковные карлики все колокола, иначе они плохо будут звонить завтра; потом надо в поле — посмотреть, смел ли ветер пыль с травы и листьев. Самая же трудная работа еще впереди: надо снять с неба и перечистить все звездочки. Я собираю их в свой передник, но приходится нумеровать каждую звездочку и каждую дырочку, где она сидела, чтобы потом разместить их как следует, иначе они плохо будут держаться и посыплются с неба одна за другой!
    — Послушайте-ка, господин Оле-Лукойе! — сказал вдруг висевший на стене старый портрет. — Я прадедушка Яльмара и очень вам благодарен за то, что вы рассказываете мальчику сказки, но вы не должны извращать его понятий. Звезды нельзя снимать с неба и чистить. Звезды — такие же светила, как наша земля, тем-то они и хороши!
    — Спасибо тебе, прадедушка! — отвечал Оле-Лукойе. — Спасибо! Ты — глава фамилии, “старая голова”, но я все-таки постарше тебя! Я старый язычник; римляне и греки звали меня богом сновидений! Я имел и имею вход в знатнейшие дома и знаю, как обходиться и с большими, и с малыми! Можешь теперь рассказывать сам!
    И Оле-Лукойе ушел, взяв под мышку свой зонтик.
    — Ну, уж нельзя и высказать своего мнения! — сказал старый портрет.
    Тут Яльмар проснулся.
    Воскресенье
    — Добрый вечер! — сказал Оле-Лукойе.
    Яльмар кивнул ему головкой, вскочил и повернул прадедушкин портрет лицом к стене, чтобы он опять не вмешался в разговор.
    — А теперь расскажи мне сказки про пять зеленых горошин, родившихся в одном стручке, про петушиную ногу, которая ухаживала за куриной ногой, и про штопальную иглу, что воображала себя швейной иголкой.
    — Ну, хорошенького понемножку! — сказал Оле-Лукойе. — Я лучше покажу тебе кое-что. Я покажу тебе своего брата, его тоже зовут Оле-Лукойе, но он ни к кому не является больше одного раза в жизни. Когда же явится, берет человека, сажает к себе на лошадь и рассказывает ему сказки. Он знает только две: одна так бесподобно хороша, что никто и представить себе не может, а другая так ужасна, что… да нет, невозможно даже и сказать — как!
    Тут Оле-Лукойе приподнял Яльмара, поднес его к окну и сказал:
    — Сейчас увидишь моего брата, другого Оле-Лукойе. Люди зовут его также смертью. Видишь, он вовсе не такой страшный, каким рисуют его на картинках! Кафтан на нем весь вышит серебром, что твой гусарский мундир; за плечами развевается черный бархатный плащ! Гляди, как он скачет в галоп!
    И Яльмар увидал, как мчался во весь опор другой Оле-Лукойе и сажал к себе на лошадь и старых и малых. Одних он сажал перед собою, других позади, но сначала всегда спрашивал:
    — Какие у тебя отметки за поведение?
    — Хорошие! — отвечали все.
    — Покажите-ка! — говорил он.
    Приходилось показать, и вот тех, у кого были отличные или хорошие отметки, он сажал впереди себя и рассказывал им чудную сказку, а тех, у кого были посредственные или плохие, — позади себя, и эти должны были слушать ужасную сказку. Они тряслись от страха, плакали и хотели спрыгнуть с лошади, да не могли: они сразу крепко прирастали к седлу.
    — Но ведь смерть — чудеснейший Оле-Лукойе! — сказал Яльмар. — И я ничуть не боюсь его!
    — Да и нечего бояться! — сказал Оле. — Смотри только, чтобы у тебя всегда были хорошие отметки за поведение!
    — Да, вот это поучительно! — пробормотал прадедушкин портрет. — Все-таки, значит, не мешает иногда высказать свое мнение!
    Он был очень доволен.
    Вот тебе и вся история об Оле-Лукойе! А вечером пусть он сам расскажет тебе еще что-нибудь.
    Перевод с датского Анны и Петра Ганзен.
    Все произведения классиков

  5. Garrickk Ответить

    Ганс Христиан Андерсен

    Понедельник Вторник Среда Четверг Пятница Суббота Воскресенье
    икто на свете не знает столько историй, сколько Оле-Лукойе. Вот мастер рассказывать-то!
    Вечером, когда дети смирно сидят за столом или на своих скамеечках, является Оле-Лукойе. В одних чулках он подымается тихонько по лестнице, потом осторожно приотворит дверь, неслышно шагнет в комнату и слегка прыснет детям в глаза сладким молоком. Веки у детей начинают слипаться, и они уже не могут разглядеть Оле, а он подкрадывается к ним сзади и начинает легонько дуть им в затылок. Подует – и головки у них сейчас отяжелеют. Это совсем не больно – у Оле-Лукойе нет ведь злого умысла; он хочет только, чтобы дети угомонились, а для этого их непременно надо уложить в постель! Ну вот он и уложит их, а потом уж начинает рассказывать истории.
    Когда дети заснут, Оле-Лукойе присаживается к ним на постель. Одет он чудесно: на нем шелковый кафтан, только нельзя сказать, какого цвета, – он отливает то голубым, то зеленым, то красным, смотря по тому, в какую сторону повернется Оле. Под мышками у него по зонтику: один с картинками – его он раскрывает над хорошими детьми, и тогда им всю ночь снятся волшебные сказки, другой совсем простой, гладкий, – его он раскрывает над нехорошими детьми: ну, они и спят всю ночь как убитые, и поутру оказывается, что они ровно ничего не видали во сне!
    Послушаем же о том, как Оле-Лукойе навещал каждый вечер одного мальчика, Яльмара, и рассказывал ему истории! Это будет целых семь историй: в неделе ведь семь дней.

    Понедельник

    у вот, – сказал Оле-Лукойе, уложив Яльмара в постель, – теперь украсим комнату!
    И в один миг все комнатные цветы превратились в большие деревья, которые тянули свои длинные ветви вдоль стен к самому потолку, а вся комната превратилась в чудеснейшую беседку. Ветви деревьев были усеяны цветами; каждый цветок по красоте и запаху был лучше розы, а вкусом (если бы только вы захотели его попробовать) слаще варенья; плоды же блестели, как золотые. Еще на деревьях были пышки, которые чуть не лопались от изюмной начинки. Просто чудо что такое!
    Вдруг в ящике стола, где лежали учебные принадлежности Яльмара, поднялись ужасные стоны.
    – Что там такое? – сказал Оле-Лукойе, пошел и выдвинул ящик.
    Оказывается, это рвала и метала аспидная доска: в решение написанной на ней задачи вкралась ошибка, и все вычисления готовы были рассыпаться; грифель скакал и прыгал на своей веревочке, точно собачка: он очень хотел помочь делу, да не мог. Громко стонала и тетрадь Яльмара, слушать ее было просто ужасно! На каждой странице стояли большие буквы, а с ними рядом маленькие, и так целым столбцом одна под другой – это была пропись; сбоку же шли другие, воображавшие, что держатся так же твердо. Их писал Яльмар, и они, казалось, спотыкались об линейки, на которых должны были стоять.
    – Вот как надо держаться! – говорила пропись. – Вот так, с легким наклоном вправо!
    – Ах, мы бы и рады, – отвечали буквы Яльмара, – да не можем! Мы такие плохонькие!
    – Так вас надо немного подтянуть! – сказал Оле-Лукойе.
    – Ой, нет! – закричали они и выпрямились так, что любо было глядеть.
    – Ну, теперь нам не до историй! – сказал Оле-Лукойе. – Будем-ка упражняться! Раз-два! Раз-два!
    И он довел все буквы Яльмара так, что они стояли уже ровно и бодро, как твоя пропись. Но утром, когда Оле-Лукойе ушел и Яльмар проснулся, они выглядели такими же жалкими, как прежде.

    Вторник

    ак только Яльмар улегся, Оле-Лукойе дотронулся своею волшебной брызгалкой до мебели, и все вещи сейчас же начали болтать, и болтали они о себе все, кроме плевательницы; эта молчала и сердилась про себя на их тщеславие: говорят только о себе да о себе и даже не подумают о той, что так скромно стоит в углу и позволяет в себя плевать!
    Над комодом висела большая картина в золоченой раме; на ней была изображена красивая местность: высокие старые деревья, трава, цветы и широкая река, убегавшая мимо дворцов за лес, в далекое море.
    Оле-Лукойе дотронулся волшебной брызгалкой до картины, и нарисованные на ней птицы запели, ветви деревьев зашевелились, а облака понеслись по небу; видно было даже, как скользила по земле их тень.
    Затем Оле приподнял Яльмара к раме, и мальчик стал ногами прямо в высокую траву. Солнышко светило на него сквозь ветви деревьев, он побежал к воде и уселся в лодочку, которая колыхалась у берега. Лодочка была выкрашена в красное с белым, паруса блестели, как серебряные, и шесть лебедей с золотыми коронами на шеях и сияющими голубыми звездами на головах повлекли лодочку вдоль зеленых лесов, где деревья рассказывали о разбойниках и ведьмах, а цветы – о прелестных маленьких эльфах и о том, что они слышали от бабочек.
    Чудеснейшие рыбы с серебристою и золотистою чешуей плыли за лодкой, ныряли и плескали в воде хвостами; красные и голубые, большие и маленькие птицы летели за Яльмаром двумя длинными вереницами; комары танцевали, а майские жуки гудели:
    “Жуу! Жуу!”; всем хотелось провожать Яльмара, и у каждого была для него наготове история.
    Да, вот это было плавание!
    Леса то густели и темнели, то становились похожими на прекрасные сады, озаренные солнцем и усеянные цветами. По берегам реки возвышались большие хрустальные и мраморные дворцы; на балконах их стояли принцессы, и всё это были знакомые Яльмару девочки, с которыми он часто играл.
    Каждая держала в правой руке славного обсахаренного пряничного поросенка – такого редко купишь у торговки. Яльмар, проплывая мимо, хватался за один конец пряника, принцесса крепко держалась за другой, и пряник разламывался пополам; каждый получал свою долю: Яльмар – побольше, принцесса – поменьше. У всех дворцов стояли на часах маленькие принцы; они отдавали Яльмару честь золотыми саблями и осыпали его изюмом и оловянными солдатиками, – вот что значит настоящие-то принцы!
    Яльмар плыл через леса, через какие-то огромные залы и города… Проплыл он и через город, где жила его старая няня, которая носила его на руках, когда он был еще малюткой, и очень любила своего питомца. И вот он увидел ее: она кланялась, посылала ему рукою воздушные поцелуи и пела хорошенькую песенку, которую сама сложила и – прислала Яльмару:
    – Мой Яльмар, тебя вспоминаю Почти каждый день, каждый час! Сказать не могу, как желаю Тебя увидать вновь хоть раз! Тебя ведь я в люльке качала, Учила ходить, говорить И в щечки и в лоб целовала. Так как мне тебя не любить!
    И птички подпевали ей, цветы приплясывали, а старые ивы кивали, как будто Оле-Лукойе и им рассказывал историю.

    Среда

    у и дождь лил! Яльмар слышал этот страшный шум даже во сне; когда же Оле-Лукойе открыл окно, оказалось, что вода стоит вровень с подоконником. Целое озеро! Зато к самому дому причалил великолепнейший корабль.
    – Хочешь прогуляться, Яльмар? – спросил Оле. – Побываешь ночью в чужих землях, а к утру – опять дома!
    И вот Яльмар, разодетый по-праздничному, очутился на корабле. Погода сейчас же прояснилась; они проплыли по улицам, мимо церкви, и оказались среди сплошного огромного озера. Наконец они уплыли так далеко, что земля совсем скрылась из глаз. По поднебесью неслась стая аистов; они тоже собрались в чужие теплые края и летели длинною вереницей, один за другим. Они были в пути уже много-много дней, и один из них так устал, что крылья отказывались ему служить. Он летел позади всех, потом отстал и начал опускаться на своих распущенных крыльях все ниже и ниже, вот взмахнул ими раз, другой, но напрасно… Скоро он задел за мачту корабля. скользнул по снастям и – бах! – упал прямо на палубу.
    Юнга подхватил его и посадил в птичник к курам, уткам и индейкам. Бедняга аист стоял и уныло озирался кругом.
    – Ишь какой! – сказали куры.
    А индейский петух надулся и спросил у аиста, кто он таков; утки же пятились, подталкивая друг друга крыльями, и крякали: “Дур-рак! Дур-рак!”
    Аист рассказал им про жаркую Африку, про пирамиды и страусов, которые носятся по пустыне с быстротой диких лошадей, но утки ничего не поняли и опять стали подталкивать одна другую:
    – Ну не дурак ли?
    – Конечно, дурак! – сказал индейский петух и сердито забормотал.
    Аист замолчал и стал думать о своей Африке.
    – Какие у вас чудесные тонкие ноги! – сказал индейский петух. – Почем аршин?
    – Кряк! Кряк! Кряк! – закрякали смешливые утки, но аист как будто и не слыхал.
    – Могли бы и вы посмеяться с нами! – сказал аисту индейский петух. – Очень забавно было сказано! Да куда там, для него это слишком низменно! И вообще нельзя сказать, чтобы он отличался понятливостью. Что ж, будем забавлять себя сами!
    И куры кудахтали, утки крякали, и это их ужасно забавляло.
    Но Яльмар подошел к птичнику, открыл дверцу, поманил аиста, и тот выпрыгнул к нему на палубу – он уже успел отдохнуть. Аист как будто поклонился Яльмару в знак благодарности, взмахнул широкими крыльями и полетел в теплые края. Куры закудахтали, утки закрякали, а индейский петух так надулся, что гребешок у него весь налился кровью.
    – Завтра из вас сварят суп! – сказал Яльмар и проснулся опять в своей маленькой кроватке.
    Славное путешествие проделали они ночью с Оле-Лукойе!

    Четверг

    наешь что? – сказал Оле-Лукойе. – Только не пугайся! Я сейчас покажу тебе мышку! – И правда, в руке у него была хорошенькая мышка. – Она явилась пригласить тебя на свадьбу! Две мышки собираются сегодня ночью вступить в брак. Живут они под полом в кладовой твоей матери. Чудесное помещение, говорят!
    – А как же я пролезу сквозь маленькую дырочку в полу? – спросил Яльмар.
    – Уж положись на меня! – сказал Оле-Лукойе. Он дотронулся до мальчика своею волшебной брызгалкой, и Яльмар вдруг стал уменьшаться, уменьшаться и наконец сделался величиною с палец.
    – Теперь можно одолжить мундир у оловянного солдатика. По-моему, такой наряд тебе вполне подойдет: мундир ведь так красит, а ты идешь в гости!
    – Хорошо! – согласился Яльмар, переоделся и стал похож на образцового оловянного солдатика.
    – Не угодно ли вам сесть в наперсток вашей матушки? – сказала Яльмару мышка. – Я буду иметь честь отвезти вас.
    – Ах, какое беспокойство для фрекен! – сказал Яльмар, и они поехали на мышиную свадьбу.
    Проскользнув в дыру, прогрызенную мышами в полу, они попали сначала в длинный узкий коридор, здесь как раз только и можно было проехать в наперстке. Коридор был ярко освещен гнилушками.
    – Правда ведь, чудный запах? – спросила мышка-возница. – Весь коридор смазан салом! Что может быть лучше?
    Наконец добрались и до зала, где праздновалась свадьба. Направо, перешептываясь и пересмеиваясь, стояли мышки-дамы, налево, покручивая лапками усы, – мышки-кавалеры, а посередине, на выеденной корке сыра, возвышались сами жених с невестой и целовались на глазах у всех. Что ж, они ведь были обручены и готовились вступить в брак.
    А гости все прибывали да прибывали; мыши чуть не давили друг друга насмерть, и вот счастливую парочку оттеснили к самым дверям, так что никому больше нельзя было ни войти, ни выйти. Зал, как и коридор, был весь смазан салом, другого угощения и не было; а на десерт гостей обносили горошиной, на которой одна родственница новобрачных выгрызла их имена, то есть, конечно, всего-навсего первые буквы. Диво, да и только!
    Все мыши объявили, что свадьба была великолепна и что они очень приятно провели время.
    Яльмар поехал домой. Довелось ему побывать в знатном обществе, хоть и пришлось порядком съежиться и облечься в мундир оловянного солдатика.

    Пятница

    росто не верится, сколько есть пожилых людей, которым страх как хочется залучить меня к себе! – сказал Оле-Лукойе. – Особенно желают этого те, кто сделал что-нибудь дурное. “Добренький, миленький Оле, – говорят они мне, – мы просто не можем сомкнуть глаз, лежим без сна всю ночь напролет и видим вокруг себя все свои дурные дела. Они, точно гадкие маленькие тролли, сидят по краям постели и брызжут на нас кипятком. Хоть бы ты пришел и прогнал их. Мы бы с удовольствием заплатили тебе, Оле! – добавляют они с глубоким вздохом. – Спокойной же ночи, Оле! Деньги на окне!” Да что мне деньги! Я ни к кому не прихожу за деньги!
    – А что мы будем делать сегодня ночью? – спросил Яльмар.
    – Не хочешь ли опять побывать на свадьбе? Только не на такой, как вчера. Большая кукла твоей сестры, та, что одета мальчиком и зовется Германом, хочет повенчаться с куклой Бертой; а еще сегодня день рождения куклы, и потому готовится много подарков!
    – Знаю, знаю! – сказал Яльмар. – Как только куклам понадобится новое платье, сестра сейчас празднует их рождение или свадьбу. Это уж: было сто раз!
    – Да, а сегодня ночью будет сто первый, и, значит, последний! Оттого и готовится нечто необыкновенное. Взгляни-ка!
    Яльмар взглянул на стол. Там стоял домик из картона: окна были освещены, и все оловянные солдатики держали ружья на караул. Жених с невестой задумчиво сидели на полу, прислонившись к ножке стола: да, им было о чем задуматься! Оле-Лукойе, нарядившись в бабушкину черную юбку, обвенчал их.
    Затем молодые получили подарки, но от угощения отказались: они были сыты своей любовью.
    – Что ж, поедем теперь на дачу или отправимся за границу? – спросил молодой.
    На совет пригласили опытную путешественницу ласточку и старую курицу, которая уже пять раз была наседкой. Ласточка рассказала о теплых краях, где зреют сочные, тяжелые кисти винограда, где воздух так мягок, а горы расцвечены такими красками, о каких здесь и понятия не имеют.
    – Зато там нет нашей кудрявой капусты! – сказала курица. – Раз я со всеми своими цыплятами провела лето в деревне; там была целая куча песку, в котором мы могли рыться и копаться сколько угодно! А еще нам был открыт вход в огород с капустой! Ах, какая она была зеленая! Не знаю. что может быть красивее!
    – Да ведь кочаны похожи как две капли воды! – сказала ласточка. – К тому же здесь так часто бывает дурная погода.
    – Ну, к этому можно привыкнуть! – сказала курица.
    – А какой тут холод! Того и гляди, замерзнешь! Ужасно холодно!
    – То-то и хорошо для капусты! – сказала курица. – Да, в конце-то концов, и у нас бывает тепло! Ведь четыре года тому назад лето стояло у нас целых пять недель! Да какая жарища-то была! Все задыхались! Кстати сказать, у нас нет ядовитых тварей, как у вас там! Нет и разбойников! Надо быть отщепенцем, чтобы не находить нашу страну самой лучшей в мире! Такой недостоин и жить в ней! – Тут курица заплакала. – Я ведь тоже путешествовала, как же! Целых двенадцать миль проехала в бочонке! И никакого удовольствия нет в путешествии!
    – Да, курица – особа вполне достойная! – сказала кукла Берта. – Мне тоже вовсе не нравится ездить по горам – то вверх, то вниз! Нет, мы переедем на дачу в деревню, где есть песочная куча, и будем гулять в огороде с капустой.
    На том и порешили.

    Суббота

    сегодня будешь рассказывать? – спросил Яльмар, как только Оле-Лукойе уложил его в постель.
    – Сегодня некогда! – ответил Оле и раскрыл над мальчиком свой красивый зонтик. – Погляди-ка вот на этих китайцев!
    Зонтик был похож на большую китайскую чашу, расписанную голубыми деревьями и узенькими мостиками, на которых стояли маленькие китайцы и кивали головами.
    – Сегодня надо будет принарядить к завтрашнему дню весь мир! – продолжал Оле. – Завтра ведь праздник, воскресенье! Мне надо пойти на колокольню – посмотреть, вычистили ли церковные карлики все колокола, не то они плохо будут звонить завтра; потом надо в поле – посмотреть, смел ли ветер пыль с травы и листьев. Самая же трудная работа еще впереди: надо снять с неба и перечистить все звезды. Я собираю их в свой передник, но приходится ведь нумеровать каждую звезду и каждую дырочку, где она сидела, чтобы потом каждую поставить на свое место, иначе они не будут держаться и посыплются с неба одна за другой!
    – Послушайте-ка вы, господин Оле-Лукойе! – сказал вдруг висевший на стене старый портрет. – Я прадедушка Яльмара и очень вам признателен за то, что вы рассказываете мальчику сказки; но вы не должны извращать его понятий. Звезды нельзя снимать с неба и чистить. Звезды – такие же небесные тела, как наша Земля, тем-то они и хороши!
    – Спасибо тебе, прадедушка! – отвечал Оле-Лукойе. – Спасибо! Ты – глава фамилии, родоначальник, но я все-таки постарше тебя! Я старый язычник; римляне и греки звали меня богом сновидений! Я имел и имею вход в знатнейшие дома и знаю, как обходиться и с большими и с малыми. Можешь теперь рассказывать сам!
    И Оле-Лукойе ушел, взяв под мышку свой зонтик.
    – Ну, уж нельзя и высказать своего мнения! – сказал старый портрет. Тут Яльмар проснулся.

    Воскресенье

    обрый вечер! – сказал Оле-Лукойе. Яльмар кивнул ему, вскочил и повернул прадедушкин портрет лицом к стене, чтобы он опять не вмешался в разговор.
    – А теперь ты расскажи мне историю про пять зеленых горошин, родившихся в одном стручке, про петушиную ногу, которая ухаживала за куриной ногой, и про штопальную иглу, что воображала себя швейной иголкой.
    – Ну нет, хорошенького понемножку! – сказал Оле-Лукойе. – Я лучше покажу тебе кое-что. Я покажу тебе своего брата, его тоже зовут Оле-Лукойе. Но он знает только две сказки: одна бесподобно хороша, а другая так ужасна, что… да нет, невозможно даже и сказать как!
    Тут Оле-Лукойе приподнял Яльмара, поднес его к окну и сказал:
    – Сейчас ты увидишь моего брата, другого Оле-Лукойе. Кафтан на нем весь расшит серебром, что твой гусарский мундир; за плечами развевается черный бархатный плащ! Гляди, как он скачет!
    И Яльмар увидел, как мчался во весь опор другой Оле-Лукойе и сажал к себе на лошадь и старых и малых. Одних он сажал перед собою, других позади; но сначала каждого спрашивал:
    – Какие у тебя отметки за поведение?
    – Хорошие! – отвечали все.
    – Покажи-ка! – говорил он.
    Приходилось показывать; и вот тех, у кого были отличные или хорошие отметки, он сажал впереди себя и рассказывал им чудесную сказку, а тех, у кого были посредственные или плохие, – позади себя, и эти должны были слушать страшную сказку. Они тряслись от страха, плакали и хотели спрыгнуть с лошади, да не могли – они сразу крепко прирастали к седлу.
    – А я ничуть не боюсь его! – сказал Яльмар.
    – Да и нечего бояться! – сказал Оле. – Смотри только, чтобы у тебя всегда были хорошие отметки!
    – Вот это поучительно! – пробормотал прадедушкин портрет. – Все-таки, значит, не мешает иногда высказать свое мнение.
    Он был очень доволен.
    Вот и вся история об Оле-Лукойе! А вечером пусть он сам расскажет тебе еще что-нибудь.

  6. Akc74 Ответить

    икто на свете не знает столько историй,
    сколько Оле-Лукойе. Вот мастер рассказывать-то!
    Вечером, когда дети смирно сидят за столом или
    на своих скамеечках, является Оле-Лукойе. В одних
    чулках он подымается тихонько по лестнице, потом
    осторожно приотворит дверь, неслышно шагнет в
    комнату и слегка прыснет детям в глаза сладким
    молоком. Веки у детей начинают слипаться, и они
    уже не могут разглядеть Оле, а он подкрадывается
    к ним сзади и начинает легонько дуть им в затылок.
    Подует – и головки у них сейчас отяжелеют. Это
    совсем не больно – у Оле-Лукойе нет ведь злого
    умысла; он хочет только, чтобы дети угомонились, а
    для этого их непременно надо уложить в постель!
    Ну вот он и уложит их, а потом уж начинает
    рассказывать истории.
    Когда дети заснут, Оле-Лукойе присаживается к
    ним на постель. Одет он чудесно: на нем шелковый
    кафтан, только нельзя сказать, какого цвета, – он
    отливает то голубым, то зеленым, то красным,
    смотря по тому, в какую сторону повернется Оле.
    Под мышками у него по зонтику: один с картинками –
    его он раскрывает над хорошими детьми, и тогда им
    всю ночь снятся волшебные сказки, другой совсем
    простой, гладкий, – его он раскрывает над
    нехорошими детьми: ну, они и спят всю ночь как
    убитые, и поутру оказывается, что они ровно
    ничего не видали во сне!
    Послушаем же о том, как Оле-Лукойе навещал
    каждый вечер одного мальчика, Яльмара, и
    рассказывал ему истории! Это будет целых семь
    историй: в неделе ведь семь дней.

    Понедельник

    –
    у вот, – сказал Оле-Лукойе, уложив Яльмара в
    постель, – теперь украсим комнату!
    И в один миг все комнатные цветы превратились в
    большие деревья, которые тянули свои длинные
    ветви вдоль стен к самому потолку, а вся комната
    превратилась в чудеснейшую беседку. Ветви
    деревьев были усеяны цветами; каждый цветок по
    красоте и запаху был лучше розы, а вкусом (если бы
    только вы захотели его попробовать) слаще
    варенья; плоды же блестели, как золотые. Еще на
    деревьях были пышки, которые чуть не лопались от
    изюмной начинки. Просто чудо что такое!
    Вдруг в ящике стола, где лежали учебные
    принадлежности Яльмара, поднялись ужасные стоны.
    – Что там такое? – сказал Оле-Лукойе, пошел и
    выдвинул ящик.
    Оказывается, это рвала и метала аспидная доска:
    в решение написанной на ней задачи вкралась
    ошибка, и все вычисления готовы были рассыпаться;
    грифель скакал и прыгал на своей веревочке, точно
    собачка: он очень хотел помочь делу, да не мог.
    Громко стонала и тетрадь Яльмара, слушать ее было
    просто ужасно! На каждой странице стояли большие
    буквы, а с ними рядом маленькие, и так целым
    столбцом одна под другой – это была пропись; сбоку
    же шли другие, воображавшие, что держатся так же
    твердо. Их писал Яльмар, и они, казалось,
    спотыкались об линейки, на которых должны были
    стоять.
    – Вот как надо держаться! – говорила пропись. –
    Вот так, с легким наклоном вправо!
    – Ах, мы бы и рады, – отвечали буквы Яльмара, – да
    не можем! Мы такие плохонькие!
    – Так вас надо немного подтянуть! – сказал
    Оле-Лукойе.
    – Ой, нет! – закричали они и выпрямились так, что
    любо было глядеть.
    – Ну, теперь нам не до историй! – сказал
    Оле-Лукойе. – Будем-ка упражняться! Раз-два!
    Раз-два!
    И он довел все буквы Яльмара так, что они стояли
    уже ровно и бодро, как твоя пропись. Но утром,
    когда Оле-Лукойе ушел и Яльмар проснулся, они
    выглядели такими же жалкими, как прежде.

    Вторник

    ак только Яльмар улегся, Оле-Лукойе дотронулся
    своею волшебной брызгалкой до мебели, и все вещи
    сейчас же начали болтать, и болтали они о себе
    все, кроме плевательницы; эта молчала и сердилась
    про себя на их тщеславие: говорят только о себе да
    о себе и даже не подумают о той, что так скромно
    стоит в углу и позволяет в себя плевать!
    Над комодом висела большая картина в золоченой
    раме; на ней была изображена красивая местность:
    высокие старые деревья, трава, цветы и широкая
    река, убегавшая мимо дворцов за лес, в далекое
    море.
    Оле-Лукойе дотронулся волшебной брызгалкой до
    картины, и нарисованные на ней птицы запели,
    ветви деревьев зашевелились, а облака понеслись
    по небу; видно было даже, как скользила по земле
    их тень.
    Затем Оле приподнял Яльмара к раме, и мальчик
    стал ногами прямо в высокую траву. Солнышко
    светило на него сквозь ветви деревьев, он побежал
    к воде и уселся в лодочку, которая колыхалась у
    берега. Лодочка была выкрашена в красное с белым,
    паруса блестели, как серебряные, и шесть лебедей
    с золотыми коронами на шеях и сияющими голубыми
    звездами на головах повлекли лодочку вдоль
    зеленых лесов, где деревья рассказывали о
    разбойниках и ведьмах, а цветы – о прелестных
    маленьких эльфах и о том, что они слышали от
    бабочек.
    Чудеснейшие рыбы с серебристою и золотистою
    чешуей плыли за лодкой, ныряли и плескали в воде
    хвостами; красные и голубые, большие и маленькие
    птицы летели за Яльмаром двумя длинными
    вереницами; комары танцевали, а майские жуки
    гудели:
    “Жуу! Жуу!”; всем хотелось провожать Яльмара, и
    у каждого была для него наготове история.
    Да, вот это было плавание!
    Леса то густели и темнели, то становились
    похожими на прекрасные сады, озаренные солнцем и
    усеянные цветами. По берегам реки возвышались
    большие хрустальные и мраморные дворцы; на
    балконах их стояли принцессы, и всё это были
    знакомые Яльмару девочки, с которыми он часто
    играл.
    Каждая держала в правой руке славного
    обсахаренного пряничного поросенка – такого
    редко купишь у торговки. Яльмар, проплывая мимо,
    хватался за один конец пряника, принцесса крепко
    держалась за другой, и пряник разламывался
    пополам; каждый получал свою долю: Яльмар –
    побольше, принцесса – поменьше. У всех дворцов
    стояли на часах маленькие принцы; они отдавали
    Яльмару честь золотыми саблями и осыпали его
    изюмом и оловянными солдатиками, – вот что значит
    настоящие-то принцы!
    Яльмар плыл через леса, через какие-то огромные
    залы и города… Проплыл он и через город, где жила
    его старая няня, которая носила его на руках,
    когда он был еще малюткой, и очень любила своего
    питомца. И вот он увидел ее: она кланялась,
    посылала ему рукою воздушные поцелуи и пела
    хорошенькую песенку, которую сама сложила и –
    прислала Яльмару:
    – Мой Яльмар, тебя вспоминаю
    Почти каждый день, каждый час!
    Сказать не могу, как желаю
    Тебя увидать вновь хоть раз!
    Тебя ведь я в люльке качала,
    Учила ходить, говорить
    И в щечки и в лоб целовала.
    Так как мне тебя не любить!
    И птички подпевали ей, цветы приплясывали, а
    старые ивы кивали, как будто Оле-Лукойе и им
    рассказывал историю.

    Среда

    у и дождь лил! Яльмар слышал этот страшный шум
    даже во сне; когда же Оле-Лукойе открыл окно,
    оказалось, что вода стоит вровень с подоконником.
    Целое озеро! Зато к самому дому причалил
    великолепнейший корабль.
    – Хочешь прогуляться, Яльмар? – спросил Оле. –
    Побываешь ночью в чужих землях, а к утру – опять
    дома!
    И вот Яльмар, разодетый по-праздничному,
    очутился на корабле. Погода сейчас же
    прояснилась; они проплыли по улицам, мимо церкви,
    и оказались среди сплошного огромного озера.
    Наконец они уплыли так далеко, что земля совсем
    скрылась из глаз. По поднебесью неслась стая
    аистов; они тоже собрались в чужие теплые края и
    летели длинною вереницей, один за другим. Они
    были в пути уже много-много дней, и один из них так
    устал, что крылья отказывались ему служить. Он
    летел позади всех, потом отстал и начал
    опускаться на своих распущенных крыльях все ниже
    и ниже, вот взмахнул ими раз, другой, но напрасно…
    Скоро он задел за мачту корабля. скользнул по
    снастям и – бах! – упал прямо на палубу.
    Юнга подхватил его и посадил в птичник к курам,
    уткам и индейкам. Бедняга аист стоял и уныло
    озирался кругом.
    – Ишь какой! – сказали куры.
    А индейский петух надулся и спросил у аиста, кто
    он таков; утки же пятились, подталкивая друг
    друга крыльями, и крякали: “Дур-рак! Дур-рак!”
    Аист рассказал им про жаркую Африку, про
    пирамиды и страусов, которые носятся по пустыне с
    быстротой диких лошадей, но утки ничего не поняли
    и опять стали подталкивать одна другую:
    – Ну не дурак ли?
    – Конечно, дурак! – сказал индейский петух и
    сердито забормотал.
    Аист замолчал и стал думать о своей Африке.
    – Какие у вас чудесные тонкие ноги! – сказал
    индейский петух. – Почем аршин?
    – Кряк! Кряк! Кряк! – закрякали смешливые утки, но
    аист как будто и не слыхал.
    – Могли бы и вы посмеяться с нами! – сказал аисту
    индейский петух. – Очень забавно было сказано! Да
    куда там, для него это слишком низменно! И вообще
    нельзя сказать, чтобы он отличался
    понятливостью. Что ж, будем забавлять себя сами!
    И куры кудахтали, утки крякали, и это их ужасно
    забавляло.
    Но Яльмар подошел к птичнику, открыл дверцу,
    поманил аиста, и тот выпрыгнул к нему на палубу –
    он уже успел отдохнуть. Аист как будто поклонился
    Яльмару в знак благодарности, взмахнул широкими
    крыльями и полетел в теплые края. Куры
    закудахтали, утки закрякали, а индейский петух
    так надулся, что гребешок у него весь налился
    кровью.
    – Завтра из вас сварят суп! – сказал Яльмар и
    проснулся опять в своей маленькой кроватке.
    Славное путешествие проделали они ночью с
    Оле-Лукойе!

    Четверг

    –
    наешь что? – сказал Оле-Лукойе. – Только не
    пугайся! Я сейчас покажу тебе мышку! – И правда, в
    руке у него была хорошенькая мышка. – Она явилась
    пригласить тебя на свадьбу! Две мышки собираются
    сегодня ночью вступить в брак. Живут они под
    полом в кладовой твоей матери. Чудесное
    помещение, говорят!
    – А как же я пролезу сквозь маленькую дырочку в
    полу? – спросил Яльмар.
    – Уж положись на меня! – сказал Оле-Лукойе. Он
    дотронулся до мальчика своею волшебной
    брызгалкой, и Яльмар вдруг стал уменьшаться,
    уменьшаться и наконец сделался величиною с
    палец.
    – Теперь можно одолжить мундир у оловянного
    солдатика. По-моему, такой наряд тебе вполне
    подойдет: мундир ведь так красит, а ты идешь в
    гости!
    – Хорошо! – согласился Яльмар, переоделся и стал
    похож на образцового оловянного солдатика.
    – Не угодно ли вам сесть в наперсток вашей
    матушки? – сказала Яльмару мышка. – Я буду иметь
    честь отвезти вас.
    – Ах, какое беспокойство для фрекен! – сказал
    Яльмар, и они поехали на мышиную свадьбу.
    Проскользнув в дыру, прогрызенную мышами в
    полу, они попали сначала в длинный узкий коридор,
    здесь как раз только и можно было проехать в
    наперстке. Коридор был ярко освещен гнилушками.
    – Правда ведь, чудный запах? – спросила
    мышка-возница. – Весь коридор смазан салом! Что
    может быть лучше?
    Наконец добрались и до зала, где праздновалась
    свадьба. Направо, перешептываясь и
    пересмеиваясь, стояли мышки-дамы, налево,
    покручивая лапками усы, – мышки-кавалеры, а
    посередине, на выеденной корке сыра, возвышались
    сами жених с невестой и целовались на глазах у
    всех. Что ж, они ведь были обручены и готовились
    вступить в брак.
    А гости все прибывали да прибывали; мыши чуть не
    давили друг друга насмерть, и вот счастливую
    парочку оттеснили к самым дверям, так что никому
    больше нельзя было ни войти, ни выйти. Зал, как и
    коридор, был весь смазан салом, другого угощения
    и не было; а на десерт гостей обносили горошиной,
    на которой одна родственница новобрачных
    выгрызла их имена, то есть, конечно, всего-навсего
    первые буквы. Диво, да и только!
    Все мыши объявили, что свадьба была великолепна
    и что они очень приятно провели время.
    Яльмар поехал домой. Довелось ему побывать в
    знатном обществе, хоть и пришлось порядком
    съежиться и облечься в мундир оловянного
    солдатика.

    Пятница

    –
    росто не верится, сколько есть пожилых людей,
    которым страх как хочется залучить меня к себе! –
    сказал Оле-Лукойе. – Особенно желают этого те, кто
    сделал что-нибудь дурное. “Добренький, миленький
    Оле, – говорят они мне, – мы просто не можем
    сомкнуть глаз, лежим без сна всю ночь напролет и
    видим вокруг себя все свои дурные дела. Они, точно
    гадкие маленькие тролли, сидят по краям постели и
    брызжут на нас кипятком. Хоть бы ты пришел и
    прогнал их. Мы бы с удовольствием заплатили тебе,
    Оле! – добавляют они с глубоким вздохом. –
    Спокойной же ночи, Оле! Деньги на окне!” Да что
    мне деньги! Я ни к кому не прихожу за деньги!
    – А что мы будем делать сегодня ночью? – спросил
    Яльмар.
    – Не хочешь ли опять побывать на свадьбе? Только
    не на такой, как вчера. Большая кукла твоей
    сестры, та, что одета мальчиком и зовется
    Германом, хочет повенчаться с куклой Бертой; а
    еще сегодня день рождения куклы, и потому
    готовится много подарков!
    – Знаю, знаю! – сказал Яльмар. – Как только куклам
    понадобится новое платье, сестра сейчас
    празднует их рождение или свадьбу. Это уж: было
    сто раз!
    – Да, а сегодня ночью будет сто первый, и, значит,
    последний! Оттого и готовится нечто
    необыкновенное. Взгляни-ка!
    Яльмар взглянул на стол. Там стоял домик из
    картона: окна были освещены, и все оловянные
    солдатики держали ружья на караул. Жених с
    невестой задумчиво сидели на полу, прислонившись
    к ножке стола: да, им было о чем задуматься!
    Оле-Лукойе, нарядившись в бабушкину черную юбку,
    обвенчал их.
    Затем молодые получили подарки, но от угощения
    отказались: они были сыты своей любовью.
    – Что ж, поедем теперь на дачу или отправимся за
    границу? – спросил молодой.
    На совет пригласили опытную путешественницу
    ласточку и старую курицу, которая уже пять раз
    была наседкой. Ласточка рассказала о теплых
    краях, где зреют сочные, тяжелые кисти винограда,
    где воздух так мягок, а горы расцвечены такими
    красками, о каких здесь и понятия не имеют.
    – Зато там нет нашей кудрявой капусты! – сказала
    курица. – Раз я со всеми своими цыплятами провела
    лето в деревне; там была целая куча песку, в
    котором мы могли рыться и копаться сколько
    угодно! А еще нам был открыт вход в огород с
    капустой! Ах, какая она была зеленая! Не знаю. что
    может быть красивее!
    – Да ведь кочаны похожи как две капли воды! –
    сказала ласточка. – К тому же здесь так часто
    бывает дурная погода.
    – Ну, к этому можно привыкнуть! – сказала курица.
    – А какой тут холод! Того и гляди, замерзнешь!
    Ужасно холодно!
    – То-то и хорошо для капусты! – сказала курица. –
    Да, в конце-то концов, и у нас бывает тепло! Ведь
    четыре года тому назад лето стояло у нас целых
    пять недель! Да какая жарища-то была! Все
    задыхались! Кстати сказать, у нас нет ядовитых
    тварей, как у вас там! Нет и разбойников! Надо быть
    отщепенцем, чтобы не находить нашу страну самой
    лучшей в мире! Такой недостоин и жить в ней! – Тут
    курица заплакала. – Я ведь тоже путешествовала,
    как же! Целых двенадцать миль проехала в бочонке!
    И никакого удовольствия нет в путешествии!
    – Да, курица – особа вполне достойная! – сказала
    кукла Берта. – Мне тоже вовсе не нравится ездить
    по горам – то вверх, то вниз! Нет, мы переедем на
    дачу в деревню, где есть песочная куча, и будем
    гулять в огороде с капустой.
    На том и порешили.

    Суббота

    –
    сегодня
    будешь рассказывать? – спросил Яльмар, как только Оле-Лукойе уложил его в постель.
    – Сегодня некогда! – ответил Оле и раскрыл над
    мальчиком свой красивый зонтик. – Погляди-ка вот
    на этих китайцев!
    Зонтик был похож на большую китайскую чашу,
    расписанную голубыми деревьями и узенькими
    мостиками, на которых стояли маленькие китайцы и
    кивали головами.
    – Сегодня надо будет принарядить к завтрашнему
    дню весь мир! – продолжал Оле. – Завтра ведь
    праздник, воскресенье! Мне надо пойти на
    колокольню – посмотреть, вычистили ли церковные
    карлики все колокола, не то они плохо будут
    звонить завтра; потом надо в поле – посмотреть,
    смел ли ветер пыль с травы и листьев. Самая же
    трудная работа еще впереди: надо снять с неба и
    перечистить все звезды. Я собираю их в свой
    передник, но приходится ведь нумеровать каждую
    звезду и каждую дырочку, где она сидела, чтобы
    потом каждую поставить на свое место, иначе они
    не будут держаться и посыплются с неба одна за
    другой!
    – Послушайте-ка вы, господин Оле-Лукойе! – сказал
    вдруг висевший на стене старый портрет. – Я
    прадедушка Яльмара и очень вам признателен за то,
    что вы рассказываете мальчику сказки; но вы не
    должны извращать его понятий. Звезды нельзя
    снимать с неба и чистить. Звезды – такие же
    небесные тела, как наша Земля, тем-то они и хороши!
    – Спасибо тебе, прадедушка! – отвечал Оле-Лукойе.
    – Спасибо! Ты – глава фамилии, родоначальник, но я
    все-таки постарше тебя! Я старый язычник; римляне
    и греки звали меня богом сновидений! Я имел и имею
    вход в знатнейшие дома и знаю, как обходиться и с
    большими и с малыми. Можешь теперь рассказывать
    сам!
    И Оле-Лукойе ушел, взяв под мышку свой зонтик.
    – Ну, уж нельзя и высказать своего мнения! –
    сказал старый портрет. Тут Яльмар проснулся.

    Воскресенье

    –
    обрый
    вечер! – сказал Оле-Лукойе. Яльмар
    кивнул ему, вскочил и повернул прадедушкин
    портрет лицом к стене, чтобы он опять не вмешался
    в разговор.
    – А теперь ты расскажи мне историю про пять
    зеленых горошин, родившихся в одном стручке, про
    петушиную ногу, которая ухаживала за куриной
    ногой, и про штопальную иглу, что воображала себя
    швейной иголкой.
    – Ну нет, хорошенького понемножку! – сказал
    Оле-Лукойе. – Я лучше покажу тебе кое-что. Я покажу
    тебе своего брата, его тоже зовут Оле-Лукойе. Но
    он знает только две сказки: одна бесподобно
    хороша, а другая так ужасна, что… да нет,
    невозможно даже и сказать как!
    Тут Оле-Лукойе приподнял Яльмара, поднес его к
    окну и сказал:
    – Сейчас ты увидишь моего брата, другого
    Оле-Лукойе. Кафтан на нем весь расшит серебром,
    что твой гусарский мундир; за плечами
    развевается черный бархатный плащ! Гляди, как он
    скачет!
    И Яльмар увидел, как мчался во весь опор другой
    Оле-Лукойе и сажал к себе на лошадь и старых и
    малых. Одних он сажал перед собою, других позади;
    но сначала каждого спрашивал:
    – Какие у тебя отметки за поведение?
    – Хорошие! – отвечали все.
    – Покажи-ка! – говорил он.
    Приходилось показывать; и вот тех, у кого были
    отличные или хорошие отметки, он сажал впереди
    себя и рассказывал им чудесную сказку, а тех, у
    кого были посредственные или плохие, – позади
    себя, и эти должны были слушать страшную сказку.
    Они тряслись от страха, плакали и хотели
    спрыгнуть с лошади, да не могли – они сразу крепко
    прирастали к седлу.
    – А я ничуть не боюсь его! – сказал Яльмар.
    – Да и нечего бояться! – сказал Оле. – Смотри
    только, чтобы у тебя всегда были хорошие отметки!
    – Вот это поучительно! – пробормотал прадедушкин
    портрет. – Все-таки, значит, не мешает иногда
    высказать свое мнение.
    Он был очень доволен.
    Вот и вся история об Оле-Лукойе! А вечером пусть
    он сам расскажет тебе еще что-нибудь.



  7. brick1798 Ответить

    Никто в свете не знает столько сказок, сколько знает их Оле-Лукойе. Вот мастер-то рассказывать!

    Вечером, когда дети преспокойно сидят за столом или на своих скамеечках, является Оле-Лукойе. Он обут в одни чулки и тихо-тихо поднимется по лестнице; потом осторожно приотворит дверь, неслышно шагнет в комнату и слегка прыснет детям в глаза молоком. В руках у него маленькая спринцовка, и молоко брызжет из нее тоненькой-тоненькой струйкой. Тогда веки у детей начинают слипаться, и они уж не могут разглядеть Оле, а он подкрадывается к ним сзади и начинает легонько дуть им в затылки. Подует, и головки у них сейчас отяжелеют. Боли при этом никакой: у Оле-Лукойе нет злого умысла; он хочет только, чтобы дети угомонились, а для этого их непременно надо уложить в постель! Вот он и уложит их, а потом уж начнет рассказывать сказки. Когда дети заснут, Оле-Лукойе присаживается к ним на постель; одет он чудесно – на нем шелковый кафтан, только нельзя сказать, какого цвета: он отливает то голубым, то зеленым, то красным, смотря по тому, в какую сторону повернется Оле. Под мышками у него по зонтику: один с картинками, который он раскрывает над хорошими детьми, и тогда им всю ночь снятся чудеснейшие сказки, а другой совсем простой, гладкий, который он развертывает над нехорошими детьми; эти спят всю ночь, как чурбаны, и поутру оказывается, что они ровно ничего не видели во сне!
    Послушаем же о том, как Оле-Лукойе навещал каждый вечер одного маленького мальчика Яльмара и рассказывал ему сказки! Это будет целых семь сказок: в неделе ведь семь дней.

    Понедельник

    – Ну вот, – сказал Оле-Лукойе, уложив Яльмара в постель, – теперь разуберем комнату!
    И в один миг все комнатные цветы и растения выросли в большие деревья, которые протянули свои длинные ветви вдоль стен к самому потолку; вся комната превратилась в чудеснейшую беседку. Ветки деревьев были усеяны цветами; каждый цветок по красоте и запаху был лучше розы, а вкусом слаще варенья; плоды же блестели, как золотые. Еще на деревьях были пышки, которые чуть не лопались от изюмной начинки. Просто чудо что такое! Вдруг поднялись ужасные стоны в ящике стола, где лежали учебные принадлежности Яльмара.
    – Что там такое! – сказал Оле-Лукойе, пошел и выдвинул ящик.
    Оказалось, что это рвала и метала аспидная доска: в решение написанной на ней задачи вкралась ошибка, и все вычисления готовы были распасться; грифель скакал и прыгал на своей веревочке, точно собачка; он очень желал помочь делу, да не мог. Громко стонала и тетрадь Яльмара; просто ужас брал, слушая ее! На каждой странице, в начале каждой строки, стояли чудесные большие и рядом с ними маленькие буквы – это была пропись; возле же шли другие, воображавшие, что держатся так же твердо. Их писал сам Яльмар, и они, казалось, спотыкались об линейки, на которых должны были бы стоять.
    – Вот как надо держаться! – говорила пропись. – Вот так, с легким наклоном направо!

    – Ах, мы бы и рады, – отвечали буквы Яльмара, – да не можем! Мы такие плохонькие!
    – Так я угощу вас детским порошком! – сказал Оле-Лукойе.
    – Ай, нет, нет! – закричали они и выпрямились так, что любо!
    – Ну, теперь нам не до сказок! – сказал Оле-Лукойе. – Будем-ка упражняться! Раз-два! Раз-два!
    И он довел буквы Яльмара до того, что они стояли ровно и бодро, как любая пропись. Но когда Оле-Лукойе ушел, и Яльмар утром проснулся, они смотрелись такими же жалкими, как прежде.

    Вторник

    Как только Яльмар улегся, Оле-Лукойе дотронулся своею волшебною спринцовкой до комнатной мебели, и все вещи сейчас же начали болтать между собою; все, кроме плевательницы, – эта молчала и сердилась про себя на их суетность говорить только о себе да о себе и даже не подумать о той, что так скромно стоит в углу и позволяет в себя плевать!
    Над комодом висела большая картина в золоченой раме; на ней была изображена красивая местность: высокие, старые деревья, трава, цветы и большая река, убегавшая мимо чудных дворцов за лес, в далекое море.
    Оле-Лукойе дотронулся волшебною спринцовкой до картины, и нарисованные на ней птицы запели, ветви деревьев зашевелились, а облака понеслись по небу; видно было даже, как скользила по картине их тень.
    Затем Оле приподнял Яльмара к раме, и мальчик стал ногами прямо в высокую траву. Солнышко светило на него сквозь ветви деревьев, он побежал к воде и уселся в лодочку, которая колыхалась у берега. Лодочка была выкрашена красною и белою краской, паруса блестели, как серебряные, и шесть лебедей в золотых коронах, с сияющими голубыми звездами на головах повлекли лодочку вдоль зеленых лесов, где деревья рассказывали о разбойниках и ведьмах, а цветы – о прелестных маленьких эльфах и о том, что рассказывали им бабочки.

    Чудеснейшие рыбы с серебристою и золотистою чешуей плыли за лодкой, ныряли и плескали в воде хвостами; красные, голубые, большие и маленькие птицы летели за Яльмаром двумя длинными вереницами; комары танцевали, а майские жуки гудели – всем хотелось провожать Яльмара, и у каждого была для него наготове сказка.
    Да, вот так было плаванье!
    Леса то густели и темнели, то становились похожими на чудеснейшие сады, освещенные солнцем и усеянные цветами. По берегам реки лежали большие хрустальные и мраморные дворцы; на балконах их стояли принцессы, и все это были знакомые Яльмару девочки, с которыми он часто играл.
    Все они протягивали ему руки, и каждая держала в правой руке славного обсахаренного пряничного поросенка. Яльмар, проплывая мимо, схватывался за один конец пряника, принцесса крепко держалась за другой, и пряник разламывался пополам – каждый получал свою долю, но Яльмар побольше, принцесса поменьше. У всех дворцов стояли на часах маленькие принцы; они отдавали Яльмару честь золотыми саблями и осыпали дождем изюма и оловянных солдатиков – вот что значит настоящие принцы!
    Яльмар плыл через леса, через какие-то огромные залы и города… Проплыл он и через тот город, где жила его старая няня, которая нянчила его, когда он был еще малюткой, и очень любила его. И вот он увидел ее: она кланялась, посылала ему рукою воздушные поцелуи и пела хорошенькую песенку, которую сама сложила и прислала Яльмару:
    Мой Яльмар, тебя вспоминаю
    Почти каждый день, каждый час!
    Сказать не могу, как желаю
    Тебя увидать вновь хоть раз!
    Тебя ведь я в люльке качала,
    Учила ходить, говорить,
    И в щечки, и в лоб целовала,
    Так как мне тебя не любить!
    Люблю тебя, ангел ты мой дорогой!
    Да будет вовеки Господь Бог с тобой!
    И птички подпевали ей, цветы приплясывали, а старые ивы кивали головами, как будто Оле-Лукойе и им рассказывал сказку.

    Среда

    Ну и дождь лил! Яльмар слышал этот страшный шум даже во сне; когда же Оле-Лукойе открыл окно, оказалось, что вода стояла вровень с окном. Целое озеро! Зато к самому дому причалил великолепнейший корабль.
    – Хочешь прокатиться, Яльмар? – спросил Оле. – Побываешь ночью в чужих землях, а к утру – опять дома!
    И вот Яльмар, разодетый по-праздничному, очутился на корабле. Погода сейчас же прояснилась, и они поплыли по улицам, мимо церкви – кругом было сплошное огромное озеро. Наконец они уплыли так далеко, что земля совсем скрылась из глаз. По поднебесью неслась стая аистов; они тоже собрались в чужие теплые края и летели длинною вереницей, один за другим. Они были в пути уже много-много дней, и один из них так устал, что крылья почти отказывались ему служить. Он летел позади всех, потом отстал и начал опускаться на своих распущенных крыльях все ниже и ниже, вот взмахнул ими еще раза два, но все напрасно! Скоро он задел за мачту корабля, скользнул по снастям и – бух! – стал прямо на палубу.
    Юнга подхватил его и посадил в птичник к курам, уткам и индейкам. Бедняга аист стоял и уныло озирался кругом.
    – Ишь какой! – сказали куры.
    А индюк надулся, как только мог, и спросил у аиста, кто он таков; утки же пятились, подталкивали друг друга и крякали.

    И аист рассказал им о жаркой Африке, о пирамидах и страусах, которые носятся по пустыне с быстротой диких лошадей, но утки ничего этого не поняли и опять стали подталкивать одна другую:
    – Ну, не глуп ли он?
    – Конечно, глуп! – сказал индюк и сердито забормотал. Аист замолчал и стал думать о своей Африке про себя.
    – Какие у вас чудесные тонкие ноги! – сказал индюк. – Почем аршин?
    – Кряк! Кряк! Кряк! – закрякали смешливые утки, но аист как будто и не слыхал.
    – Могли бы и вы посмеяться с нами! – сказал аисту индюк. – Очень забавно было сказано! Да куда, это, верно, слишком низменно для него! Вообще нельзя сказать, чтобы он отличался понятливостью! Что ж, будем забавлять самих себя!
    И курицы кудахтали, утки крякали, и это их ужасно забавляло.
    Но Яльмар подошел к птичнику, открыл дверцу, поманил аиста, и тот выпрыгнул к нему на палубу – теперь он успел отдохнуть. И вот аист как будто поклонился Яльмару в знак благодарности, взмахнул широкими крыльями и полетел в теплые края. А курицы закудахтали, утки закрякали, индюк же так надулся, что гребешок у него весь налился кровью.
    – Завтра из вас сварят суп! – сказал Яльмар и проснулся опять в своей маленькой кроватке.
    Славное путешествие сделали они ночью с Оле-Лукойе!

    Четверг

    – Знаешь что? – сказал Оле-Лукойе. – Только не испугайся! Я сейчас покажу тебе мышку! – И правда, в руке у него была прехорошенькая мышка. – Она явилась пригласить тебя на свадьбу! Две мышки собираются сегодня ночью вступить в брак. Живут они под полом мамашиной кладовой. Чудесное помещение, говорят!
    – А как же я пройду сквозь маленькую дырочку в полу? – спросил Яльмар.
    – Уж положись на меня! – сказал Оле-Лукойе. – Ты у меня сделаешься маленьким.
    И он дотронулся до мальчика своею волшебною спринцовкой. Яльмар вдруг стал уменьшаться, уменьшаться и, наконец, сделался величиною всего с пальчик.
    – Теперь можно будет одолжиться мундиром у оловянного солдатика. Я думаю, этот наряд будет вполне подходящим: мундир так красит, ты же идешь в гости!
    – Ну, хорошо! – согласился Яльмар и был наряжен чудеснейшим оловянным солдатиком.
    – Не угодно ли вам сесть в наперсток вашей матушки! – сказала Яльмару мышка. – Я буду иметь честь отвезти вас.

    – Ах, неужели вы сами будете беспокоиться, барышня? – сказал Яльмар, и они поехали на мышиную свадьбу.
    Проскользнув в дырочку, прогрызенную мышами в полу, они попали сначала в длинный узкий проход-коридор, в котором как раз только и можно было проехать в наперстке. Коридор был иллюминирован гнилушками.
    – Ведь чудный запах? – спросила мышка-возница. – Весь коридор смазан салом! Что может быть лучше?
    Наконец добрались и до самой залы, где праздновалась свадьба. Направо, перешептываясь и пересмеиваясь между собой, стояли все мышки-дамы, а налево, покручивая лапками усы, – мышки-кавалеры. По самой же середине, на выдолбленной корке сыра, возвышались жених с невестой и целовались на глазах у всех: они были ведь обручены и готовились вступить в брак.
    А гости все прибывали да прибывали; мыши чуть не давили друг друга насмерть, и вот счастливая парочка поместилась в самых дверях, так что никому больше нельзя было ни войти, ни выйти. Зала, как и коридор, вся была смазана салом; другого угощенья и не было; в виде же десерта гостей обносили горошиной, на которой одна родственница новобрачных выгрызла их имена, то есть, конечно, всего-навсего две первые буквы. Диво, да и только!
    Все мыши объявили, что свадьба была великолепная и что время проведено очень приятно.
    Яльмар поехал домой. Довелось и ему побывать в знатной компании, зато пришлось порядком съежиться и облечься в мундир оловянного солдатика.

    Пятница

    – Просто не верится, сколько есть пожилых людей, которым страх как хочется залучить меня к себе! – сказал Оле-Лукойе. – Особенно желают этого те, кто сделал что-нибудь дурное. “Добренький, миленький Оле, – говорят они мне, – мы просто не можем сомкнуть глаз, лежим без сна всю ночь напролет и видим вокруг себя все свои дурные дела. Они, точно гадкие, маленькие тролли, сидят по краям постели и брызжут на нас кипятком. Мы бы с удовольствием заплатили тебе, Оле, – добавляют они с глубоким вздохом. – Спокойной же ночи, Оле! Деньги на окне!” Да что мне деньги! Я ни к кому не прихожу за деньги!
    – За что бы нам взяться сегодня ночью? – спросил Яльмар.
    – Не хочешь ли опять побывать на свадьбе? Только не на такой, как вчера. Большая кукла твоей сестры, та, что одета мальчиком и зовется Германом, хочет повенчаться с куклой Бертой; кроме того, сегодня день рождения куклы и потому готовится много подарков!
    – Знаю, знаю! – сказал Яльмар. – Как только куклам понадобится новое платье, сестра сейчас празднует их рождение или свадьбу. Это уж было сто раз!
    – Да, а сегодня ночью будет сто первый и, значит, последний! Оттого и готовится нечто необыкновенное. Взгляни-ка!
    Яльмар взглянул на стол. Там стоял домик из картона; окна были освещены, и все оловянные солдатики держали ружья на караул. Жених с невестой задумчиво сидели на полу, прислонившись к ножке стола; да, им таки было о чем задуматься! Оле-Лукойе, наряженный в бабушкину черную юбку, обвенчал их, и вся комнатная мебель запела, на мотив марша, забавную песенку, которую написал карандаш:

    Затянем песенку дружней,
    Как ветер пусть несется!
    Хотя чета наша, ей-ей,
    Ничем не отзовется.
    Из лайки оба и торчат
    На палках без движенья,
    Зато роскошен их наряд –
    Глазам на загляденье!
    Итак, прославим песней их:
    Ура! Невеста и жених!
    Затем молодые получили подарки, но отказались от всего съедобного: они были сыты своей любовью.
    – Что ж, поехать нам теперь на дачу или отправиться за границу? – спросил молодой.
    На совет пригласили ласточку и старую курицу, которая уже пять раз была наседкой. Ласточка рассказала о теплых краях, где зреют сочные, тяжелые виноградные кисти, где воздух так мягок, а горы расцвечены такими красками, о каких здесь не имеют и понятия.
    – Там нет зато нашей зеленой капусты! – сказала курица. – Раз я со всеми своими цыплятами провела лето в деревне; там была целая куча песка, в котором мы могли рыться и копаться сколько угодно! Кроме того, нам был открыт вход в огород с капустой! Ах, какая она была зеленая! Не знаю, что может быть красивее!
    – Да ведь один кочан похож на другой как две капли воды! – сказала ласточка. – К тому же здесь так часто бывает дурная погода.
    – Ну, к этому можно привыкнуть! – сказала курица.
    – А какой тут холод! Того и гляди замерзнешь! Ужасно холодно!
    – То-то и хорошо для капусты! – сказала курица. – Да, наконец, и у нас бывает тепло! Ведь четыре года тому назад лето стояло у нас целых пять недель! Да какая жарища-то была! Все задыхались! Кстати сказать, у нас нет тех ядовитых животных, как у вас там! Нет и разбойников! Надо быть никуда не годным созданьем, чтобы не находить нашу страну самою лучшею в мире! Такое созданье недостойно и жить в ней! – Тут курица заплакала. – Я ведь тоже путешествовала, как же! Целых двенадцать миль проехала в бочонке! И никакого удовольствия нет в путешествии!
    – Да, курица – особа вполне достойная! – сказала кукла Берта. – Мне тоже вовсе не нравится ездить по горам, – то вверх, то вниз, то вверх, то вниз! Нет, мы переедем на дачу, в деревню, где есть песочная куча, и будем гулять в огороде с капустой.
    На том и порешили.

    Суббота

    – А сегодня будешь рассказывать? – спросил Яльмар, как только Оле-Лукойе уложил его в постель.
    – Сегодня некогда! – ответил Оле и раскрыл над мальчиком свой красивый зонтик. – Погляди-ка вот на этих китайцев!

    Зонтик был похож на большую китайскую чашу, расписанную голубыми деревьями и узенькими мостиками, на которых стояли, кивая головами, маленькие китайцы.
    – Сегодня надо будет принарядить к завтрашнему дню весь мир! – продолжал Оле. – Завтра святой день, воскресенье. Мне надо пойти на колокольню посмотреть, вычистили ли церковные карлики все колокола, иначе они плохо будут звонить завтра; потом надо в поле – посмотреть, смел ли ветер пыль с травы и листьев. Самая же трудная работа еще впереди: надо снять с неба и перечистить все звездочки. Я собираю их в свой передник, но приходится нумеровать каждую звездочку и каждую дырочку, где она сидела, чтобы потом разместить их как следует, иначе они плохо будут держаться и посыплются с неба одна за другой!
    – Послушайте-ка, господин Оле-Лукойе! – сказал вдруг висевший на стене старый портрет. – Я прадедушка Яльмара и очень вам благодарен за то, что вы рассказываете мальчику сказки, но вы не должны извращать его понятий. Звезды нельзя снимать с неба и чистить. Звезды – такие же светила, как наша земля, тем-то они и хороши!
    – Спасибо тебе, прадедушка! – отвечал Оле-Лукойе. – Спасибо! Ты – глава фамилии, “старая голова”, но я все-таки постарше тебя! Я старый язычник; римляне и греки звали меня богом сновидений! Я имел и имею вход в знатнейшие дома и знаю, как обходиться и с большими, и с малыми! Можешь теперь рассказывать сам!
    И Оле-Лукойе ушел, взяв под мышку свой зонтик.
    – Ну, уж нельзя и высказать своего мнения! – сказал старый портрет.
    Тут Яльмар проснулся.

    Воскресенье

    – Добрый вечер! – сказал Оле-Лукойе.
    Яльмар кивнул ему головкой, вскочил и повернул прадедушкин портрет лицом к стене, чтобы он опять не вмешался в разговор.
    – А теперь расскажи мне сказки про пять зеленых горошин, родившихся в одном стручке, про петушиную ногу, которая ухаживала за куриной ногой, и про штопальную иглу, что воображала себя швейной иголкой.
    – Ну, хорошенького понемножку! – сказал Оле-Лукойе. – Я лучше покажу тебе кое-что. Я покажу тебе своего брата, его тоже зовут Оле-Лукойе, но он ни к кому не является больше одного раза в жизни. Когда же явится, берет человека, сажает к себе на лошадь и рассказывает ему сказки. Он знает только две: одна так бесподобно хороша, что никто и представить себе не может, а другая так ужасна, что… да нет, невозможно даже и сказать – как!
    Тут Оле-Лукойе приподнял Яльмара, поднес его к окну и сказал:
    – Сейчас увидишь моего брата, другого Оле-Лукойе. Люди зовут его также смертью. Видишь, он вовсе не такой страшный, каким рисуют его на картинках! Кафтан на нем весь вышит серебром, что твой гусарский мундир; за плечами развевается черный бархатный плащ! Гляди, как он скачет в галоп!

    И Яльмар увидал, как мчался во весь опор другой Оле-Лукойе и сажал к себе на лошадь и старых и малых. Одних он сажал перед собою, других позади, но сначала всегда спрашивал:
    – Какие у тебя отметки за поведение?
    – Хорошие! – отвечали все.
    – Покажите-ка! – говорил он.
    Приходилось показать, и вот тех, у кого были отличные или хорошие отметки, он сажал впереди себя и рассказывал им чудную сказку, а тех, у кого были посредственные или плохие, – позади себя, и эти должны были слушать ужасную сказку. Они тряслись от страха, плакали и хотели спрыгнуть с лошади, да не могли: они сразу крепко прирастали к седлу.
    – Но ведь смерть – чудеснейший Оле-Лукойе! – сказал Яльмар. – И я ничуть не боюсь его!
    – Да и нечего бояться! – сказал Оле. – Смотри только, чтобы у тебя всегда были хорошие отметки за поведение!
    – Да, вот это поучительно! – пробормотал прадедушкин портрет. – Все-таки, значит, не мешает иногда высказать свое мнение!
    Он был очень доволен.
    Вот тебе и вся история об Оле-Лукойе! А вечером пусть он сам расскажет тебе еще что-нибудь.

  8. Nords08 Ответить

    Сказка Оле-Лукойе – читать сказку онлайн

    Сказки Андерсена: Сказка Оле-Лукойе

    Сказка Оле-Лукойе
    Никто на свете не знает столько историй, сколько Оле-Лукойе. Вот мастер рассказывать-то!
    Вечером, когда дети смирно сидят за столом или на своих скамеечках, является Оле-Лукойе. В одних чулках он подымается тихонько по лестнице, потом осторожно приотворит дверь, неслышно шагнет в комнату и слегка прыснет детям в глаза сладким молоком. Веки у детей начинают слипаться, и они уже не могут разглядеть Оле, а он подкрадывается к ним сзади и начинает легонько дуть им в затылок. Подует – и головки у них сейчас отяжелеют. Это совсем не больно – у Оле-Лукойе нет ведь злого умысла; он хочет только, чтобы дети угомонились, а для этого их непременно надо уложить в постель! Ну вот он и уложит их, а потом уж начинает рассказывать истории.
    Когда дети заснут, Оле-Лукойе присаживается к ним на постель. Одет он чудесно: на нем шелковый кафтан, только нельзя сказать, какого цвета, – он отливает то голубым, то зеленым, то красным, смотря по тому, в какую сторону повернется Оле. Под мышками у него по зонтику: один с картинками – его он раскрывает над хорошими детьми, и тогда им всю ночь снятся волшебные сказки, другой совсем простой, гладкий, – его он раскрывает над нехорошими детьми: ну, они и спят всю ночь как убитые, и поутру оказывается, что они ровно ничего не видали во сне!
    Послушаем же о том, как Оле-Лукойе навещал каждый вечер одного мальчика, Яльмара, и рассказывал ему истории! Это будет целых семь историй: в неделе ведь семь дней.
    Понедельник.
    Ну вот, – сказал Оле-Лукойе, уложив Яльмара в постель, – теперь украсим комнату!
    И в один миг все комнатные цветы превратились в большие деревья, которые тянули свои длинные ветви вдоль стен к самому потолку, а вся комната превратилась в чудеснейшую беседку. Ветви деревьев были усеяны цветами; каждый цветок по красоте и запаху был лучше розы, а вкусом (если бы только вы захотели его попробовать) слаще варенья; плоды же блестели, как золотые. Еще на деревьях были пышки, которые чуть не лопались от изюмной начинки. Просто чудо что такое!
    Вдруг в ящике стола, где лежали учебные принадлежности Яльмара, поднялись ужасные стоны.
    – Что там такое? – сказал Оле-Лукойе, пошел и выдвинул ящик.
    Оказывается, это рвала и метала аспидная доска: в решение написанной на ней задачи вкралась ошибка, и все вычисления готовы были рассыпаться; грифель скакал и прыгал на своей веревочке, точно собачка: он очень хотел помочь делу, да не мог. Громко стонала и тетрадь Яльмара, слушать ее было просто ужасно! На каждой странице стояли большие буквы, а с ними рядом маленькие, и так целым столбцом одна под другой – это была пропись; сбоку же шли другие, воображавшие, что держатся так же твердо. Их писал Яльмар, и они, казалось, спотыкались об линейки, на которых должны были стоять.
    – Вот как надо держаться! – говорила пропись. – Вот так, с легким наклоном вправо!
    – Ах, мы бы и рады, – отвечали буквы Яльмара, – да не можем! Мы такие плохонькие!
    – Так вас надо немного подтянуть! – сказал Оле-Лукойе.
    – Ой, нет! – закричали они и выпрямились так, что любо было глядеть.
    – Ну, теперь нам не до историй! – сказал Оле-Лукойе. – Будем-ка упражняться! Раз-два! Раз-два!
    И он довел все буквы Яльмара так, что они стояли уже ровно и бодро, как твоя пропись. Но утром, когда Оле-Лукойе ушел и Яльмар проснулся, они выглядели такими же жалкими, как прежде.
    Вторник.
    Как только Яльмар улегся, Оле-Лукойе дотронулся своею волшебной брызгалкой до мебели, и все вещи сейчас же начали болтать, и болтали они о себе все, кроме плевательницы; эта молчала и сердилась про себя на их тщеславие: говорят только о себе да о себе и даже не подумают о той, что так скромно стоит в углу и позволяет в себя плевать!
    Над комодом висела большая картина в золоченой раме; на ней была изображена красивая местность: высокие старые деревья, трава, цветы и широкая река, убегавшая мимо дворцов за лес, в далекое море.
    Оле-Лукойе дотронулся волшебной брызгалкой до картины, и нарисованные на ней птицы запели, ветви деревьев зашевелились, а облака понеслись по небу; видно было даже, как скользила по земле их тень.
    Затем Оле приподнял Яльмара к раме, и мальчик стал ногами прямо в высокую траву. Солнышко светило на него сквозь ветви деревьев, он побежал к воде и уселся в лодочку, которая колыхалась у берега. Лодочка была выкрашена в красное с белым, паруса блестели, как серебряные, и шесть лебедей с золотыми коронами на шеях и сияющими голубыми звездами на головах повлекли лодочку вдоль зеленых лесов, где деревья рассказывали о разбойниках и ведьмах, а цветы – о прелестных маленьких эльфах и о том, что они слышали от бабочек.
    Чудеснейшие рыбы с серебристою и золотистою чешуей плыли за лодкой, ныряли и плескали в воде хвостами; красные и голубые, большие и маленькие птицы летели за Яльмаром двумя длинными вереницами; комары танцевали, а майские жуки гудели:
    “Жуу! Жуу!”; всем хотелось провожать Яльмара, и у каждого была для него наготове история.
    Да, вот это было плавание!
    Леса то густели и темнели, то становились похожими на прекрасные сады, озаренные солнцем и усеянные цветами. По берегам реки возвышались большие хрустальные и мраморные дворцы; на балконах их стояли принцессы, и всё это были знакомые Яльмару девочки, с которыми он часто играл.
    Каждая держала в правой руке славного обсахаренного пряничного поросенка – такого редко купишь у торговки. Яльмар, проплывая мимо, хватался за один конец пряника, принцесса крепко держалась за другой, и пряник разламывался пополам; каждый получал свою долю: Яльмар – побольше, принцесса – поменьше. У всех дворцов стояли на часах маленькие принцы; они отдавали Яльмару честь золотыми саблями и осыпали его изюмом и оловянными солдатиками, – вот что значит настоящие-то принцы!
    Яльмар плыл через леса, через какие-то огромные залы и города… Проплыл он и через город, где жила его старая няня, которая носила его на руках, когда он был еще малюткой, и очень любила своего питомца. И вот он увидел ее: она кланялась, посылала ему рукою воздушные поцелуи и пела хорошенькую песенку, которую сама сложила и – прислала Яльмару:
    – Мой Яльмар, тебя вспоминаю
    Почти каждый день, каждый час!
    Сказать не могу, как желаю
    Тебя увидать вновь хоть раз!
    Тебя ведь я в люльке качала,
    Учила ходить, говорить
    И в щечки и в лоб целовала.
    Так как мне тебя не любить!
    И птички подпевали ей, цветы приплясывали, а старые ивы кивали, как будто Оле-Лукойе и им рассказывал историю.
    Среда.
    Ну и дождь лил! Яльмар слышал этот страшный шум даже во сне; когда же Оле-Лукойе открыл окно, оказалось, что вода стоит вровень с подоконником. Целое озеро! Зато к самому дому причалил великолепнейший корабль.
    – Хочешь прогуляться, Яльмар? – спросил Оле. – Побываешь ночью в чужих землях, а к утру – опять дома!
    И вот Яльмар, разодетый по-праздничному, очутился на корабле. Погода сейчас же прояснилась; они проплыли по улицам, мимо церкви, и оказались среди сплошного огромного озера. Наконец они уплыли так далеко, что земля совсем скрылась из глаз. По поднебесью неслась стая аистов; они тоже собрались в чужие теплые края и летели длинною вереницей, один за другим. Они были в пути уже много-много дней, и один из них так устал, что крылья отказывались ему служить. Он летел позади всех, потом отстал и начал опускаться на своих распущенных крыльях все ниже и ниже, вот взмахнул ими раз, другой, но напрасно… Скоро он задел за мачту корабля. скользнул по снастям и – бах! – упал прямо на палубу.
    Юнга подхватил его и посадил в птичник к курам, уткам и индейкам. Бедняга аист стоял и уныло озирался кругом.
    – Ишь какой! – сказали куры.
    А индейский петух надулся и спросил у аиста, кто он таков; утки же пятились, подталкивая друг друга крыльями, и крякали: “Дур-рак! Дур-рак!”
    Аист рассказал им про жаркую Африку, про пирамиды и страусов, которые носятся по пустыне с быстротой диких лошадей, но утки ничего не поняли и опять стали подталкивать одна другую:
    – Ну не дурак ли?
    – Конечно, дурак! – сказал индейский петух и сердито забормотал.
    Аист замолчал и стал думать о своей Африке.
    – Какие у вас чудесные тонкие ноги! – сказал индейский петух. – Почем аршин?
    – Кряк! Кряк! Кряк! – закрякали смешливые утки, но аист как будто и не слыхал.
    – Могли бы и вы посмеяться с нами! – сказал аисту индейский петух. – Очень забавно было сказано! Да куда там, для него это слишком низменно! И вообще нельзя сказать, чтобы он отличался понятливостью. Что ж, будем забавлять себя сами!
    И куры кудахтали, утки крякали, и это их ужасно забавляло.
    Но Яльмар подошел к птичнику, открыл дверцу, поманил аиста, и тот выпрыгнул к нему на палубу – он уже успел отдохнуть. Аист как будто поклонился Яльмару в знак благодарности, взмахнул широкими крыльями и полетел в теплые края. Куры закудахтали, утки закрякали, а индейский петух так надулся, что гребешок у него весь налился кровью.
    – Завтра из вас сварят суп! – сказал Яльмар и проснулся опять в своей маленькой кроватке.
    Славное путешествие проделали они ночью с Оле-Лукойе!
    Четверг.
    Знаешь что? – сказал Оле-Лукойе. – Только не пугайся! Я сейчас покажу тебе мышку! – И правда, в руке у него была хорошенькая мышка. – Она явилась пригласить тебя на свадьбу! Две мышки собираются сегодня ночью вступить в брак. Живут они под полом в кладовой твоей матери. Чудесное помещение, говорят!
    – А как же я пролезу сквозь маленькую дырочку в полу? – спросил Яльмар.
    – Уж положись на меня! – сказал Оле-Лукойе. Он дотронулся до мальчика своею волшебной брызгалкой, и Яльмар вдруг стал уменьшаться, уменьшаться и наконец сделался величиною с палец.
    – Теперь можно одолжить мундир у оловянного солдатика. По-моему, такой наряд тебе вполне подойдет: мундир ведь так красит, а ты идешь в гости!
    – Хорошо! – согласился Яльмар, переоделся и стал похож на образцового оловянного солдатика.
    – Не угодно ли вам сесть в наперсток вашей матушки? – сказала Яльмару мышка. – Я буду иметь честь отвезти вас.
    – Ах, какое беспокойство для фрекен! – сказал Яльмар, и они поехали на мышиную свадьбу.
    Проскользнув в дыру, прогрызенную мышами в полу, они попали сначала в длинный узкий коридор, здесь как раз только и можно было проехать в наперстке. Коридор был ярко освещен гнилушками.
    – Правда ведь, чудный запах? – спросила мышка-возница. – Весь коридор смазан салом! Что может быть лучше?
    Наконец добрались и до зала, где праздновалась свадьба. Направо, перешептываясь и пересмеиваясь, стояли мышки-дамы, налево, покручивая лапками усы, – мышки-кавалеры, а посередине, на выеденной корке сыра, возвышались сами жених с невестой и целовались на глазах у всех. Что ж, они ведь были обручены и готовились вступить в брак.
    А гости все прибывали да прибывали; мыши чуть не давили друг друга насмерть, и вот счастливую парочку оттеснили к самым дверям, так что никому больше нельзя было ни войти, ни выйти. Зал, как и коридор, был весь смазан салом, другого угощения и не было; а на десерт гостей обносили горошиной, на которой одна родственница новобрачных выгрызла их имена, то есть, конечно, всего-навсего первые буквы. Диво, да и только!
    Все мыши объявили, что свадьба была великолепна и что они очень приятно провели время.
    Яльмар поехал домой. Довелось ему побывать в знатном обществе, хоть и пришлось порядком съежиться и облечься в мундир оловянного солдатика.
    Пятница.
    Просто не верится, сколько есть пожилых людей, которым страх как хочется залучить меня к себе! – сказал Оле-Лукойе. – Особенно желают этого те, кто сделал что-нибудь дурное. “Добренький, миленький Оле, – говорят они мне, – мы просто не можем сомкнуть глаз, лежим без сна всю ночь напролет и видим вокруг себя все свои дурные дела. Они, точно гадкие маленькие тролли, сидят по краям постели и брызжут на нас кипятком. Хоть бы ты пришел и прогнал их. Мы бы с удовольствием заплатили тебе, Оле! – добавляют они с глубоким вздохом. – Спокойной же ночи, Оле! Деньги на окне!” Да что мне деньги! Я ни к кому не прихожу за деньги!
    – А что мы будем делать сегодня ночью? – спросил Яльмар.
    – Не хочешь ли опять побывать на свадьбе? Только не на такой, как вчера. Большая кукла твоей сестры, та, что одета мальчиком и зовется Германом, хочет повенчаться с куклой Бертой; а еще сегодня день рождения куклы, и потому готовится много подарков!
    – Знаю, знаю! – сказал Яльмар. – Как только куклам понадобится новое платье, сестра сейчас празднует их рождение или свадьбу. Это уж: было сто раз!
    – Да, а сегодня ночью будет сто первый, и, значит, последний! Оттого и готовится нечто необыкновенное. Взгляни-ка!
    Яльмар взглянул на стол. Там стоял домик из картона: окна были освещены, и все оловянные солдатики держали ружья на караул. Жених с невестой задумчиво сидели на полу, прислонившись к ножке стола: да, им было о чем задуматься! Оле-Лукойе, нарядившись в бабушкину черную юбку, обвенчал их.
    Затем молодые получили подарки, но от угощения отказались: они были сыты своей любовью.
    – Что ж, поедем теперь на дачу или отправимся за границу? – спросил молодой.
    На совет пригласили опытную путешественницу ласточку и старую курицу, которая уже пять раз была наседкой. Ласточка рассказала о теплых краях, где зреют сочные, тяжелые кисти винограда, где воздух так мягок, а горы расцвечены такими красками, о каких здесь и понятия не имеют.
    – Зато там нет нашей кудрявой капусты! – сказала курица. – Раз я со всеми своими цыплятами провела лето в деревне; там была целая куча песку, в котором мы могли рыться и копаться сколько угодно! А еще нам был открыт вход в огород с капустой! Ах, какая она была зеленая! Не знаю. что может быть красивее!
    – Да ведь кочаны похожи как две капли воды! – сказала ласточка. – К тому же здесь так часто бывает дурная погода.
    – Ну, к этому можно привыкнуть! – сказала курица.
    – А какой тут холод! Того и гляди, замерзнешь! Ужасно холодно!
    – То-то и хорошо для капусты! – сказала курица. – Да, в конце-то концов, и у нас бывает тепло! Ведь четыре года тому назад лето стояло у нас целых пять недель! Да какая жарища-то была! Все задыхались! Кстати сказать, у нас нет ядовитых тварей, как у вас там! Нет и разбойников! Надо быть отщепенцем, чтобы не находить нашу страну самой лучшей в мире! Такой недостоин и жить в ней! – Тут курица заплакала. – Я ведь тоже путешествовала, как же! Целых двенадцать миль проехала в бочонке! И никакого удовольствия нет в путешествии!
    – Да, курица – особа вполне достойная! – сказала кукла Берта. – Мне тоже вовсе не нравится ездить по горам – то вверх, то вниз! Нет, мы переедем на дачу в деревню, где есть песочная куча, и будем гулять в огороде с капустой.
    На том и порешили.
    Суббота.
    А сегодня будешь рассказывать? – спросил Яльмар, как только Оле-Лукойе уложил его в постель.
    – Сегодня некогда! – ответил Оле и раскрыл над мальчиком свой красивый зонтик. – Погляди-ка вот на этих китайцев!
    Зонтик был похож на большую китайскую чашу, расписанную голубыми деревьями и узенькими мостиками, на которых стояли маленькие китайцы и кивали головами.
    – Сегодня надо будет принарядить к завтрашнему дню весь мир! – продолжал Оле. – Завтра ведь праздник, воскресенье! Мне надо пойти на колокольню – посмотреть, вычистили ли церковные карлики все колокола, не то они плохо будут звонить завтра; потом надо в поле – посмотреть, смел ли ветер пыль с травы и листьев. Самая же трудная работа еще впереди: надо снять с неба и перечистить все звезды. Я собираю их в свой передник, но приходится ведь нумеровать каждую звезду и каждую дырочку, где она сидела, чтобы потом каждую поставить на свое место, иначе они не будут держаться и посыплются с неба одна за другой!
    – Послушайте-ка вы, господин Оле-Лукойе! – сказал вдруг висевший на стене старый портрет. – Я прадедушка Яльмара и очень вам признателен за то, что вы рассказываете мальчику сказки; но вы не должны извращать его понятий. Звезды нельзя снимать с неба и чистить. Звезды – такие же небесные тела, как наша Земля, тем-то они и хороши!
    – Спасибо тебе, прадедушка! – отвечал Оле-Лукойе. – Спасибо! Ты – глава фамилии, родоначальник, но я все-таки постарше тебя! Я старый язычник; римляне и греки звали меня богом сновидений! Я имел и имею вход в знатнейшие дома и знаю, как обходиться и с большими и с малыми. Можешь теперь рассказывать сам!
    И Оле-Лукойе ушел, взяв под мышку свой зонтик.
    – Ну, уж нельзя и высказать своего мнения! – сказал старый портрет. Тут Яльмар проснулся.
    Воскресенье.
    Добрый вечер! – сказал Оле-Лукойе. Яльмар кивнул ему, вскочил и повернул прадедушкин портрет лицом к стене, чтобы он опять не вмешался в разговор.
    – А теперь ты расскажи мне историю про пять зеленых горошин, родившихся в одном стручке, про петушиную ногу, которая ухаживала за куриной ногой, и про штопальную иглу, что воображала себя швейной иголкой.
    – Ну нет, хорошенького понемножку! – сказал Оле-Лукойе. – Я лучше покажу тебе кое-что. Я покажу тебе своего брата, его тоже зовут Оле-Лукойе. Но он знает только две сказки: одна бесподобно хороша, а другая так ужасна, что… да нет, невозможно даже и сказать как!
    Тут Оле-Лукойе приподнял Яльмара, поднес его к окну и сказал:
    – Сейчас ты увидишь моего брата, другого Оле-Лукойе. Кафтан на нем весь расшит серебром, что твой гусарский мундир; за плечами развевается черный бархатный плащ! Гляди, как он скачет!
    И Яльмар увидел, как мчался во весь опор другой Оле-Лукойе и сажал к себе на лошадь и старых и малых. Одних он сажал перед собою, других позади; но сначала каждого спрашивал:
    – Какие у тебя отметки за поведение?
    – Хорошие! – отвечали все.
    – Покажи-ка! – говорил он.
    Приходилось показывать; и вот тех, у кого были отличные или хорошие отметки, он сажал впереди себя и рассказывал им чудесную сказку, а тех, у кого были посредственные или плохие, – позади себя, и эти должны были слушать страшную сказку. Они тряслись от страха, плакали и хотели спрыгнуть с лошади, да не могли – они сразу крепко прирастали к седлу.
    – А я ничуть не боюсь его! – сказал Яльмар.
    – Да и нечего бояться! – сказал Оле. – Смотри только, чтобы у тебя всегда были хорошие отметки!
    – Вот это поучительно! – пробормотал прадедушкин портрет. – Все-таки, значит, не мешает иногда высказать свое мнение.
    Он был очень доволен.
    Вот и вся история об Оле-Лукойе! А вечером пусть он сам расскажет тебе еще что-нибудь.

    Сказка Оле-Лукойе – сказки Андерсена

  9. -gran- Ответить

    Никто на свете не знает столько историй, сколько Оле-Лукойе. Вот мастер рассказывать-то!
    Вечером, когда дети смирно сидят за столом или на своих скамеечках, является Оле-Лукойе. В одних чулках он подымается тихонько по лестнице, потом осторожно приотворит дверь, неслышно шагнет в комнату и слегка прыснет детям в глаза сладким молоком. Веки у детей начинают слипаться, и они уже не могут разглядеть Оле, а он подкрадывается к ним сзади и начинает легонько дуть им в затылок. Подует — и головки у них сейчас отяжелеют. Это совсем не больно — у Оле-Лукойе нет ведь злого умысла; он хочет только, чтобы дети угомонились, а для этого их непременно надо уложить в постель! Ну вот он и уложит их, а потом уж начинает рассказывать истории.
    Когда дети заснут, Оле-Лукойе присаживается к ним на постель. Одет он чудесно: на нем шелковый кафтан, только нельзя сказать, какого цвета, — он отливает то голубым, то зеленым, то красным, смотря по тому, в какую сторону повернется Оле. Под мышками у него по зонтику: один с картинками — его он раскрывает над хорошими детьми, и тогда им всю ночь снятся волшебные сказки, другой совсем простой, гладкий, — его он раскрывает над нехорошими детьми; ну, они и спят всю ночь как убитые, и поутру оказывается, что они и они ровно ничего не видали во сне!
    Послушаем же о том, как Оле-Лукойе навещал каждый вечер одного мальчика, Яльмара, и рассказывал ему истории! Это будет целых семь историй, — в неделе ведь семь дней.
    Понедельник
    — Ну вот, — сказал Оле-Лукойе, уложив Яльмара в постель, — теперь украсим комнату!
    И в один миг все комнатные цветы превратились в большие деревья, которые тянули свои длинные ветви вдоль стен к самому потолку, а вся комната превратилась в чудеснейшую беседку. Ветви деревьев были усеяны цветами; каждый цветок по красоте и запаху был лучше розы, а вкусом (если бы только вы захотели его попробовать) слаще варенья; плоды же блестели, как золотые. Еще на деревьях были пышки, которые чуть не лопались от изюмной начинки. Просто чудо что такое!
    Вдруг в ящике стола, где лежали учебные принадлежности Яльмара, поднялись ужасные стоны.
    Что там такое? — сказал Оле-Лукойе, пошел и выдвинул ящик.
    — Что там такое?
    Оказывается, это рвала и метала аспидная доска: в решение написанной на ней задачи вкралась ошибка, и все вычисления готовы были рассыпаться; грифель скакал и прыгал на своей веревочке, точно собачка: он очень хотел помочь делу, да не мог. Громко стонала и тетрадь Яльмара, слушать ее было просто ужасно! На каждой странице стояли большие буквы, а с ними рядом маленькие, и так целым столбцом одна под другой — это была пропись; сбоку же шли другие, воображавшие, что держатся так же твердо. Их писал Яльмар, и они, казалось, спотыкались об линейки, на которых должны были стоять.
    — Вот как надо держаться! — говорила пропись. — Вот так, с легким наклоном вправо!
    — Ах, мы бы и рады, — отвечали буквы Яльмара, — да не можем! Мы такие плохонькие!
    — Так вас надо немного подтянуть! — сказал Оле-Лукойе.
    — Ой, нет! — закричали они и выпрямились так, что любо было глядеть.
    — Ну, теперь нам не до историй! — сказал Оле-Лукойе. — Будем-ка упражняться! Раз-два! Раз-два!
    И он довел все буквы Яльмара так, что они стояли уже ровно и бодро, как твоя пропись. Но утром, когда Оле-Лукойе ушел и Яльмар проснулся, они выглядели такими же жалкими, как прежде.
    Вторник
    Как только Яльмар улегся, Оле-Лукойе дотронулся своею волшебной брызгалкой до мебели, и все вещи сейчас же начали болтать, и болтали они о себе, — все, кроме плевательницы; эта молчала и сердилась про себя на их тщеславность: говорят только о себе да о себе и даже не подумают о той, что так скромно стоит в углу и позволяет в себя плевать!
    Над комодом висела большая картина в золоченой раме; на ней была изображена красивая местность: высокие старые деревья, трава, цветы и широкая река, убегавшая мимо дворцов за лес, в далекое море.
    Оле-Лукойе дотронулся волшебной брызгалкой до картины, и нарисованные на ней птицы запели, ветви деревьев зашевелились, а облака понеслись по небу; видно было даже, как скользила по земле их тень.
    Затем Оле приподнял Яльмара к раме, и мальчик стал ногами прямо в высокую траву. Солнышко светило на него сквозь ветви деревьев, он побежал к воде и уселся в лодочку, которая колыхалась у берега. Лодочка была выкрашена в красное с белым, паруса блестели, как серебряные, и шесть лебедей с золотыми коронами на шеях и сияющими голубыми звездами на головах повлекли лодочку вдоль зеленых лесов, где деревья рассказывали о разбойниках и ведьмах, а цветы — о прелестных маленьких эльфах и о том, что они слышали от бабочек.
    Чудеснейшие рыбы с серебристою и золотистою чешуей плыли за лодкой, ныряли и плескали в воде хвостами; красные и голубые, большие и маленькие птицы летели за Яльмаром двумя длинными вереницами; комары танцевали, а майские жуки гудели: «Жуу! Жуу!»; всем хотелось провожать Яльмара, и у каждого была для него наготове история.
    Да, вот это было плавание!
    Леса то густели и темнели, то становились похожими на прекрасные сады, озаренные солнцем и усеянные цветами. По берегам реки возвышались большие хрустальные и мраморные дворцы; на балконах их стояли принцессы, и все это были знакомые Яльмару девочки, с которыми он часто играл.
    Каждая держала в правой руке славного обсахаренного пряничного поросенка — такого редко купишь у торговки. Яльмар, проплывая мимо, хватался за один конец пряника, принцесса крепко держалась за другой, и пряник разламывался пополам; каждый получал свою долю: Яльмар — побольше, принцесса — поменьше. У всех дворцов стояли на часах маленькие принцы; они отдавали Яльмару честь золотыми саблями и осыпали его изюмом и оловянными солдатиками, — вот что значит настоящие-то принцы!
    Яльмар плыл через леса, через какие-то огромные залы и города… Проплыл он и через город, где жила его старая няня, которая носила его на руках, когда он был еще малюткой, и очень любила своего питомца. И вот он увидел ее: она кланялась, посылала ему рукою воздушные поцелуи и пела хорошенькую песенку, которую сама сложила и прислала Яльмару:
    Мой Яльмар, тебя вспоминаю
    Почти каждый день, каждый час!
    Сказать не могу, как желаю
    Тебя увидать вновь хоть раз!
    Тебя ведь я в люльке качала,
    Учила ходить, говорить
    И в щечки и в лоб целовала.
    Так как мне тебя не любить!
    И птички подпевали ей, цветы приплясывали, а старые ивы кивали, как будто Оле-Лукойе и им рассказывал историю.
    Среда
    Ну и дождь лил! Яльмар слышал этот страшный шум даже во сне; когда же Оле-Лукойе открыл окно, оказалось, что вода стоит вровень с подоконником. Целое озеро! Зато к самому дому причалил великолепнейший корабль.
    — Хочешь прогуляться, Яльмар? — спросил Оле. — Побываешь ночью в чужих землях, а к утру — опять дома!
    И вот Яльмар, разодетый по-праздничному, очутился на корабле. Погода сейчас же прояснилась; они проплыли по улицам, мимо церкви, и оказались среди сплошного огромного озера. Наконец они уплыли так далеко, что земля совсем скрылась из глаз. По поднебесью неслась стая аистов; они тоже собрались в чужие теплые края и летели длинною вереницей, один за другим. Они были в пути уже много-много дней, и один из них так устал, что крылья отказывались ему служить. Он летел позади всех, потом отстал и начал опускаться на своих распущенных крыльях все ниже и ниже, вот взмахнул ими раз, другой, но напрасно… Скоро он задел за мачту корабля, скользнул по снастям и — бах! — упал прямо на палубу.
    Юнга подхватил его и посадил в птичник к курам, уткам и индейкам. Бедняга аист стоял и уныло озирался кругом.
    — Ишь какой! — сказали куры.
    А индейский петух надулся и спросил у аиста, кто он таков; утки же пятились, подталкивая друг друга крыльями, и крякали: «Дур-рак! Дур-рак!»
    Аист рассказал им про жаркую Африку, про пирамиды и страусов, которые носятся по пустыне с быстротой диких лошадей, но утки ничего не поняли и опять стали подталкивать одна другую:
    — Ну не дурак ли?
    — Конечно, дурак! — сказал индейский петух и сердито забормотал.
    Аист замолчал и стал думать о своей Африке.
    — Какие у вас чудесные тонкие ноги! — сказал индейский петух. — Почем аршин?
    — Кряк! Кряк! Кряк! — закрякали смешливые утки, но аист как будто и не слыхал.
    — Могли бы и вы посмеяться с нами! — сказал аисту индейский петух. — Очень забавно было сказано! Да куда там, то это слишком низменно! И вообще нельзя сказать, чтобы он отличался понятливостью. Что ж, будем забавлять себя сами!
    И куры кудахтали, утки крякали, и это их ужасно забавляло.
    Но Яльмар подошел к птичнику, открыл дверцу, поманил аиста, и тот выпрыгнул к нему на палубу — он уже успел отдохнуть. Аист как будто поклонился Яльмару в знак благодарности, взмахнул широкими крыльями и полетел в теплые края. Куры закудахтали, утки закрякали, а индейский петух так надулся, что гребешок у него весь налился кровью.
    — Завтра из вас сварят суп! — сказал Яльмар и проснулся опять в своей маленькой кроватке.
    Славное путешествие проделали они ночью с Оле-Лукойе!
    Четверг
    Знаешь что? — сказал Оле-Лукойе. — Только не пугайся! Я сейчас покажу тебе мышку! — И правда, в руке у него была хорошенькая мышка. — Она явилась пригласить тебя на свадьбу! Две мышки собираются сегодня ночью вступить в брак. Живут они под полом в кладовой твоей матери. Чудесное помещение, говорят!
    — А как же я пролезу сквозь маленькую дырочку в полу? — спросил Яльмар.
    — Уж положись на меня! — сказал Оле-Лукойе.
    Он дотронулся до мальчика своею волшебной брызгалкой, и Яльмар вдруг стал уменьшаться, уменьшаться и наконец сделался величиною с палец.
    — Теперь можно одолжить мундир у оловянного солдатика. По-моему, такой наряд тебе вполне подойдет: мундир ведь так красит, а ты идешь в гости!
    — Хорошо! — согласился Яльмар, переоделся и стал похож на образцового оловянного солдатика.
    — Не угодно ли вам сесть в наперсток вашей матушки? — сказала Яльмару мышка. — Я буду иметь честь отвезти вас.
    — Ах, какое беспокойство для фрекен! — сказал Яльмар, и они поехали на мышиную свадьбу.
    Проскользнув в дыру, прогрызенную мышами в полу, они попали сначала в длинный узкий коридор, здесь как раз только и можно было проехать в наперстке. Коридор был ярко освещен гнилушками.
    — Правда ведь, чудный запах? — спросила мышка-возница. — Весь коридор смазан салом! Что может быть лучше?
    Наконец добрались и до зала, где праздновалась свадьба. Направо, перешептываясь и пересмеиваясь, стояли мышкидамы, налево, покручивая лапками усы, — мышки-кавалеры, а посередине, на выеденной корке сыра, возвышались сами жених с невестой и целовались на глазах у всех. Что ж, они ведь были обручены и готовились вступить в брак.
    А гости все прибывали да прибывали; мыши чуть не давили друг друга насмерть, и вот счастливую парочку оттеснили к самым дверям, так что никому больше нельзя было ни войти, ни выйти. Зал, как и коридор, был весь смазан салом, другого угощенья и не было; а на десерт гостей обносили горошиной, на которой одна родственница новобрачных выгрызла их имена, то есть, конечно, всего-навсего первые буквы. Диво, да и только!
    Все мыши объявили, что свадьба была великолепна и что они очень приятно провели время.
    Яльмар поехал домой. Довелось ему побывать в знатном обществе, хоть и пришлось порядком съежиться и облечься в мундир оловянного солдатика.
    Пятница
    — Просто не верится, сколько есть пожилых людей, которым страх как хочется залучить меня к себе! — сказал Оле-Лукойе. — Особенно желают этого те, кто сделал что-нибудь дурное. «Добренький, миленький Оле, — говорят они мне, — мы просто не можем сомкнуть глаз, лежим без сна всю ночь напролет и видим вокруг себя все свои дурные дела. Они, точно гадкие маленькие тролли, сидят по краям постели и брызжут на нас кипятком. Хоть бы ты пришел и прогнал их. Мы бы с удовольствием заплатили тебе, Оле! — добавляют они с глубоким вздохом. — Спокойной же ночи, Оле! Деньги на окне!» Да что мне деньги! Я ни к кому не прихожу за деньги!
    — А что мы будем делать сегодня ночью? — спросил Яльмар.
    — Не хочешь ли опять побывать на свадьбе? Только не на такой, как вчера. Большая кукла твоей сестры, та, что одета мальчиком и зовется Германом, хочет повенчаться с куклой Бертой; а еще сегодня день рождения куклы, и потому готовится много подарков!
    — Знаю, знаю! — сказал Яльмар. — Как только куклам понадобится новое платье, сестра сейчас празднует их рождение или свадьбу. Это уж было сто раз!
    — Да, а сегодня ночью будет сто первый, и, значит, последний! Оттого и готовится нечто необыкновенное. Взгляни-ка!
    Яльмар взглянул на стол. Там стоял домик из картона; окна были освещены, и все оловянные солдатики держали ружья на караул. Жених с невестой задумчиво сидели на полу, прислонившись к ножке стола; да, им было о чем задуматься! Оле-Лукойе, нарядившись в бабушкину черную юбку, обвенчал их.
    Затем молодые получили подарки, но от угощения отказались: они были сыты своей любовью.
    — Что ж, поедем теперь На дачу или отправимся за границу? — спросил молодой.
    На совет пригласили опытную путешественницу ласточку и старую курицу, которая уже пять раз была наседкой. Ласточка рассказала о теплых краях, где зреют сочные, тяжелые кисти винограда, где воздух так мягок, а горы расцвечены такими красками, о каких здесь и понятия не имеют.
    — Зато там нет нашей кудрявой капусты! — сказала курица. — Раз я со всеми своими цыплятами провела лето в деревне; там была целая куча песку, в котором мы могли рыться и копаться сколько угодно! А еще нам был открыт вход в огород с капустой! Ах, какая она была зеленая! Не знаю, что может быть красивее!
    — Да ведь качаны похожи, как две капли воды! — сказала ласточка. — К тому же здесь так часто бывает дурная погода.
    — Ну, к этому можно привыкнуть! — сказала курица.
    — А какой тут холод! Того и гляди, замерзнешь! Ужасно холодно!
    — То-то и хорошо для капусты! — сказала курица. — Да, в конце-то концов, и у нас бывает тепло! Ведь четыре года тому назад лето стояло у нас целых пять недель! Да какая жарища-то была! Все задыхались! Кстати сказать, у нас нет ядовитых тварей, как у вас там! Нет и разбойников! Надо быть отщепенцем, чтобы не находить нашу страну самой лучшей в мире! Такой недостоин и жить в ней! — Тут курица заплакала. — Я ведь тоже путешествовала, как же! Целых двенадцать миль проехала в бочонке! И никакого удовольствия нет в путешествии!
    — Да, курица-особа вполне достойная! — сказала кукла Берта. — Мне тоже вовсе не нравится ездить по горам — то вверх, то вниз! Нет, мы переедем на дачу в деревню, где есть песочная куча, и будем гулять в огороде с капустой.
    На том и порешили.
    Суббота
    — А сегодня будешь рассказывать? — спросил Яльмар, как только Оле-Лукойе уложил его в постель.
    — Сегодня некогда! — ответил Оле и раскрыл над мальчиком свой красивый зонтик. — Погляди-ка вот на этих китайцев!
    Зонтик был похож на большую китайскую чашу, расписанную голубыми деревьями и узенькими мостиками, на которых стояли маленькие китайцы и кивали головами.
    — Сегодня надо будет принарядить к завтрашнему дню весь мир! — продолжал Оле. — Завтра ведь праздник, воскресенье! Мне надо пойти на колокольню — посмотреть, вычистили ли церковные карлики все колокола, не то они плохо будут звонить завтра; потом надо в поле — посмотреть, смел ли ветер пыль с травы и листьев. Самая же трудная работа еще впереди: надо снять с неба и перечистить все звезды. Я собираю их в свой передник, но приходится ведь нумеровать каждую звезду и каждую дырочку, где она сидела, чтобы потом каждую поставить на свое место, иначе они не будут держаться и ПОСЫПАЮТСЯ с неба одна за другой!
    — Послушайте-ка вы, господин Оле-Лукойе! — сказал вдруг висевший на стене старый портрет. — Я прадедушка Яльмара и очень вам признателен за то, что вы рассказываете мальчику сказки; но вы не должны извращать его понятий. Звезды нельзя снимать с неба и чистить. Звезды — такие же небесные тела, как наша Земля, тем-то они и хороши!
    — Спасибо тебе, прадедушка! — отвечал Оле-Лукойе. — Спасибо! Ты — глава фамилии, родоначальник, но я все-таки постарше тебя! Я старый язычник; римляне и греки звали меня богом сновидений! Я имел и имею вход в знатнейшие дома и знаю, как обходиться и с большими и с малыми. Можешь теперь рассказывать сам!
    И Оле-Лукойе ушел, взяв под мышку свой зонтик.
    — Ну, уж нельзя и высказать своего мнения! — сказал старый портрет.
    Тут Яльмар проснулся.
    Воскресенье
    — Добрый вечер! — сказал Оле-Лукойе.
    Яльмар кивнул ему, вскочил и повернул прадедушкин портрет лицом к стене, чтобы он опять не вмешался в разговор.
    — А теперь ты расскажи мне историю про пять зеленых горошин, родившихся в одном стручке, про петушиную ногу, которая ухаживала за куриной ногой, и про штопальную иглу, что воображала себя швейной иголкой.
    — Ну нет, хорошенького понемножку! — сказал Оле-Лукойе. — Я лучше покажу тебе кое-что. Я покажу тебе своего брата, его тоже зовут Оле-Лукойе. Но он знает только две сказки: одна бесподобно хороша, а другая так ужасна, что… да нет, невозможно даже и сказать как!
    Тут Оле-Лукойе приподнял Яльмара, поднес его к окну и сказал:
    — Сейчас ты увидишь моего брата, другого Оле-Лукойе. Кафтан на нем весь расшит серебром, что твой гусарский мундир; за плечами развевается черный бархатный плащ! Гляди, как он скачет!
    И Яльмар увидел, как мчался во весь опор другой Оле-Лукойе и сажал к себе на лошадь и старых и малых. Одних он сажал перед собою, других позади; но сначала каждого спрашивал:
    — Какие у тебя отметки за поведение?
    — Хорошие! — отвечали все.
    — Покажи-ка! — говорил он.
    Приходилось показывать; и вот тех, у кого были отличные или хорошие отметки, он сажал впереди себя и рассказывал им чудесную сказку, а тех, у кого были посредственные или плохие, — позади себя, и эти должны были слушать страшную сказку. Они тряслись от страха, плакали и хотели спрыгнуть с лошади, да не могли — они сразу крепко прирастали к седлу.
    — А я ничуть не боюсь его! — сказал Яльмар.
    — Да и нечего бояться! — сказал Оле. — Смотри только, чтобы у тебя всегда были хорошие отметки!
    — Вот это поучительно! — пробормотал прадедушкин портрет. — Все-таки, значит, не мешает иногда высказать свое мнение.
    Он был очень доволен.
    Вот вся история об Оле-Лукойе! А вечером пусть он сам расскажет тебе еще что-нибудь.

  10. bernank Ответить

    Ганс Христиан Андерсен
    Оле-Лукойе (сборник)
    О́ле-Луко́йе

    Никто́ на све́те не зна́ет сто́лько ска́зок, ско́лько зна́ет их О́ле-Луко́йе. Вот ма́стер расска́зывать!
    Ве́чером, когда́ де́ти споко́йно сидя́т за столо́м и́ли на скаме́ечках, явля́ется О́ле-Луко́йе[1]. В одни́х чулка́х он неслы́шно поднима́ется по ле́стнице, пото́м осторо́жно приотворя́ет дверь и бры́зжет де́тям в глаза́ сла́дким молоко́м – в рука́х у него́ ма́ленькая спринцо́вка, кото́рая выбра́сывает молоко́ то́ненькой стру́йкой. Тогда́ ве́ки у всех начина́ют слипа́ться, и де́ти уж не мо́гут разгляде́ть О́ле, а он подкра́дывается к ним сза́ди и начина́ет лего́нько дуть им в заты́лок. Поду́ет – и де́тские голо́вки пони́кнут. Но э́то не бо́льно – О́ле-Луко́йе ведь ничего́ плохо́го не замышля́ет, он хо́чет то́лько, что́бы де́ти угомони́лись, а утихоми́рятся они́ не ра́ньше, чем их уло́жишь в посте́ль. И как то́лько они́ зати́хнут, он начина́ет расска́зывать им ска́зки.
    Но вот де́ти засну́ли, и О́ле-Луко́йе приса́живается на край крова́тки. Оде́т он преле́стно – в шёлковый кафта́н; то́лько нельзя́ сказа́ть, како́го цве́та э́тот кафта́н: он отлива́ет то си́ним, то зелёным, то кра́сным, смотря́ куда́ повернётся О́ле. Под мы́шкой он де́ржит два зо́нтика. Оди́н зо́нтик – тот, что с карти́нками, – О́ле раскрыва́ет над хоро́шими детьми́; и им тогда́ всю ночь сня́тся увлека́тельные ска́зки. Друго́й зо́нтик – совсе́м просто́й, гла́дкий, и О́ле раскрыва́ет его́ над озорны́ми детьми́; ну они́ и спят как чурбаны́ всю ночь, а у́тром ока́зывается, что они́ ро́вно ничего́ не ви́дели во сне!
    Вот и послу́шаем, как О́ле-Луко́йе це́лую неде́лю навеща́л одного́ ма́ленького ма́льчика, Я́льмара, и ка́ждый ве́чер расска́зывал ему́ ска́зки. Це́лых семь ска́зок рассказа́л – в неде́ле ведь семь дней.


    Понедельник
    – Так! – сказа́л О́ле-Луко́йе, уложи́в Я́льмара в посте́ль. – Пре́жде всего́ я принаряжу́ ко́мнату!
    И вот все цветы́ в горшка́х мгнове́нно вы́росли, ста́ли больши́ми дере́вьями и протяну́ли свои́ дли́нные ве́тви к са́мому потолку́; ко́мната преврати́лась в чуде́снейшую бесе́дку. Ве́тви дере́вьев покры́лись цвета́ми; и ни оди́н цвето́к не уступа́л ро́зе в красоте́ и арома́те, а на вкус (е́сли бы то́лько вы захоте́ли
    его́ попро́бовать) был сла́ще варе́нья; плоды́ же блесте́ли, как золоты́е. А ещё на дере́вьях росли́ пы́шки, кото́рые чуть не ло́пались – так ще́дро они́ бы́ли начинены́ изю́мом. Про́сто чу́до! Но вдруг из я́щика стола́, где лежа́ли уче́бники Я́льмара, раздали́сь гро́мкие сто́ны.
    – Что там тако́е? – спроси́л О́ле-Луко́йе и, подойдя́ к столу́, вы́двинул я́щик.
    Оказа́лось, что э́то треща́ла и скрипе́ла а́спидная доска́: в реше́ние напи́санной на ней зада́чи вкра́лась оши́бка, и все ци́фры гото́вы бы́ли разбежа́ться кто куда́; гри́фель, как собачо́нка, скака́л и пры́гал на свое́й верёвочке: он горячо́ жела́л помо́чь де́лу, да не мог. Из тетра́ди Я́льмара то́же доноси́лись жа́лобные сто́ны, и слы́шать их бы́ло стра́шно. На ќаждой страни́це э́той тетра́ди в нача́ле ка́ждой строки́ стоя́ли ря́дом больши́е и ма́ленькие бу́квы – и те и други́е о́чень краси́вые. То бы́ли про́писи. А во́зле них располага́лись други́е, вообража́вшие себя́ столь же краси́выми. Их писа́л сам Я́льмар, и они́ пря́мо-таки́ вали́лись на проведённую карандашо́м ли́нию, вме́сто того́ что́бы стоя́ть на ней пря́мо.
    – Вот как надо держа́ться! – учи́ла про́пись. – Вот так, с лёгким накло́ном впра́во!
    – Ах, мы бы и ра́ды, – отвеча́ли бу́квы Я́льмара, – да не уме́ем! Мы таки́е убо́гие!
    – Так вас на́до немно́жко подтяну́ть! – проговори́л О́ле-Луко́йе.
    – Ах нет, нет! – закрича́ли бу́квы и сра́зу вы́прямились, про́сто загляде́нье!
    – Ну, тепе́рь нам не до ска́зок! – сказа́л О́ле-Луко́йе. – Бу́дем-ка упражня́ться! Раз-два! Раз-два!
    И он так вы́школил бу́квы Я́льмара, что они́ тепе́рь стоя́ли пря́мо и стро́йно – так уме́ют стоя́ть то́лько бу́квы в про́писях. Но когда́ О́ле-Луко́йе ушёл и Я́льмар у́тром просну́лся, бу́квы сно́ва сде́лались таки́ми же кривы́ми, как и пре́жде.

    Вторник
    Как то́лько Я́льмар улёгся, О́ле-Луко́йе дотро́нулся свое́й волше́бной спринцо́вкой до ме́бели, и все ве́щи в ко́мнате сейча́с же приняли́сь болта́ть друг с дру́гом – все, кро́ме плева́тельницы; она́ молча́ла и про себя́ возмуща́лась ве́треностью други́х веще́й: ну мо́жно ли говори́ть и ду́мать то́лько о себе́ да о себе́, не обраща́я внима́ния на ту, что так скро́мно стои́т в углу́ и позволя́ет в себя́ плева́ть!
    Над комо́дом висе́ла больша́я карти́на в золочёной ра́ме. На ней была́ изображена́ краси́вая ме́стность: высо́кие ста́рые дере́вья, трава́, цветы́ и широ́кая река́, убега́вшая ми́мо роско́шных дворцо́в куда́-то далеко́ за лес, в безбре́жное мо́ре.
    О́ле-Луко́йе прикосну́лся волше́бной спринцо́вкой к карти́не, и вот нарисо́ванные пти́цы запе́ли, ве́тви дере́вьев зашевели́лись, а облака́ поплы́ли по не́бу; ви́дно бы́ло да́же, как скользи́ли по карти́не их те́ни.
    Зате́м О́ле приподня́л Я́льмара до у́ровня ра́мы, и ма́льчик ступи́л пря́мо в высо́кую траву́. Освещённый со́лнышком, сия́вшим сквозь листву́ дере́вьев, он побежа́л к воде́ и усе́лся в ма́ленькую ло́дку, кото́рая пока́чивалась на воде́ у бе́рега. Ло́дочка была́ вы́крашена в кра́сный и бе́лый цвет, а паруса́ её блесте́ли, как сере́бряные. Шесть лебеде́й в золоты́х коро́нах, наде́тых на ше́и, с сия́ющими си́ними звёздами на голова́х, повлекли́ ло́дочку ми́мо зелёных лесо́в, где дере́вья шепта́ли о разбо́йниках и ве́дьмах, а цветы́ – о преле́стных ма́леньких э́льфах и о том, что рассказа́ли им ба́бочки.
    Удиви́тельные ры́бы с серебри́стой и золоти́стой чешуёй плы́ли за ло́дкой, ныря́ли и, подпры́гнув, опя́ть с шу́мом шлёпались в во́ду; кра́сные и голубы́е, больши́е и ма́ленькие пти́цы лете́ли за Я́льмаром двумя́ дли́нными верени́цами, комары́ толкли́сь, а ма́йские жуки́ гуде́ли: «Бум! Бум!» Всем им хоте́лось проводи́ть Я́льмара, и у ка́ждого была́ для него́ нагото́ве ска́зка.
    Да, э́то бы́ло пла́ванье!
    Леса́ то густе́ли и темне́ли, то станови́лись похо́жими на краси́вейшие сады́, освещённые со́лнцем и усе́янные цвета́ми.

    На берега́х реки́ возвыша́лись больши́е хруста́льные и мра́морные за́мки, а на балко́нах э́тих дворцо́в стоя́ли принце́ссы – и все они́ бы́ли знако́мые Я́льмару де́вочки, с кото́рыми он ча́сто игра́л, – они́ протя́гивали ему́ ру́ки, и ка́ждая держа́ла в пра́вой руке́ хоро́шенького са́харного поросёнка – тако́го ре́дко мо́жно купи́ть у торго́вки сла́достями. Я́льмар, проплыва́я ми́мо, хвата́л поросёнка, но принце́сса не выпуска́ла его́ из рук; поросёнок перела́мывался, и о́ба получа́ли свою́ часть: Я́льмар – побо́льше, принце́сса – поме́ньше. У всех за́мков стоя́ли на часа́х ма́ленькие при́нцы, они́ отдава́ли Я́льмару честь золоты́ми са́блями и осыпа́ли его́ изю́мом и оловя́нными солда́тиками – э́то я́вно бы́ли настоя́щие при́нцы!


    Я́льмар плыл че́рез леса́, каки́е-то огро́мные за́лы и города́… Проплы́л и че́рез тот го́род, где жила́ его́ ня́ня, кото́рая ня́нчила его́, когда́ он был ещё малю́ткой, и о́чень люби́ла своего́ пито́мца. И вот он уви́дел её: она́ кива́ла ему́, маха́ла руко́й и пе́ла тро́гательную пе́сенку, кото́рую сама́ когда́-то сочини́ла и присла́ла ему́:
    вернуться
    1
    Оле, закрой глазки! (датск.)

  11. Vik_Toropov Ответить

    Никто на свете не знает столько историй, сколько Оле-Лукойе. Вот мастер рассказывать-то!
    Вечером, когда дети смирно сидят за столом или на своих скамеечках, является Оле-Лукойе. В одних чулках он подымается тихонько по лестнице, потом осторожно приотворит дверь, неслышно шагнет в комнату и слегка прыснет детям в глаза сладким молоком. Веки у детей начинают слипаться, и они уже не могут разглядеть Оле, а он подкрадывается к ним сзади и начинает легонько дуть им в затылок. Подует – и головки у них сейчас отяжелеют. Это совсем не больно – у Оле-Лукойе нет ведь злого умысла; он хочет только, чтобы дети угомонились, а для этого их непременно надо уложить в постель! Ну вот он и уложит их, а потом уж начинает рассказывать истории.
    Когда дети заснут, Оле-Лукойе присаживается к ним на постель. Одет он чудесно: на нем шелковый кафтан, только нельзя сказать, какого цвета, – он отливает то голубым, то зеленым, то красным, смотря по тому, в какую сторону повернется Оле. Под мышками у него по зонтику: один с картинками – его он раскрывает над хорошими детьми, и тогда им всю ночь снятся волшебные сказки, другой совсем простой, гладкий, – его он раскрывает над нехорошими детьми: ну, они и спят всю ночь как убитые, и поутру оказывается, что они ровно ничего не видали во сне!
    Послушаем же о том, как Оле-Лукойе навещал каждый вечер одного мальчика, Яльмара, и рассказывал ему истории! Это будет целых семь историй: в неделе ведь семь дней.
    Понедельник
    – Ну вот, – сказал Оле-Лукойе, уложив Яльмара в постель, – теперь украсим комнату!
    И в один миг все комнатные цветы превратились в большие деревья, которые тянули свои длинные ветви вдоль стен к самому потолку, а вся комната превратилась в чудеснейшую беседку. Ветви деревьев были усеяны цветами; каждый цветок по красоте и запаху был лучше розы, а вкусом (если бы только вы захотели его попробовать) слаще варенья; плоды же блестели, как золотые. Еще на деревьях были пышки, которые чуть не лопались от изюмной начинки. Просто чудо что такое!
    Вдруг в ящике стола, где лежали учебные принадлежности Яльмара, поднялись ужасные стоны.
    – Что там такое? – сказал Оле-Лукойе, пошел и выдвинул ящик.
    Оказывается, это рвала и метала аспидная доска: в решение написанной на ней задачи вкралась ошибка, и все вычисления готовы были рассыпаться; грифель скакал и прыгал на своей веревочке, точно собачка: он очень хотел помочь делу, да не мог. Громко стонала и тетрадь Яльмара, слушать ее было просто ужасно! На каждой странице стояли большие буквы, а с ними рядом маленькие, и так целым столбцом одна под другой – это была пропись; сбоку же шли другие, воображавшие, что держатся так же твердо. Их писал Яльмар, и они, казалось, спотыкались об линейки, на которых должны были стоять.
    – Вот как надо держаться! – говорила пропись. – Вот так, с легким наклоном вправо!
    – Ах, мы бы и рады, – отвечали буквы Яльмара, – да не можем! Мы такие плохонькие!
    – Так вас надо немного подтянуть! – сказал Оле-Лукойе.
    – Ой, нет! – закричали они и выпрямились так, что любо было глядеть.
    – Ну, теперь нам не до историй! – сказал Оле-Лукойе. – Будем-ка упражняться! Раз-два! Раз-два!
    И он довел все буквы Яльмара так, что они стояли уже ровно и бодро, как твоя пропись. Но утром, когда Оле-Лукойе ушел и Яльмар проснулся, они выглядели такими же жалкими, как прежде.
    Вторник
    Как только Яльмар улегся, Оле-Лукойе дотронулся своею волшебной брызгалкой до мебели, и все вещи сейчас же начали болтать, и болтали они о себе все, кроме плевательницы; эта молчала и сердилась про себя на их тщеславие: говорят только о себе да о себе и даже не подумают о той, что так скромно стоит в углу и позволяет в себя плевать!
    Над комодом висела большая картина в золоченой раме; на ней была изображена красивая местность: высокие старые деревья, трава, цветы и широкая река, убегавшая мимо дворцов за лес, в далекое море.
    Оле-Лукойе дотронулся волшебной брызгалкой до картины, и нарисованные на ней птицы запели, ветви деревьев зашевелились, а облака понеслись по небу; видно было даже, как скользила по земле их тень.
    Затем Оле приподнял Яльмара к раме, и мальчик стал ногами прямо в высокую траву. Солнышко светило на него сквозь ветви деревьев, он побежал к воде и уселся в лодочку, которая колыхалась у берега. Лодочка была выкрашена в красное с белым, паруса блестели, как серебряные, и шесть лебедей с золотыми коронами на шеях и сияющими голубыми звездами на головах повлекли лодочку вдоль зеленых лесов, где деревья рассказывали о разбойниках и ведьмах, а цветы – о прелестных маленьких эльфах и о том, что они слышали от бабочек.
    Чудеснейшие рыбы с серебристою и золотистою чешуей плыли за лодкой, ныряли и плескали в воде хвостами; красные и голубые, большие и маленькие птицы летели за Яльмаром двумя длинными вереницами; комары танцевали, а майские жуки гудели:
    “Жуу! Жуу!”; всем хотелось провожать Яльмара, и у каждого была для него наготове история.
    Да, вот это было плавание!
    Леса то густели и темнели, то становились похожими на прекрасные сады, озаренные солнцем и усеянные цветами. По берегам реки возвышались большие хрустальные и мраморные дворцы; на балконах их стояли принцессы, и всё это были знакомые Яльмару девочки, с которыми он часто играл.
    Каждая держала в правой руке славного обсахаренного пряничного поросенка – такого редко купишь у торговки. Яльмар, проплывая мимо, хватался за один конец пряника, принцесса крепко держалась за другой, и пряник разламывался пополам; каждый получал свою долю: Яльмар – побольше, принцесса – поменьше. У всех дворцов стояли на часах маленькие принцы; они отдавали Яльмару честь золотыми саблями и осыпали его изюмом и оловянными солдатиками, – вот что значит настоящие-то принцы!
    Яльмар плыл через леса, через какие-то огромные залы и города… Проплыл он и через город, где жила его старая няня, которая носила его на руках, когда он был еще малюткой, и очень любила своего питомца. И вот он увидел ее: она кланялась, посылала ему рукою воздушные поцелуи и пела хорошенькую песенку, которую сама сложила и – прислала Яльмару:
    – Мой Яльмар, тебя вспоминаю
    Почти каждый день, каждый час!
    Сказать не могу, как желаю
    Тебя увидать вновь хоть раз!
    Тебя ведь я в люльке качала,
    Учила ходить, говорить
    И в щечки и в лоб целовала.
    Так как мне тебя не любить!
    И птички подпевали ей, цветы приплясывали, а старые ивы кивали, как будто Оле-Лукойе и им рассказывал историю.
    Среда
    Ну и дождь лил! Яльмар слышал этот страшный шум даже во сне; когда же Оле-Лукойе открыл окно, оказалось, что вода стоит вровень с подоконником. Целое озеро! Зато к самому дому причалил великолепнейший корабль.
    – Хочешь прогуляться, Яльмар? – спросил Оле. – Побываешь ночью в чужих землях, а к утру – опять дома!
    И вот Яльмар, разодетый по-праздничному, очутился на корабле. Погода сейчас же прояснилась; они проплыли по улицам, мимо церкви, и оказались среди сплошного огромного озера. Наконец они уплыли так далеко, что земля совсем скрылась из глаз. По поднебесью неслась стая аистов; они тоже собрались в чужие теплые края и летели длинною вереницей, один за другим. Они были в пути уже много-много дней, и один из них так устал, что крылья отказывались ему служить. Он летел позади всех, потом отстал и начал опускаться на своих распущенных крыльях все ниже и ниже, вот взмахнул ими раз, другой, но напрасно… Скоро он задел за мачту корабля. скользнул по снастям и – бах! – упал прямо на палубу.
    Юнга подхватил его и посадил в птичник к курам, уткам и индейкам. Бедняга аист стоял и уныло озирался кругом.
    – Ишь какой! – сказали куры.
    А индейский петух надулся и спросил у аиста, кто он таков; утки же пятились, подталкивая друг друга крыльями, и крякали: “Дур-рак! Дур-рак!”
    Аист рассказал им про жаркую Африку, про пирамиды и страусов, которые носятся по пустыне с быстротой диких лошадей, но утки ничего не поняли и опять стали подталкивать одна другую:
    – Ну не дурак ли?
    – Конечно, дурак! – сказал индейский петух и сердито забормотал.
    Аист замолчал и стал думать о своей Африке.
    – Какие у вас чудесные тонкие ноги! – сказал индейский петух. – Почем аршин?
    – Кряк! Кряк! Кряк! – закрякали смешливые утки, но аист как будто и не слыхал.
    – Могли бы и вы посмеяться с нами! – сказал аисту индейский петух. – Очень забавно было сказано! Да куда там, для него это слишком низменно! И вообще нельзя сказать, чтобы он отличался понятливостью. Что ж, будем забавлять себя сами!
    И куры кудахтали, утки крякали, и это их ужасно забавляло.
    Но Яльмар подошел к птичнику, открыл дверцу, поманил аиста, и тот выпрыгнул к нему на палубу – он уже успел отдохнуть. Аист как будто поклонился Яльмару в знак благодарности, взмахнул широкими крыльями и полетел в теплые края. Куры закудахтали, утки закрякали, а индейский петух так надулся, что гребешок у него весь налился кровью.
    – Завтра из вас сварят суп! – сказал Яльмар и проснулся опять в своей маленькой кроватке.
    Славное путешествие проделали они ночью с Оле-Лукойе!
    Четверг
    – Знаешь что? – сказал Оле-Лукойе. – Только не пугайся! Я сейчас покажу тебе мышку! – И правда, в руке у него была хорошенькая мышка. – Она явилась пригласить тебя на свадьбу! Две мышки собираются сегодня ночью вступить в брак. Живут они под полом в кладовой твоей матери. Чудесное помещение, говорят!
    – А как же я пролезу сквозь маленькую дырочку в полу? – спросил Яльмар.
    – Уж положись на меня! – сказал Оле-Лукойе. Он дотронулся до мальчика своею волшебной брызгалкой, и Яльмар вдруг стал уменьшаться, уменьшаться и наконец сделался величиною с палец.
    – Теперь можно одолжить мундир у оловянного солдатика. По-моему, такой наряд тебе вполне подойдет: мундир ведь так красит, а ты идешь в гости!
    – Хорошо! – согласился Яльмар, переоделся и стал похож на образцового оловянного солдатика.
    – Не угодно ли вам сесть в наперсток вашей матушки? – сказала Яльмару мышка. – Я буду иметь честь отвезти вас.
    – Ах, какое беспокойство для фрекен! – сказал Яльмар, и они поехали на мышиную свадьбу.
    Проскользнув в дыру, прогрызенную мышами в полу, они попали сначала в длинный узкий коридор, здесь как раз только и можно было проехать в наперстке. Коридор был ярко освещен гнилушками.
    – Правда ведь, чудный запах? – спросила мышка-возница. – Весь коридор смазан салом! Что может быть лучше?
    Наконец добрались и до зала, где праздновалась свадьба. Направо, перешептываясь и пересмеиваясь, стояли мышки-дамы, налево, покручивая лапками усы, – мышки-кавалеры, а посередине, на выеденной корке сыра, возвышались сами жених с невестой и целовались на глазах у всех. Что ж, они ведь были обручены и готовились вступить в брак.
    А гости все прибывали да прибывали; мыши чуть не давили друг друга насмерть, и вот счастливую парочку оттеснили к самым дверям, так что никому больше нельзя было ни войти, ни выйти. Зал, как и коридор, был весь смазан салом, другого угощения и не было; а на десерт гостей обносили горошиной, на которой одна родственница новобрачных выгрызла их имена, то есть, конечно, всего-навсего первые буквы. Диво, да и только!
    Все мыши объявили, что свадьба была великолепна и что они очень приятно провели время.
    Яльмар поехал домой. Довелось ему побывать в знатном обществе, хоть и пришлось порядком съежиться и облечься в мундир оловянного солдатика.
    Пятница
    Просто не верится, сколько есть пожилых людей, которым страх как хочется залучить меня к себе! – сказал Оле-Лукойе. – Особенно желают этого те, кто сделал что-нибудь дурное. “Добренький, миленький Оле, – говорят они мне, – мы просто не можем сомкнуть глаз, лежим без сна всю ночь напролет и видим вокруг себя все свои дурные дела. Они, точно гадкие маленькие тролли, сидят по краям постели и брызжут на нас кипятком. Хоть бы ты пришел и прогнал их. Мы бы с удовольствием заплатили тебе, Оле! – добавляют они с глубоким вздохом. – Спокойной же ночи, Оле! Деньги на окне!” Да что мне деньги! Я ни к кому не прихожу за деньги!
    – А что мы будем делать сегодня ночью? – спросил Яльмар.
    – Не хочешь ли опять побывать на свадьбе? Только не на такой, как вчера. Большая кукла твоей сестры, та, что одета мальчиком и зовется Германом, хочет повенчаться с куклой Бертой; а еще сегодня день рождения куклы, и потому готовится много подарков!
    – Знаю, знаю! – сказал Яльмар. – Как только куклам понадобится новое платье, сестра сейчас празднует их рождение или свадьбу. Это уж: было сто раз!
    – Да, а сегодня ночью будет сто первый, и, значит, последний! Оттого и готовится нечто необыкновенное. Взгляни-ка!
    Яльмар взглянул на стол. Там стоял домик из картона: окна были освещены, и все оловянные солдатики держали ружья на караул. Жених с невестой задумчиво сидели на полу, прислонившись к ножке стола: да, им было о чем задуматься! Оле-Лукойе, нарядившись в бабушкину черную юбку, обвенчал их.
    Затем молодые получили подарки, но от угощения отказались: они были сыты своей любовью.
    – Что ж, поедем теперь на дачу или отправимся за границу? – спросил молодой.
    На совет пригласили опытную путешественницу ласточку и старую курицу, которая уже пять раз была наседкой. Ласточка рассказала о теплых краях, где зреют сочные, тяжелые кисти винограда, где воздух так мягок, а горы расцвечены такими красками, о каких здесь и понятия не имеют.
    – Зато там нет нашей кудрявой капусты! – сказала курица. – Раз я со всеми своими цыплятами провела лето в деревне; там была целая куча песку, в котором мы могли рыться и копаться сколько угодно! А еще нам был открыт вход в огород с капустой! Ах, какая она была зеленая! Не знаю. что может быть красивее!
    – Да ведь кочаны похожи как две капли воды! – сказала ласточка. – К тому же здесь так часто бывает дурная погода.
    – Ну, к этому можно привыкнуть! – сказала курица.
    – А какой тут холод! Того и гляди, замерзнешь! Ужасно холодно!
    – То-то и хорошо для капусты! – сказала курица. – Да, в конце-то концов, и у нас бывает тепло! Ведь четыре года тому назад лето стояло у нас целых пять недель! Да какая жарища-то была! Все задыхались! Кстати сказать, у нас нет ядовитых тварей, как у вас там! Нет и разбойников! Надо быть отщепенцем, чтобы не находить нашу страну самой лучшей в мире! Такой недостоин и жить в ней! – Тут курица заплакала. – Я ведь тоже путешествовала, как же! Целых двенадцать миль проехала в бочонке! И никакого удовольствия нет в путешествии!
    – Да, курица – особа вполне достойная! – сказала кукла Берта. – Мне тоже вовсе не нравится ездить по горам – то вверх, то вниз! Нет, мы переедем на дачу в деревню, где есть песочная куча, и будем гулять в огороде с капустой.
    На том и порешили.
    Суббота
    – А сегодня будешь рассказывать? – спросил Яльмар, как только Оле-Лукойе уложил его в постель.
    – Сегодня некогда! – ответил Оле и раскрыл над мальчиком свой красивый зонтик. – Погляди-ка вот на этих китайцев!
    Зонтик был похож на большую китайскую чашу, расписанную голубыми деревьями и узенькими мостиками, на которых стояли маленькие китайцы и кивали головами.
    – Сегодня надо будет принарядить к завтрашнему дню весь мир! – продолжал Оле. – Завтра ведь праздник, воскресенье! Мне надо пойти на колокольню – посмотреть, вычистили ли церковные карлики все колокола, не то они плохо будут звонить завтра; потом надо в поле – посмотреть, смел ли ветер пыль с травы и листьев. Самая же трудная работа еще впереди: надо снять с неба и перечистить все звезды. Я собираю их в свой передник, но приходится ведь нумеровать каждую звезду и каждую дырочку, где она сидела, чтобы потом каждую поставить на свое место, иначе они не будут держаться и посыплются с неба одна за другой!
    – Послушайте-ка вы, господин Оле-Лукойе! – сказал вдруг висевший на стене старый портрет. – Я прадедушка Яльмара и очень вам признателен за то, что вы рассказываете мальчику сказки; но вы не должны извращать его понятий. Звезды нельзя снимать с неба и чистить. Звезды – такие же небесные тела, как наша Земля, тем-то они и хороши!
    – Спасибо тебе, прадедушка! – отвечал Оле-Лукойе. – Спасибо! Ты – глава фамилии, родоначальник, но я все-таки постарше тебя! Я старый язычник; римляне и греки звали меня богом сновидений! Я имел и имею вход в знатнейшие дома и знаю, как обходиться и с большими и с малыми. Можешь теперь рассказывать сам!
    И Оле-Лукойе ушел, взяв под мышку свой зонтик.
    – Ну, уж нельзя и высказать своего мнения! – сказал старый портрет. Тут Яльмар проснулся.
    Воскресенье
    – Добрый вечер! – сказал Оле-Лукойе. Яльмар кивнул ему, вскочил и повернул прадедушкин портрет лицом к стене, чтобы он опять не вмешался в разговор.
    – А теперь ты расскажи мне историю про пять зеленых горошин, родившихся в одном стручке, про петушиную ногу, которая ухаживала за куриной ногой, и про штопальную иглу, что воображала себя швейной иголкой.
    – Ну нет, хорошенького понемножку! – сказал Оле-Лукойе. – Я лучше покажу тебе кое-что. Я покажу тебе своего брата, его тоже зовут Оле-Лукойе. Но он знает только две сказки: одна бесподобно хороша, а другая так ужасна, что… да нет, невозможно даже и сказать как!
    Тут Оле-Лукойе приподнял Яльмара, поднес его к окну и сказал:
    – Сейчас ты увидишь моего брата, другого Оле-Лукойе. Кафтан на нем весь расшит серебром, что твой гусарский мундир; за плечами развевается черный бархатный плащ! Гляди, как он скачет!
    И Яльмар увидел, как мчался во весь опор другой Оле-Лукойе и сажал к себе на лошадь и старых и малых. Одних он сажал перед собою, других позади; но сначала каждого спрашивал:
    – Какие у тебя отметки за поведение?
    – Хорошие! – отвечали все.
    – Покажи-ка! – говорил он.
    Приходилось показывать; и вот тех, у кого были отличные или хорошие отметки, он сажал впереди себя и рассказывал им чудесную сказку, а тех, у кого были посредственные или плохие, – позади себя, и эти должны были слушать страшную сказку. Они тряслись от страха, плакали и хотели спрыгнуть с лошади, да не могли – они сразу крепко прирастали к седлу.
    – А я ничуть не боюсь его! – сказал Яльмар.
    – Да и нечего бояться! – сказал Оле. – Смотри только, чтобы у тебя всегда были хорошие отметки!
    – Вот это поучительно! – пробормотал прадедушкин портрет. – Все-таки, значит, не мешает иногда высказать свое мнение.
    Он был очень доволен.
    Вот и вся история об Оле-Лукойе! А вечером пусть он сам расскажет тебе еще что-нибудь.

  12. vokez Ответить

    Никто на свете не знает столько историй, сколько Оле-Лукойе. Вот мастер рассказывать-то!
    Вечером, когда дети смирно сидят за столом или на своих скамеечках, является Оле-Лукойе. В одних чулках он подымается тихонько по лестнице, потом осторожно приотворит дверь, неслышно шагнет в комнату и слегка прыснет детям в глаза сладким молоком. Веки у детей начинают слипаться, и они уже не могут разглядеть Оле, а он подкрадывается к ним сзади и начинает легонько дуть им в затылок. Подует — и головки у них сейчас отяжелеют. Это совсем не больно — у Оле-Лукойе нет ведь злого умысла; он хочет только, чтобы дети угомонились, а для этого их непременно надо уложить в постель! Ну вот он и уложит их, а потом уж начинает рассказывать истории.
    Когда дети заснут, Оле-Лукойе присаживается к ним на постель. Одет он чудесно: на нем шелковый кафтан, только нельзя сказать, какого цвета, — он отливает то голубым, то зеленым, то красным, смотря по тому, в какую сторону повернется Оле. Под мышками у него по зонтику: один с картинками — его он раскрывает над хорошими детьми, и тогда им всю ночь снятся волшебные сказки, другой совсем простой, гладкий, — его он раскрывает над нехорошими детьми: ну, они и спят всю ночь как убитые, и поутру оказывается, что они ровно ничего не видали во сне!
    Послушаем же о том, как Оле-Лукойе навещал каждый вечер одного мальчика, Яльмара, и рассказывал ему истории! Это будет целых семь историй: в неделе ведь семь дней.
    Понедельник
    Ну вот, — сказал Оле-Лукойе, уложив Яльмара в постель, — теперь украсим комнату!
    И в один миг все комнатные цветы превратились в большие деревья, которые тянули свои длинные ветви вдоль стен к самому потолку, а вся комната превратилась в чудеснейшую беседку. Ветви деревьев были усеяны цветами; каждый цветок по красоте и запаху был лучше розы, а вкусом (если бы только вы захотели его попробовать) слаще варенья; плоды же блестели, как золотые. Еще на деревьях были пышки, которые чуть не лопались от изюмной начинки. Просто чудо что такое!
    Вдруг в ящике стола, где лежали учебные принадлежности Яльмара, поднялись ужасные стоны.
    — Что там такое? — сказал Оле-Лукойе, пошел и выдвинул ящик.
    Оказывается, это рвала и метала аспидная доска: в решение написанной на ней задачи вкралась ошибка, и все вычисления готовы были рассыпаться; грифель скакал и прыгал на своей веревочке, точно собачка: он очень хотел помочь делу, да не мог. Громко стонала и тетрадь Яльмара, слушать ее было просто ужасно! На каждой странице стояли большие буквы, а с ними рядом маленькие, и так целым столбцом одна под другой — это была пропись; сбоку же шли другие, воображавшие, что держатся так же твердо. Их писал Яльмар, и они, казалось, спотыкались об линейки, на которых должны были стоять.
    — Вот как надо держаться! — говорила пропись. — Вот так, с легким наклоном вправо!
    — Ах, мы бы и рады, — отвечали буквы Яльмара, — да не можем! Мы такие плохонькие!
    — Так вас надо немного подтянуть! — сказал Оле-Лукойе.
    — Ой, нет! — закричали они и выпрямились так, что любо было глядеть.
    — Ну, теперь нам не до историй! — сказал Оле-Лукойе. — Будем-ка упражняться! Раз-два! Раз-два!
    И он довел все буквы Яльмара так, что они стояли уже ровно и бодро, как твоя пропись. Но утром, когда Оле-Лукойе ушел и Яльмар проснулся, они выглядели такими же жалкими, как прежде.
    Вторник
    Как только Яльмар улегся, Оле-Лукойе дотронулся своею волшебной брызгалкой до мебели, и все вещи сейчас же начали болтать, и болтали они о себе все, кроме плевательницы; эта молчала и сердилась про себя на их тщеславие: говорят только о себе да о себе и даже не подумают о той, что так скромно стоит в углу и позволяет в себя плевать!
    Над комодом висела большая картина в золоченой раме; на ней была изображена красивая местность: высокие старые деревья, трава, цветы и широкая река, убегавшая мимо дворцов за лес, в далекое море.
    Оле-Лукойе дотронулся волшебной брызгалкой до картины, и нарисованные на ней птицы запели, ветви деревьев зашевелились, а облака понеслись по небу; видно было даже, как скользила по земле их тень.
    Затем Оле приподнял Яльмара к раме, и мальчик стал ногами прямо в высокую траву. Солнышко светило на него сквозь ветви деревьев, он побежал к воде и уселся в лодочку, которая колыхалась у берега. Лодочка была выкрашена в красное с белым, паруса блестели, как серебряные, и шесть лебедей с золотыми коронами на шеях и сияющими голубыми звездами на головах повлекли лодочку вдоль зеленых лесов, где деревья рассказывали о разбойниках и ведьмах, а цветы — о прелестных маленьких эльфах и о том, что они слышали от бабочек.
    Чудеснейшие рыбы с серебристою и золотистою чешуей плыли за лодкой, ныряли и плескали в воде хвостами; красные и голубые, большие и маленькие птицы летели за Яльмаром двумя длинными вереницами; комары танцевали, а майские жуки гудели:
    “Жуу! Жуу!”; всем хотелось провожать Яльмара, и у каждого была для него наготове история.
    Да, вот это было плавание!
    Леса то густели и темнели, то становились похожими на прекрасные сады, озаренные солнцем и усеянные цветами. По берегам реки возвышались большие хрустальные и мраморные дворцы; на балконах их стояли принцессы, и всё это были знакомые Яльмару девочки, с которыми он часто играл.
    Каждая держала в правой руке славного обсахаренного пряничного поросенка — такого редко купишь у торговки. Яльмар, проплывая мимо, хватался за один конец пряника, принцесса крепко держалась за другой, и пряник разламывался пополам; каждый получал свою долю: Яльмар — побольше, принцесса — поменьше. У всех дворцов стояли на часах маленькие принцы; они отдавали Яльмару честь золотыми саблями и осыпали его изюмом и оловянными солдатиками, — вот что значит настоящие-то принцы!
    Яльмар плыл через леса, через какие-то огромные залы и города… Проплыл он и через город, где жила его старая няня, которая носила его на руках, когда он был еще малюткой, и очень любила своего питомца. И вот он увидел ее: она кланялась, посылала ему рукою воздушные поцелуи и пела хорошенькую песенку, которую сама сложила и — прислала Яльмару:
    — Мой Яльмар, тебя вспоминаю
    Почти каждый день, каждый час!
    Сказать не могу, как желаю
    Тебя увидать вновь хоть раз!
    Тебя ведь я в люльке качала,
    Учила ходить, говорить
    И в щечки и в лоб целовала.
    Так как мне тебя не любить!
    И птички подпевали ей, цветы приплясывали, а старые ивы кивали, как будто Оле-Лукойе и им рассказывал историю.
    Среда
    Ну и дождь лил! Яльмар слышал этот страшный шум даже во сне; когда же Оле-Лукойе открыл окно, оказалось, что вода стоит вровень с подоконником. Целое озеро! Зато к самому дому причалил великолепнейший корабль.
    — Хочешь прогуляться, Яльмар? — спросил Оле. — Побываешь ночью в чужих землях, а к утру — опять дома!
    И вот Яльмар, разодетый по-праздничному, очутился на корабле. Погода сейчас же прояснилась; они проплыли по улицам, мимо церкви, и оказались среди сплошного огромного озера. Наконец они уплыли так далеко, что земля совсем скрылась из глаз. По поднебесью неслась стая аистов; они тоже собрались в чужие теплые края и летели длинною вереницей, один за другим. Они были в пути уже много-много дней, и один из них так устал, что крылья отказывались ему служить. Он летел позади всех, потом отстал и начал опускаться на своих распущенных крыльях все ниже и ниже, вот взмахнул ими раз, другой, но напрасно… Скоро он задел за мачту корабля. скользнул по снастям и — бах! — упал прямо на палубу.
    Юнга подхватил его и посадил в птичник к курам, уткам и индейкам. Бедняга аист стоял и уныло озирался кругом.
    — Ишь какой! — сказали куры.
    А индейский петух надулся и спросил у аиста, кто он таков; утки же пятились, подталкивая друг друга крыльями, и крякали: “Дур-рак! Дур-рак!”
    Аист рассказал им про жаркую Африку, про пирамиды и страусов, которые носятся по пустыне с быстротой диких лошадей, но утки ничего не поняли и опять стали подталкивать одна другую:
    — Ну не дурак ли?
    — Конечно, дурак! — сказал индейский петух и сердито забормотал.
    Аист замолчал и стал думать о своей Африке.
    — Какие у вас чудесные тонкие ноги! — сказал индейский петух. — Почем аршин?
    — Кряк! Кряк! Кряк! — закрякали смешливые утки, но аист как будто и не слыхал.
    — Могли бы и вы посмеяться с нами! — сказал аисту индейский петух. — Очень забавно было сказано! Да куда там, для него это слишком низменно! И вообще нельзя сказать, чтобы он отличался понятливостью. Что ж, будем забавлять себя сами!
    И куры кудахтали, утки крякали, и это их ужасно забавляло.
    Но Яльмар подошел к птичнику, открыл дверцу, поманил аиста, и тот выпрыгнул к нему на палубу — он уже успел отдохнуть. Аист как будто поклонился Яльмару в знак благодарности, взмахнул широкими крыльями и полетел в теплые края. Куры закудахтали, утки закрякали, а индейский петух так надулся, что гребешок у него весь налился кровью.
    — Завтра из вас сварят суп! — сказал Яльмар и проснулся опять в своей маленькой кроватке.
    Славное путешествие проделали они ночью с Оле-Лукойе!
    Четверг
    Знаешь что? — сказал Оле-Лукойе. — Только не пугайся! Я сейчас покажу тебе мышку! — И правда, в руке у него была хорошенькая мышка. — Она явилась пригласить тебя на свадьбу! Две мышки собираются сегодня ночью вступить в брак. Живут они под полом в кладовой твоей матери. Чудесное помещение, говорят!
    — А как же я пролезу сквозь маленькую дырочку в полу? — спросил Яльмар.
    — Уж положись на меня! — сказал Оле-Лукойе. Он дотронулся до мальчика своею волшебной брызгалкой, и Яльмар вдруг стал уменьшаться, уменьшаться и наконец сделался величиною с палец.
    — Теперь можно одолжить мундир у оловянного солдатика. По-моему, такой наряд тебе вполне подойдет: мундир ведь так красит, а ты идешь в гости!
    — Хорошо! — согласился Яльмар, переоделся и стал похож на образцового оловянного солдатика.
    — Не угодно ли вам сесть в наперсток вашей матушки? — сказала Яльмару мышка. — Я буду иметь честь отвезти вас.
    — Ах, какое беспокойство для фрекен! — сказал Яльмар, и они поехали на мышиную свадьбу.
    Проскользнув в дыру, прогрызенную мышами в полу, они попали сначала в длинный узкий коридор, здесь как раз только и можно было проехать в наперстке. Коридор был ярко освещен гнилушками.
    — Правда ведь, чудный запах? — спросила мышка-возница. — Весь коридор смазан салом! Что может быть лучше?
    Наконец добрались и до зала, где праздновалась свадьба. Направо, перешептываясь и пересмеиваясь, стояли мышки-дамы, налево, покручивая лапками усы, — мышки-кавалеры, а посередине, на выеденной корке сыра, возвышались сами жених с невестой и целовались на глазах у всех. Что ж, они ведь были обручены и готовились вступить в брак.
    А гости все прибывали да прибывали; мыши чуть не давили друг друга насмерть, и вот счастливую парочку оттеснили к самым дверям, так что никому больше нельзя было ни войти, ни выйти. Зал, как и коридор, был весь смазан салом, другого угощения и не было; а на десерт гостей обносили горошиной, на которой одна родственница новобрачных выгрызла их имена, то есть, конечно, всего-навсего первые буквы. Диво, да и только!
    Все мыши объявили, что свадьба была великолепна и что они очень приятно провели время.
    Яльмар поехал домой. Довелось ему побывать в знатном обществе, хоть и пришлось порядком съежиться и облечься в мундир оловянного солдатика.
    Пятница
    Просто не верится, сколько есть пожилых людей, которым страх как хочется залучить меня к себе! — сказал Оле-Лукойе. — Особенно желают этого те, кто сделал что-нибудь дурное. “Добренький, миленький Оле, — говорят они мне, — мы просто не можем сомкнуть глаз, лежим без сна всю ночь напролет и видим вокруг себя все свои дурные дела. Они, точно гадкие маленькие тролли, сидят по краям постели и брызжут на нас кипятком. Хоть бы ты пришел и прогнал их. Мы бы с удовольствием заплатили тебе, Оле! — добавляют они с глубоким вздохом. — Спокойной же ночи, Оле! Деньги на окне!” Да что мне деньги! Я ни к кому не прихожу за деньги!
    — А что мы будем делать сегодня ночью? — спросил Яльмар.
    — Не хочешь ли опять побывать на свадьбе? Только не на такой, как вчера. Большая кукла твоей сестры, та, что одета мальчиком и зовется Германом, хочет повенчаться с куклой Бертой; а еще сегодня день рождения куклы, и потому готовится много подарков!
    — Знаю, знаю! — сказал Яльмар. — Как только куклам понадобится новое платье, сестра сейчас празднует их рождение или свадьбу. Это уж: было сто раз!
    — Да, а сегодня ночью будет сто первый, и, значит, последний! Оттого и готовится нечто необыкновенное. Взгляни-ка!
    Яльмар взглянул на стол. Там стоял домик из картона: окна были освещены, и все оловянные солдатики держали ружья на караул. Жених с невестой задумчиво сидели на полу, прислонившись к ножке стола: да, им было о чем задуматься! Оле-Лукойе, нарядившись в бабушкину черную юбку, обвенчал их.
    Затем молодые получили подарки, но от угощения отказались: они были сыты своей любовью.
    — Что ж, поедем теперь на дачу или отправимся за границу? — спросил молодой.
    На совет пригласили опытную путешественницу ласточку и старую курицу, которая уже пять раз была наседкой. Ласточка рассказала о теплых краях, где зреют сочные, тяжелые кисти винограда, где воздух так мягок, а горы расцвечены такими красками, о каких здесь и понятия не имеют.
    — Зато там нет нашей кудрявой капусты! — сказала курица. — Раз я со всеми своими цыплятами провела лето в деревне; там была целая куча песку, в котором мы могли рыться и копаться сколько угодно! А еще нам был открыт вход в огород с капустой! Ах, какая она была зеленая! Не знаю. что может быть красивее!
    — Да ведь кочаны похожи как две капли воды! — сказала ласточка. — К тому же здесь так часто бывает дурная погода.
    — Ну, к этому можно привыкнуть! — сказала курица.
    — А какой тут холод! Того и гляди, замерзнешь! Ужасно холодно!
    — То-то и хорошо для капусты! — сказала курица. — Да, в конце-то концов, и у нас бывает тепло! Ведь четыре года тому назад лето стояло у нас целых пять недель! Да какая жарища-то была! Все задыхались! Кстати сказать, у нас нет ядовитых тварей, как у вас там! Нет и разбойников! Надо быть отщепенцем, чтобы не находить нашу страну самой лучшей в мире! Такой недостоин и жить в ней! — Тут курица заплакала. — Я ведь тоже путешествовала, как же! Целых двенадцать миль проехала в бочонке! И никакого удовольствия нет в путешествии!
    — Да, курица — особа вполне достойная! — сказала кукла Берта. — Мне тоже вовсе не нравится ездить по горам — то вверх, то вниз! Нет, мы переедем на дачу в деревню, где есть песочная куча, и будем гулять в огороде с капустой.
    На том и порешили.
    Суббота
    А сегодня будешь рассказывать? — спросил Яльмар, как только Оле-Лукойе уложил его в постель.
    — Сегодня некогда! — ответил Оле и раскрыл над мальчиком свой красивый зонтик. — Погляди-ка вот на этих китайцев!
    Зонтик был похож на большую китайскую чашу, расписанную голубыми деревьями и узенькими мостиками, на которых стояли маленькие китайцы и кивали головами.
    — Сегодня надо будет принарядить к завтрашнему дню весь мир! — продолжал Оле. — Завтра ведь праздник, воскресенье! Мне надо пойти на колокольню — посмотреть, вычистили ли церковные карлики все колокола, не то они плохо будут звонить завтра; потом надо в поле — посмотреть, смел ли ветер пыль с травы и листьев. Самая же трудная работа еще впереди: надо снять с неба и перечистить все звезды. Я собираю их в свой передник, но приходится ведь нумеровать каждую звезду и каждую дырочку, где она сидела, чтобы потом каждую поставить на свое место, иначе они не будут держаться и посыплются с неба одна за другой!
    — Послушайте-ка вы, господин Оле-Лукойе! — сказал вдруг висевший на стене старый портрет. — Я прадедушка Яльмара и очень вам признателен за то, что вы рассказываете мальчику сказки; но вы не должны извращать его понятий. Звезды нельзя снимать с неба и чистить. Звезды — такие же небесные тела, как наша Земля, тем-то они и хороши!
    — Спасибо тебе, прадедушка! — отвечал Оле-Лукойе. — Спасибо! Ты — глава фамилии, родоначальник, но я все-таки постарше тебя! Я старый язычник; римляне и греки звали меня богом сновидений! Я имел и имею вход в знатнейшие дома и знаю, как обходиться и с большими и с малыми. Можешь теперь рассказывать сам!
    И Оле-Лукойе ушел, взяв под мышку свой зонтик.
    — Ну, уж нельзя и высказать своего мнения! — сказал старый портрет. Тут Яльмар проснулся.
    Воскресенье
    Добрый вечер! — сказал Оле-Лукойе. Яльмар кивнул ему, вскочил и повернул прадедушкин портрет лицом к стене, чтобы он опять не вмешался в разговор.
    — А теперь ты расскажи мне историю про пять зеленых горошин, родившихся в одном стручке, про петушиную ногу, которая ухаживала за куриной ногой, и про штопальную иглу, что воображала себя швейной иголкой.
    — Ну нет, хорошенького понемножку! — сказал Оле-Лукойе. — Я лучше покажу тебе кое-что. Я покажу тебе своего брата, его тоже зовут Оле-Лукойе. Но он знает только две сказки: одна бесподобно хороша, а другая так ужасна, что… да нет, невозможно даже и сказать как!
    Тут Оле-Лукойе приподнял Яльмара, поднес его к окну и сказал:
    — Сейчас ты увидишь моего брата, другого Оле-Лукойе. Кафтан на нем весь расшит серебром, что твой гусарский мундир; за плечами развевается черный бархатный плащ! Гляди, как он скачет!
    И Яльмар увидел, как мчался во весь опор другой Оле-Лукойе и сажал к себе на лошадь и старых и малых. Одних он сажал перед собою, других позади; но сначала каждого спрашивал:
    — Какие у тебя отметки за поведение?
    — Хорошие! — отвечали все.
    — Покажи-ка! — говорил он.
    Приходилось показывать; и вот тех, у кого были отличные или хорошие отметки, он сажал впереди себя и рассказывал им чудесную сказку, а тех, у кого были посредственные или плохие, — позади себя, и эти должны были слушать страшную сказку. Они тряслись от страха, плакали и хотели спрыгнуть с лошади, да не могли — они сразу крепко прирастали к седлу.
    — А я ничуть не боюсь его! — сказал Яльмар.
    — Да и нечего бояться! — сказал Оле. — Смотри только, чтобы у тебя всегда были хорошие отметки!
    — Вот это поучительно! — пробормотал прадедушкин портрет. — Все-таки, значит, не мешает иногда высказать свое мнение.
    Он был очень доволен.
    Вот и вся история об Оле-Лукойе! А вечером пусть он сам расскажет тебе еще что-нибудь.

  13. dadze12 Ответить

    Автор: Ганс Христиан Андерсен
    Перевод: Анна Васильевна Ганзен
    Никто на свете не знает столько сказок, сколько знает их Оле-Лукойе. Вот мастер-то рассказывать!
    Вечером, когда дети преспокойно сидят за столом или на своих скамеечках, является Оле-Лукойе. В одних чулках он тихо-тихо подымается по лестнице; потом осторожно приотворит дверь, неслышно шагнёт в комнату и слегка прыснет детям в глаза сладким молоком. В руках у него маленькая спринцовка, и молоко брызжет из неё тоненькой-тоненькой струйкой. Тогда веки у детей начинают слипаться, и они уж не могут разглядеть Оле, а он подкрадывается к ним сзади и начинает легонько дуть им в затылки. Подует — и головки у них сейчас отяжелеют. Это совсем не больно, — у Оле-Лукойе нет ведь злого умысла; он хочет только, чтобы дети угомонились, а для этого их непременно надо уложить в постель! Ну вот он и уложит их, а потом уж начинает рассказывать сказки.
    Когда дети заснут, Оле-Лукойе присаживается к ним на постель. Одет он чудесно: на нём шёлковый кафтан, только нельзя сказать, какого цвета — он отливает то голубым, то зелёным, то красным, смотря по тому, в какую сторону повернётся Оле. Под мышками у него по зонтику: один с картинками, который он раскрывает над хорошими детьми, и тогда им всю ночь снятся чудеснейшие сказки, а другой совсем простой, гладкий, который он развёртывает над нехорошими детьми: ну, они и спят всю ночь как чурбаны, и поутру оказывается, что они ровно ничего не видали во сне!
    Послушаем же о том, как Оле-Лукойе навещал каждый вечер одного маленького мальчика, Яльмара, и рассказывал ему сказки! Это будет целых семь сказок, — в неделе ведь семь дней.

    Понедельник

    — Ну вот, — сказал Оле-Лукойе, уложив Яльмара в постель, — теперь украсим комнату!
    И в один миг все комнатные цветы выросли, превратились в большие деревья, которые протянули свои длинные ветви вдоль стен к самому потолку; вся комната превратилась в чудеснейшую беседку. Ветви деревьев были усеяны цветами; каждый цветок по красоте и запаху был лучше розы, а вкусом (если бы только вы захотели его попробовать) слаще варенья; плоды же блестели, как золотые. Ещё на деревьях были пышки, которые чуть не лопались от изюмной начинки. Просто чудо что такое! Вдруг поднялись ужасные стоны в ящике стола, где лежали учебные принадлежности Яльмара.
    — Что там такое? — сказал Оле-Лукойе, пошёл и выдвинул ящик.
    Оказалось, что это рвала и метала аспидная доска: в решение написанной на ней задачи вкралась ошибка, и все вычисления готовы были распасться; грифель скакал и прыгал на своей верёвочке, точно собачка; он очень желал помочь делу, да не мог. Громко стонала и тетрадь Яльмара; просто ужас брал, слушая её! На каждой её странице в начале каждой строки стояли чудесные большие и маленькие буквы, — это была пропись; возле же шли другие, воображавшие, что держатся так же твёрдо. Их писал сам Яльмар, и они, казалось, спотыкались о линейки, на которых должны были бы стоять.
    — Вот как надо держаться! — говорила пропись. — Вот так, с лёгким наклоном вправо!
    — Ах, мы бы и рады, — отвечали буквы Яльмара, — да не можем! Мы такие плохонькие!
    — Так вас надо немного подтянуть! — сказал-Оле-Лукойе.
    — Ай, нет, нет! — закричали они и выпрямились так, что любо было глядеть.
    — Ну, теперь нам не до сказок! — сказал Оле-Лукойе. — Будем-ка упражняться! Раз-два! Раз-два!
    И он довёл буквы Яльмара до того, что они стояли ровно и бодро, как любая пропись. Но когда Оле-Лукойе ушёл и Яльмар утром проснулся, они выглядели такими же жалкими, как прежде.

    Вторник

    Как только Яльмар улёгся, Оле-Лукойе дотронулся своею волшебною спринцовкой до мебели, и все вещи сейчас же начали болтать между собою; все, кроме плевательницы; эта молчала и сердилась про себя на их суетность: говорят только о себе да о себе и даже не подумают о той, что так скромно стоит в углу и позволяет в себя плевать!
    Над комодом висела большая картина в золочёной раме; на ней была изображена красивая местность: высокие старые деревья, трава, цветы и широкая река, убегавшая мимо чудных дворцов, за лес, в далёкое море.
    Оле-Лукойе дотронулся волшебною спринцовкой до картины, и нарисованные на ней птицы запели, ветви деревьев зашевелились, а облака понеслись по небу; видно было даже, как скользила по картине их тень.
    Затем Оле приподнял Яльмара к раме, и мальчик стал ногами прямо в высокую траву. Солнышко светило на него сквозь ветви деревьев, он побежал к воде и уселся в лодочку, которая колыхалась у берега. Лодочка была выкрашена красною и белою краской, и шесть лебедей в золотых коронах с сияющими голубыми звёздами на головах повлекли лодочку вдоль зелёных лесов, где деревья рассказывали о разбойниках и ведьмах, а цветы — о прелестных маленьких эльфах и о том, что рассказывали им бабочки.
    Чудеснейшие рыбы с серебристою и золотистою чешуёй плыли за лодкой, ныряли и плескали в воде хвостами; красные, голубые, большие и маленькие птицы летели за Яльмаром двумя длинными вереницами; комары танцевали, а майские жуки гудели «Бум! Бум!»; всем хотелось провожать Яльмара, и у каждого была для него наготове сказка.
    Да, вот это было плаванье!
    Леса то густели и темнели, то становились похожими на чудеснейшие сады, освещённые солнцем и усеянные цветами. По берегам реки возвышались большие хрустальные и мраморные дворцы; на балконах их стояли принцессы, и всё это были знакомые Яльмару девочки, с которыми он часто играл.
    Они протягивали ему руки, и каждая держала в правой руке славного обсахаренного пряничного поросёнка, — такого редко купишь у торговки. Яльмар, проплывая мимо, хватался за один конец пряника, принцесса крепко держалась за другой, и пряник разламывался пополам; каждый получал свою долю: Яльмар побольше, принцесса поменьше. У всех дворцов стояли на часах маленькие принцы; они отдавали Яльмару честь золотыми саблями и осыпали его изюмом и оловянными солдатиками, — вот что значит настоящие-то принцы!
    Яльмар плыл через леса, через какие-то огромные залы и города… Проплыл он и через тот город, где жила его старая няня, которая нянчила его, когда он был ещё малюткой, и очень любила своего питомца. И вот он увидал её; она кланялась, посылала ему рукою воздушные поцелуи и пела хорошенькую песенку, которую сама сложила и прислала Яльмару:
    Мой Яльмар, тебя вспоминаю
    Почти каждый день, каждый час!
    Сказать не могу, как желаю
    Тебя увидеть вновь хоть раз!
    Тебя ведь я в люльке качала,
    Учила ходить, говорить,
    И в щёчки и в лоб целовала,
    Так как мне тебя не любить!
    Люблю тебя, ангел ты мой дорогой!
    Да будет вовеки господь бог с тобой!
    И птички подпевали ей, цветы приплясывали, а старые ивы кивали, как будто Оле-Лукойе и им рассказывал сказку.

    Среда

    Ну и дождь лил! Яльмар слышал этот страшный шум даже во сне; когда же Оле-Лукойе открыл окно, оказалось, что вода стояла вровень с подоконником. Целое озеро! Зато к самому дому причалил великолепнейший корабль.
    — Хочешь прокатиться, Яльмар? — спросил Оле. — Побываешь ночью в чужих землях, а к утру — опять дома!
    И вот Яльмар, разодетый по-праздничному, очутился на корабле. Погода сейчас же прояснилась, и они поплыли по улицам, мимо церкви, — кругом было одно сплошное огромное озеро. Наконец они уплыли так далеко, что земля совсем скрылась из глаз. По поднебесью неслась стая аистов; они тоже собрались в чужие тёплые края и летели длинною вереницей, один за другим. Они были в пути уже много-много дней, и один из них так устал, что крылья почти отказывались ему служить. Он летел позади всех, потом отстал и начал опускаться на своих распущенных крыльях всё ниже и ниже, вот взмахнул ими ещё раза два, но… напрасно! Скоро он задел за мачту корабля, скользнул по снастям и — бах! — упал прямо на палубу.
    Юнга подхватил его и посадил в птичник к курам, уткам и индейкам. Бедняга аист стоял и уныло озирался кругом.
    — Ишь какой! — сказали куры.
    А индейский петух надулся, как только мог, и спросил у аиста, кто он таков; утки же пятились, подталкивая друг друга крыльями, и крякали: «Дур-рак! Дур-рак!»
    И аист рассказал им о жаркой Африке, о пирамидах и о страусах, которые носятся по пустыне с быстротой диких лошадей, но утки ничего не поняли и опять стали подталкивать одна другую:
    — Ну не дурак ли он?
    — Конечно, дурак! — сказал индейский петух и сердито забормотал. Аист замолчал и стал думать о своей Африке.
    — Какие у вас чудесные тонкие ноги! — сказал индейский петух. — Почём аршин?
    — Кряк! Кряк! Кряк! — закрякали смешливые утки, но аист как будто и не слыхал.
    — Могли бы и вы посмеяться с нами! — сказал аисту индейский петух. — Очень забавно было сказано! Да куда, это, верно, слишком низменно для него! Вообще нельзя сказать, чтобы он отличался понятливостью! Что ж, будем забавлять себя сами!
    И курицы кудахтали, утки крякали, и это их ужасно забавляло.
    Но Яльмар подошёл к птичнику, открыл дверцу, поманил аиста, и тот выпрыгнул к нему на палубу, — он уже успел отдохнуть. И вот аист как будто поклонился Яльмару в знак благодарности, взмахнул широкими крыльями и полетел в тёплые края. А курицы закудахтали, утки закрякали, индейский же петух так надулся, что гребешок у него весь налился кровью.
    — Завтра из вас сварят суп! — сказал Яльмар и проснулся опять в своей маленькой кроватке.
    Славное путешествие сделали они ночью с Оле-Лукойе!

    Четверг

    — Знаешь что? — сказал Оле-Лукойе. — Только не пугайся! Я сейчас покажу тебе мышку!
    — И правда, в руке у него была прехорошенькая мышка. — Она явилась пригласить тебя на свадьбу! Две мышки собираются сегодня ночью вступить в брак. Живут они под полом в кладовой твоей матери. Чудесное помещение, говорят!
    — А как же я пролезу сквозь маленькую дырочку в полу? — спросил Яльмар.
    — Уж положись на меня! — сказал Оле-Лукойе. — Ты у меня сделаешься маленьким.
    И он дотронулся до мальчика своею волшебною спринцовкой. Яльмар вдруг стал уменьшаться, уменьшаться и наконец сделался величиною всего с пальчик.
    — Теперь можно будет одолжить мундир у оловянного солдатика. Я думаю, этот наряд будет вполне подходящим: мундир ведь так красит, ты же идёшь в гости!
    — Ну хорошо! — согласился Яльмар, переоделся и стал похож на образцового оловянного солдатика.
    — Не угодно ли вам сесть в напёрсток вашей матушки? — сказала Яльмару мышка. — Я буду иметь честь отвезти вас.
    — Ах, неужели вы сами будете беспокоиться, фрекен! — сказал Яльмар, и вот они поехали на мышиную свадьбу.
    Проскользнув в дырочку, прогрызенную мышами в полу, они попали сначала в длинный узкий коридор, здесь как раз только и можно было проехать в напёрстке.
    Коридор был ярко освещён гнилушками.
    — Ведь чудный запах? — спросила мышка-возница. — Весь коридор смазан салом! Что может быть лучше?
    Наконец добрались и до самой залы, где праздновалась свадьба. Направо, перешёптываясь и пересмеиваясь между собой, стояли все мышки-кавалеры, а посередине, на выеденной корке сыра, возвышались сами жених с невестой и страшно целовались на глазах у всех. Что ж, они ведь были обручены и готовились вступить в брак.
    А гости всё прибывали да прибывали; мыши чуть не давили друг друга насмерть, и вот счастливую парочку оттеснили к самым дверям, так что никому больше нельзя было ни войти, ни выйти.
    Зала, как и коридор, вся была смазана салом; другого угощенья и не было; а на десерт гостей обносили горошиной, на которой одна родственница новобрачных. Выгрызла их имена, то есть, конечно, всего-навсего первые буквы. Диво, да и только! Все мыши объявили, что свадьба была великолепная и что время проведено очень приятно.
    Яльмар поехал домой. Довелось ему побывать в знатном обществе, хоть и пришлось порядком съёжиться и облечься в мундир оловянного солдатика.

    Пятница

    — Просто не верится, сколько есть пожилых людей, которым страх как хочется залучить меня к себе! — сказал Оле-Лукойе. — Особенно желают этого те, кто сделал что-нибудь дурное.
    «Добренький, миленький Оле, — говорят они мне, — мы просто не можем сомкнуть глаз, лежим без сна всю ночь напролёт и видим вокруг себя все свои дурные дела. Они, точно гадкие маленькие тролли, сидят по краям постели и брызжут на нас кипятком. Хоть бы ты пришёл и прогнал их. Мы бы с удовольствием заплатили тебе, Оле! — добавляют они с глубоким вздохом. — Спокойной же ночи, Оле! Деньги на окне!» Да что мне деньги! Я ни к кому не прихожу за деньги!
    — Что будем делать сегодня ночью? — спросил Яльмар.
    — Не хочешь опять побывать на свадьбе? Только не на такой, как вчера. Большая кукла твоей сестры, та, что одета мальчиком и зовётся Германом, хочет повенчаться с куклой Бертой; кроме того, сегодня день рождения куклы, и потому готовится много подарков!
    — Знаю, знаю! — сказал Яльмар. — Как только куклам понадобится новое платье, сестра сейчас празднует их рождение или свадьбу. Это уж было сто раз!
    — Да, а сегодня ночью будет сто первый и, значит, последний! Оттого и готовится нечто необыкновенное. Взгляни-ка!
    Яльмар взглянул на стол. Там стоял домик из картона; окна были освещены, и все оловянные солдатики держали ружья на караул. Жених с невестой задумчиво сидели на полу, прислонившись к ножке стола; да, им было о чём задуматься! Оле-Лукойе, нарядившись в бабушкину чёрную юбку, обвенчал их, и вот вся мебель запела на мотив марша забавную песенку, которую написал карандаш:
    Затянем песенку дружней,
    Как ветер пусть несётся!
    Хотя чета наша, ей-ей,
    Ничем не отзовётся.
    Из лайки оба и торчат
    На палках без движенья,
    Зато роскошен их наряд —
    Глазам на загляденье!
    Итак, прославим песней их:
    Ура невеста и жених!
    Затем молодые получили подарки, но отказались от всего съедобного: они были сыты своей любовью.
    — Что ж, поехать нам теперь на дачу или отправиться за границу? — спросил молодой.
    На совет пригласили опытную путешественницу ласточку и старую курицу, которая уже пять раз была наседкой. Ласточка рассказала о тёплых краях, где зреют сочные, тяжёлые виноградные кисти, где воздух так мягок, а горы расцвечены такими красками, о каких здесь не имеют и понятия.
    — Там нет зато нашей кудрявой капусты! — сказала курица. — Раз я со всеми своими цыплятами провела лето в деревне; там была целая куча песку, в котором мы могли рыться и копаться сколько угодно! Кроме того, нам был открыт вход в огород с капустой! Ах, какая она была зелёная! Не знаю, что может быть красивее!
    — Да, ведь один кочан похож на другой, как две капли воды! — сказала ласточка. — К тому же здесь так часто бывает дурная погода.
    — Ну, к этому можно привыкнуть! — сказала курица.
    — А какой тут холод! Того и гляди замёрзнешь! Ужасно холодно!
    — То-то и хорошо для капусты! — сказала курица. — Да, наконец, и у нас бывает тепло! Ведь четыре года тому назад лето стояло у нас целых пять недель! Да какая жарища-то была! Все задыхались! Кстати сказать, у нас нет тех ядовитых тварей, как у вас там! Нет и разбойников! Надо быть отщепенцем, чтобы не находить нашу страну самою лучшею в мире! Такой недостоин и жить в ней! — Тут курица заплакала. — Я ведь тоже путешествовала, как же! Целых двенадцать миль проехала в бочонке! И никакого удовольствия нет в путешествии!
    — Да, курица — особа вполне достойная! — сказала кукла Берта. — Мне тоже вовсе не нравится ездить по горам — то вверх, то вниз! Нет, мы переедем на дачу в деревню, где есть песочная куча, и будем гулять в огороде с капустой. На том и порешили.

    Суббота

    — А сегодня будешь рассказывать? — спросил Яльмар, как только Оле-Лукойе уложил его в постель.
    — Сегодня некогда! — ответил Оле и раскрыл над мальчиком свой красивый зонтик.
    — Погляди-ка вот на этих китайцев! Зонтик был похож на большую китайскую чашу, расписанную голубыми деревьями и узенькими мостиками, на которых стояли маленькие китайцы и кивали головами.
    — Сегодня надо будет принарядить к завтрашнему дню весь мир! — продолжал Оле.
    — Завтра ведь праздник, воскресенье! Мне надо пойти на колокольню — посмотреть, вычистили ли церковные карлики все колокола, не то они плохо будут звонить завтра; потом надо в поле — посмотреть, смёл ли ветер пыль с травы и листьев.
    Самая же трудная работа ещё впереди: надо снять с неба и перечистить все звёздочки. Я собираю их в свой передник, но приходится ведь нумеровать каждую звёздочку и каждую дырочку, где она сидела, чтобы потом разместить их все по местам, иначе они плохо будут держаться и посыпятся с неба одна за другой!
    — Послушай-ка вы, господин Оле-Лукойе! — сказал вдруг висевший на стене старый портрет. — Я прадедушка Яльмара и очень вам признателен за то, что вы рассказываете мальчику сказки; но вы не должны извращать его понятий. Звёзды нельзя снимать с неба и чистить. Звёзды — такие же светила, как наша Земля, тем-то они и хороши!
    — Спасибо тебе, прадедушка! — отвечал Оле-Лукойе. — Спасибо! Ты — глава фамилии, родоначальник, но я всё-таки постарше тебя! Я старый язычник; римляне и греки звали меня богом сновидений! Я имел и имею вход в знатнейшие дома и знаю, как обходиться и с большими, и с малыми! Можешь теперь рассказывать сам!
    И Оле-Лукойе ушёл, взяв под мышку свой зонтик.
    — Ну уж, нельзя и высказать своего мнения! — сказал старый портрет. Тут Яльмар проснулся.

    Воскресенье

    — Добрый вечер! — сказал Оле-Лукойе.
    Яльмар кивнул ему, вскочил и повернул прадедушкин портрет лицом к стене, чтобы он опять не вмешался в разговор.
    — А теперь ты расскажи мне сказки про пять зелёных горошин, родившихся в одном стручке, про петушиную ногу, которая ухаживала за куриной ногой, и про штопальную иглу, что воображала себя иголкой.
    — Ну, хорошенького понемножку! — сказал Оле-Лукойе. — Я лучше покажу тебе кое-что. Я покажу тебе своего брата, его тоже зовут Оле-Лукойе, но он ни к кому не является больше одного раза в жизни. Когда же явится, берёт человека, сажает к себе на коня и рассказывает ему сказки. Он знает только две: одна так бесподобно хороша, что никто и представить себе не может, а другая так ужасна, что… да нет, невозможно даже и сказать — как!
    Тут Оле-Лукойе приподнял Яльмара, поднёс его к окну и сказал:
    — Сейчас увидишь моего брата, другого Оле-Лукойе. Люди зовут его также Смертью. Видишь, он вовсе не такой страшный, каким рисуют его на картинках! Кафтан на нём весь вышит серебром, что твой гусарский мундир; за плечами развевается чёрный бархатный плащ! Гляди, как он скачет!
    И Яльмар увидел, как мчался во весь опор другой Оле-Лукойе и сажал к себе на лошадь и старых, и малых. Одних он сажал перед собою, других позади; но сначала всегда спрашивал:
    — Какие у тебя отметки за поведение?
    — Хорошие! — отвечали все.
    — Покажи-ка! — говорил он.
    Приходилось показать; и вот тех, у кого были отличные или хорошие отметки, он сажал впереди себя и рассказывал им чудную сказку, а тех, у кого были посредственные или плохие, — позади себя, и эти должны были слушать страшную сказку. Они тряслись от страха, плакали и хотели спрыгнуть с лошади, да не могли — они сразу крепко прирастали к седлу.
    — Но ведь Смерть — чудеснейший Оле-Лукойе! — сказал Яльмар. — И я ничуть не боюсь его!
    — Да и нечего бояться! — сказал Оле. — Смотри только, чтобы у тебя всегда были хорошие отметки!
    — Вот это поучительно! — пробормотал прадедушкин портрет. — Всё-таки, значит, не мешает иногда высказать своё мнение!
    Он был очень доволен.
    Вот тебе и вся история об Оле-Лукойе! А вечером пусть он сам расскажет тебе ещё что-нибудь.
    Читайте сказки Андерсена он-лайн.

  14. 3dzbot Ответить

    Все канцтовары

  15. vdn79 Ответить

    Однажды в течение целой недели Оле Лукойе навещал «каждый вечер одного мальчика, Яльмара», и рассказывал ему свои истории.

    Понедельник

    Маленький волшебник украсил комнату мальчика таким образом, что «все комнатные цветы превратились в большие деревья», а сама комната стала напоминать беседку. Неожиданно Оле услышал жалобные стоны – это страдали школьные тетрадки Яльмара, в которых он сделал немало ошибок. Всю ночь волшебник исправлял их, но к утру «они выглядели такими же жалкими, как прежде».

    Вторник

    Оле Лукойе оживил мебель в комнате Яльмара, и на радостях она принялась оживленно болтать. Затем маленький волшебник оживил картину с чудесным пейзажем, и перенес туда Яльмара. Мальчик сел в лодочку, и поплыл вдоль живописных берегов, к месту, где жила его любимая старая няня. Добрая женщина «кланялась, посылала ему рукою воздушные поцелуи и пела хорошенькую песенку».

    Среда

    Волшебник отправил Яльмара в плавание на большом корабле. Во время путешествие на палубу упал уставший аист, который не выдержал трудного перелета в теплые края. Набравшись сил, аист продолжил свое путешествие в Африку.

    Четверг

    В этот раз Оле предложил мальчику побывать на свадьбе мышек, что жили под полом кладовой. Волшебник уменьшил Яльмара, и посоветовал ему «одолжить мундир у оловянного солдатика». Оказавшись под полом, Яльмар увидел множество мышек, которые пришли на торжество. Гостей угощали салом и праздничной горошиной.

    Пятница

    Яльмар отправился на свадьбу кукол своей сестры. Празднество было очень красивым и изысканным. После недолгого совещания, молодожены решили уехать отдыхать на дачу.

    Суббота

    В субботу волшебнику было некогда рассказывать сказки – ему нужно было «принарядить к завтрашнему дню весь мир»: проверить, вычистили ли карлики церковные колокола, смел ли ветер всю пыль с листьев и травы, а также «снять с неба и перечистить все звезды».

    Воскресенье

    Оле Лукойе познакомил мальчика со своим братом, у которого было все две сказки: «одна бесподобно хороша», а другая – невероятно ужасна. Одетый в серебристый кафтан и черный бархатный плащ, он скакал на своем коне, забирал с собой и старых, и малых, и, в зависимости от поведения, рассказывал им свои сказки.

    Заключение

  16. pegas1965 Ответить

    Все канцтовары

  20. VideoAnswer Ответить

Добавить ответ

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *