Почему и при каких обстоятельствах андрей соколов оказался в плену?

16 ответов на вопрос “Почему и при каких обстоятельствах андрей соколов оказался в плену?”

  1. Aleksandr✓ Ответить

    Попал я в плен под Лозовеньками в мае сорок второго года при таком неловком случае: немец тогда здорово наступал. Надо было сильно спешить потому, что бой приближался к нам: слева чьи-то танки гремят, справа стрельба идет, впереди стрельба, и уже начало попахивать жареным.. .
    Командир нашей! автороты спрашивает: «Проскочишь, Соколов? » А тут и спрашивать нечего было. — Я должен проскочить, и баста! » — «Ну, — говорит, — дуй! Жми на всю железку! » Я и подул. В жизни так не ездил, как на этот раз! Знал, что не картошку везу, что с этим грузом осторожность в езде нужна, но какая же тут может быть осторожность, когда там ребята с пустыми руками воюют, когда дорога вся насквозь артогнем простреливается. Пробежал километров шесть, скоро мне уже на проселок сворачивать, чтобы пробраться к балке, где батарея стояла, а тут гляжу — мать честная — пехотка наша и справа и слева от грейдера по чистому полю сыплет, и уже мины рвутся по их порядкам. Что мне делать? Не поворачивать же назад? Давлю вовсю! И до батареи остался какой-нибудь километр, уже свернул я на проселок, а добраться до своих мне, браток, не пришлось.. . Видно, из дальнобойного тяжелый положил он мне возле машины. Не слыхал я ни разрыва, ничего, только в голове будто что-то лопнуло, и больше ничего не помню. Как остался я живой тогда — не понимаю, и сколько времени пролежал метрах в восьми от кювета — не соображу. Очнулся, а встать на ноги не могу: голова у меня дергается, всего трясет, будто в лихорадке, в глазах темень, в левом плече что-то скрипит и похрустывает, и боль во всем теле такая, как, скажи, меня двое суток подряд били чем попадя. Долго я по земле на животе елозил, но кое-как встал. Однако опять же ничего не пойму, где я и что со мной стряслось. Память-то мне начисто отшибло. А обратно лечь боюсь. Боюсь, что ляжу и больше не встану, помру. Стою и качаюсь из стороны в сторону, как тополь в бурю. Когда пришел в себя, опомнился и огляделся как следует, — сердце будто кто-то плоскогубцами сжал: кругом снаряды валяются, какие я вез, неподалеку моя машина, вся в клочья побитая, лежит вверх колесами, а бой-то, бой-то уже сзади меня идет.. . Это как?
    Нечего греха таить, вот тут-то у меня ноги сами собою подкосились, и я упал как срезанный, потому что понял, что я — в плену у фашистов. Вот как оно на войне бывает.. .
    Ох, браток, нелегкое это дело понять, что ты не по своей воле в плену. Кто этого на своей шкуре не испытал, тому не сразу в душу въедешь, чтобы до него по-человечески дошло, что означает эта штука.
    Ну, вот, стало быть, лежу я и слышу: танки гремят. Четыре немецких средних танка на полном газу прошли мимо меня туда, откуда я со снарядами выехал.. . Каково это было переживать? Потом тягачи с пушками потянулись, полевая кухня проехала, потом пехота пошла, не густо, так, не больше одной битой роты. Погляжу, погляжу на них краем глаза и опять прижмусь щекой к земле, глаза закрою: тошно мне на них глядеть, и на сердце тошно.. .
    Думал, все прошли, приподнял голову, а их шесть автоматчиков — вот они, шагают метрах в ста от меня. Гляжу, сворачивают с дороги и прямо ко мне. Идут молчаком. «Вот, — думаю, — и смерть моя на подходе». Я сел, неохота лежа помирать, потом встал. Один из них, не доходя шагов нескольких, плечом дернул, автомат снял. И вот как потешно человек устроен: никакой паники, ни сердечной робости в эту минуту у меня не было. Только гляжу на него и думаю: «Сейчас даст он по мне короткую очередь, а куда будет бить? В голову или поперек груди? » Как будто мне это не один черт, какое место он в моем теле прострочит.
    Молодой парень вскинул автомат — я ему прямо в глаза гляжу, молчу, а другой, ефрейтор, что ли, постарше его возрастом, можно сказать пожилой, что-то крикнул, отодвинул его в сторону, подошел ко мне, лопочет по-своему и правую руку мою в локте сгибает, мускул, значит, щупает. Попробовал и говорит: «О-о-о! » — и показывает на дорогу, на заход солнца. Топай, мол, рабочая скотинка, трудиться на наш райх.

  2. Vitaliq78 Ответить

    Попал я в плен под Лозовеньками в мае сорок второго года при таком неловком случае: немец тогда здорово наступал. Надо было сильно спешить потому, что бой приближался к нам: слева чьи-то танки гремят, справа стрельба идет, впереди стрельба, и уже начало попахивать жареным.. .
    Командир нашей! автороты спрашивает: “Проскочишь, Соколов? ” А тут и спрашивать нечего было. – Я должен проскочить, и баста! ” – “Ну, – говорит, – дуй! Жми на всю железку! ” Я и подул. В жизни так не ездил, как на этот раз! Знал, что не картошку везу, что с этим грузом осторожность в езде нужна, но какая же тут может быть осторожность, когда там ребята с пустыми руками воюют, когда дорога вся насквозь артогнем простреливается. Пробежал километров шесть, скоро мне уже на проселок сворачивать, чтобы пробраться к балке, где батарея стояла, а тут гляжу – мать честная – пехотка наша и справа и слева от грейдера по чистому полю сыплет, и уже мины рвутся по их порядкам. Что мне делать? Не поворачивать же назад? Давлю вовсю! И до батареи остался какой-нибудь километр, уже свернул я на проселок, а добраться до своих мне, браток, не пришлось.. . Видно, из дальнобойного тяжелый положил он мне возле машины. Не слыхал я ни разрыва, ничего, только в голове будто что-то лопнуло, и больше ничего не помню. Как остался я живой тогда – не понимаю, и сколько времени пролежал метрах в восьми от кювета – не соображу. Очнулся, а встать на ноги не могу: голова у меня дергается, всего трясет, будто в лихорадке, в глазах темень, в левом плече что-то скрипит и похрустывает, и боль во всем теле такая, как, скажи, меня двое суток подряд били чем попадя. Долго я по земле на животе елозил, но кое-как встал. Однако опять же ничего не пойму, где я и что со мной стряслось. Память-то мне начисто отшибло. А обратно лечь боюсь. Боюсь, что ляжу и больше не встану, помру. Стою и качаюсь из стороны в сторону, как тополь в бурю. Когда пришел в себя, опомнился и огляделся как следует, – сердце будто кто-то плоскогубцами сжал: кругом снаряды валяются, какие я вез, неподалеку моя машина, вся в клочья побитая, лежит вверх колесами, а бой-то, бой-то уже сзади меня идет.. . Это как?
    Нечего греха таить, вот тут-то у меня ноги сами собою подкосились, и я упал как срезанный, потому что понял, что я – в плену у фашистов. Вот как оно на войне бывает.. .
    Ох, браток, нелегкое это дело понять, что ты не по своей воле в плену. Кто этого на своей шкуре не испытал, тому не сразу в душу въедешь, чтобы до него по-человечески дошло, что означает эта штука.
    Ну, вот, стало быть, лежу я и слышу: танки гремят. Четыре немецких средних танка на полном газу прошли мимо меня туда, откуда я со снарядами выехал.. . Каково это было переживать? Потом тягачи с пушками потянулись, полевая кухня проехала, потом пехота пошла, не густо, так, не больше одной битой роты. Погляжу, погляжу на них краем глаза и опять прижмусь щекой к земле, глаза закрою: тошно мне на них глядеть, и на сердце тошно.. .
    Думал, все прошли, приподнял голову, а их шесть автоматчиков – вот они, шагают метрах в ста от меня. Гляжу, сворачивают с дороги и прямо ко мне. Идут молчаком. “Вот, – думаю, – и смерть моя на подходе”. Я сел, неохота лежа помирать, потом встал. Один из них, не доходя шагов нескольких, плечом дернул, автомат снял. И вот как потешно человек устроен: никакой паники, ни сердечной робости в эту минуту у меня не было. Только гляжу на него и думаю: “Сейчас даст он по мне короткую очередь, а куда будет бить? В голову или поперек груди? ” Как будто мне это не один черт, какое место он в моем теле прострочит.
    Молодой парень вскинул автомат – я ему прямо в глаза гляжу, молчу, а другой, ефрейтор, что ли, постарше его возрастом, можно сказать пожилой, что-то крикнул, отодвинул его в сторону, подошел ко мне, лопочет по-своему и правую руку мою в локте сгибает, мускул, значит, щупает. Попробовал и говорит: “О-о-о! ” – и показывает на дорогу, на заход солнца. Топай, мол, рабочая скотинка, трудиться на наш райх.

  3. shinvr Ответить

    Попал я в плен под Лозовеньками в мае сорок второго года при таком неловком случае: немец тогда здорово наступал. Надо было сильно спешить потому, что бой приближался к нам: слева чьи-то танки гремят, справа стрельба идет, впереди стрельба, и уже начало попахивать жареным.. .
    Командир нашей! автороты спрашивает: “Проскочишь, Соколов? ” А тут и спрашивать нечего было. – Я должен проскочить, и баста! ” – “Ну, – говорит, – дуй! Жми на всю железку! ” Я и подул. В жизни так не ездил, как на этот раз! Знал, что не картошку везу, что с этим грузом осторожность в езде нужна, но какая же тут может быть осторожность, когда там ребята с пустыми руками воюют, когда дорога вся насквозь артогнем простреливается. Пробежал километров шесть, скоро мне уже на проселок сворачивать, чтобы пробраться к балке, где батарея стояла, а тут гляжу – мать честная – пехотка наша и справа и слева от грейдера по чистому полю сыплет, и уже мины рвутся по их порядкам. Что мне делать? Не поворачивать же назад? Давлю вовсю! И до батареи остался какой-нибудь километр, уже свернул я на проселок, а добраться до своих мне, браток, не пришлось.. . Видно, из дальнобойного тяжелый положил он мне возле машины. Не слыхал я ни разрыва, ничего, только в голове будто что-то лопнуло, и больше ничего не помню. Как остался я живой тогда – не понимаю, и сколько времени пролежал метрах в восьми от кювета – не соображу. Очнулся, а встать на ноги не могу: голова у меня дергается, всего трясет, будто в лихорадке, в глазах темень, в левом плече что-то скрипит и похрустывает, и боль во всем теле такая, как, скажи, меня двое суток подряд били чем попадя. Долго я по земле на животе елозил, но кое-как встал. Однако опять же ничего не пойму, где я и что со мной стряслось. Память-то мне начисто отшибло. А обратно лечь боюсь. Боюсь, что ляжу и больше не встану, помру. Стою и качаюсь из стороны в сторону, как тополь в бурю. Когда пришел в себя, опомнился и огляделся как следует, – сердце будто кто-то плоскогубцами сжал: кругом снаряды валяются, какие я вез, неподалеку моя машина, вся в клочья побитая, лежит вверх колесами, а бой-то, бой-то уже сзади меня идет.. . Это как?
    Нечего греха таить, вот тут-то у меня ноги сами собою подкосились, и я упал как срезанный, потому что понял, что я – в плену у фашистов. Вот как оно на войне бывает.. .
    Ох, браток, нелегкое это дело понять, что ты не по своей воле в плену. Кто этого на своей шкуре не испытал, тому не сразу в душу въедешь, чтобы до него по-человечески дошло, что означает эта штука.
    Ну, вот, стало быть, лежу я и слышу: танки гремят. Четыре немецких средних танка на полном газу прошли мимо меня туда, откуда я со снарядами выехал.. . Каково это было переживать? Потом тягачи с пушками потянулись, полевая кухня проехала, потом пехота пошла, не густо, так, не больше одной битой роты. Погляжу, погляжу на них краем глаза и опять прижмусь щекой к земле, глаза закрою: тошно мне на них глядеть, и на сердце тошно.. .
    Думал, все прошли, приподнял голову, а их шесть автоматчиков – вот они, шагают метрах в ста от меня. Гляжу, сворачивают с дороги и прямо ко мне. Идут молчаком. “Вот, – думаю, – и смерть моя на подходе”. Я сел, неохота лежа помирать, потом встал. Один из них, не доходя шагов нескольких, плечом дернул, автомат снял. И вот как потешно человек устроен: никакой паники, ни сердечной робости в эту минуту у меня не было. Только гляжу на него и думаю: “Сейчас даст он по мне короткую очередь, а куда будет бить? В голову или поперек груди? ” Как будто мне это не один черт, какое место он в моем теле прострочит.
    Молодой парень вскинул автомат – я ему прямо в глаза гляжу, молчу, а другой, ефрейтор, что ли, постарше его возрастом, можно сказать пожилой, что-то крикнул, отодвинул его в сторону, подошел ко мне, лопочет по-своему и правую руку мою в локте сгибает, мускул, значит, щупает. Попробовал и говорит: “О-о-о! ” – и показывает на дорогу, на заход солнца. Топай, мол, рабочая скотинка, трудиться на наш райх.

  4. ppsam1 Ответить

    Попал я в плен под Лозовеньками в мае сорок второго года при таком неловком случае: немец тогда здорово наступал. Надо было сильно спешить потому, что бой приближался к нам: слева чьи-то танки гремят, справа стрельба идет, впереди стрельба, и уже начало попахивать жареным.. .
    Командир нашей! автороты спрашивает: “Проскочишь, Соколов? ” А тут и спрашивать нечего было. – Я должен проскочить, и баста! ” – “Ну, – говорит, – дуй! Жми на всю железку! ” Я и подул. В жизни так не ездил, как на этот раз! Знал, что не картошку везу, что с этим грузом осторожность в езде нужна, но какая же тут может быть осторожность, когда там ребята с пустыми руками воюют, когда дорога вся насквозь артогнем простреливается. Пробежал километров шесть, скоро мне уже на проселок сворачивать, чтобы пробраться к балке, где батарея стояла, а тут гляжу – мать честная – пехотка наша и справа и слева от грейдера по чистому полю сыплет, и уже мины рвутся по их порядкам. Что мне делать? Не поворачивать же назад? Давлю вовсю! И до батареи остался какой-нибудь километр, уже свернул я на проселок, а добраться до своих мне, браток, не пришлось.. . Видно, из дальнобойного тяжелый положил он мне возле машины. Не слыхал я ни разрыва, ничего, только в голове будто что-то лопнуло, и больше ничего не помню. Как остался я живой тогда – не понимаю, и сколько времени пролежал метрах в восьми от кювета – не соображу. Очнулся, а встать на ноги не могу: голова у меня дергается, всего трясет, будто в лихорадке, в глазах темень, в левом плече что-то скрипит и похрустывает, и боль во всем теле такая, как, скажи, меня двое суток подряд били чем попадя. Долго я по земле на животе елозил, но кое-как встал. Однако опять же ничего не пойму, где я и что со мной стряслось. Память-то мне начисто отшибло. А обратно лечь боюсь. Боюсь, что ляжу и больше не встану, помру. Стою и качаюсь из стороны в сторону, как тополь в бурю. Когда пришел в себя, опомнился и огляделся как следует, – сердце будто кто-то плоскогубцами сжал: кругом снаряды валяются, какие я вез, неподалеку моя машина, вся в клочья побитая, лежит вверх колесами, а бой-то, бой-то уже сзади меня идет.. . Это как?
    Нечего греха таить, вот тут-то у меня ноги сами собою подкосились, и я упал как срезанный, потому что понял, что я – в плену у фашистов. Вот как оно на войне бывает.. .
    Ох, браток, нелегкое это дело понять, что ты не по своей воле в плену. Кто этого на своей шкуре не испытал, тому не сразу в душу въедешь, чтобы до него по-человечески дошло, что означает эта штука.
    Ну, вот, стало быть, лежу я и слышу: танки гремят. Четыре немецких средних танка на полном газу прошли мимо меня туда, откуда я со снарядами выехал.. . Каково это было переживать? Потом тягачи с пушками потянулись, полевая кухня проехала, потом пехота пошла, не густо, так, не больше одной битой роты. Погляжу, погляжу на них краем глаза и опять прижмусь щекой к земле, глаза закрою: тошно мне на них глядеть, и на сердце тошно.. .
    Думал, все прошли, приподнял голову, а их шесть автоматчиков – вот они, шагают метрах в ста от меня. Гляжу, сворачивают с дороги и прямо ко мне. Идут молчаком. “Вот, – думаю, – и смерть моя на подходе”. Я сел, неохота лежа помирать, потом встал. Один из них, не доходя шагов нескольких, плечом дернул, автомат снял. И вот как потешно человек устроен: никакой паники, ни сердечной робости в эту минуту у меня не было. Только гляжу на него и думаю: “Сейчас даст он по мне короткую очередь, а куда будет бить? В голову или поперек груди? ” Как будто мне это не один черт, какое место он в моем теле прострочит.
    Молодой парень вскинул автомат – я ему прямо в глаза гляжу, молчу, а другой, ефрейтор, что ли, постарше его возрастом, можно сказать пожилой, что-то крикнул, отодвинул его в сторону, подошел ко мне, лопочет по-своему и правую руку мою в локте сгибает, мускул, значит, щупает. Попробовал и говорит: “О-о-о! ” – и показывает на дорогу, на заход солнца. Топай, мол, рабочая скотинка, трудиться на наш райх.

  5. Kitsune2222 Ответить

    Попал я в плен под Лозовеньками в мае сорок второго года при таком неловком случае: немец тогда здорово наступал. Надо было сильно спешить потому, что бой приближался к нам: слева чьи-то танки гремят, справа стрельба идет, впереди стрельба, и уже начало попахивать жареным.. .
    Командир нашей! автороты спрашивает: “Проскочишь, Соколов ” А тут и спрашивать нечего было. – Я должен проскочить, и баста! ” – “Ну, – говорит, – дуй! Жми на всю железку! ” Я и подул. В жизни так не ездил, как на этот раз! Знал, что не картошку везу, что с этим грузом осторожность в езде нужна, но какая же тут может быть осторожность, когда там ребята с пустыми руками воюют, когда дорога вся насквозь артогнем простреливается. Пробежал километров шесть, скоро мне уже на проселок сворачивать, чтобы пробраться к балке, где батарея стояла, а тут гляжу – мать честная – пехотка наша и справа и слева от грейдера по чистому полю сыплет, и уже мины рвутся по их порядкам. Что мне делать Не поворачивать же назад Давлю вовсю! И до батареи остался какой-нибудь километр, уже свернул я на проселок, а добраться до своих мне, браток, не пришлось.. . Видно, из дальнобойного тяжелый положил он мне возле машины. Не слыхал я ни разрыва, ничего, только в голове будто что-то лопнуло, и больше ничего не помню. Как остался я живой тогда – не понимаю, и сколько времени пролежал метрах в восьми от кювета – не соображу. Очнулся, а встать на ноги не могу: голова у меня дергается, всего трясет, будто в лихорадке, в глазах темень, в левом плече что-то скрипит и похрустывает, и боль во всем теле такая, как, скажи, меня двое суток подряд били чем попадя. Долго я по земле на животе елозил, но кое-как встал. Однако опять же ничего не пойму, где я и что со мной стряслось. Память-то мне начисто отшибло. А обратно лечь боюсь. Боюсь, что ляжу и больше не встану, помру. Стою и качаюсь из стороны в сторону, как тополь в бурю. Когда пришел в себя, опомнился и огляделся как следует, – сердце будто кто-то плоскогубцами сжал: кругом снаряды валяются, какие я вез, неподалеку моя машина, вся в клочья побитая, лежит вверх колесами, а бой-то, бой-то уже сзади меня идет.. . Это как
    Нечего греха таить, вот тут-то у меня ноги сами собою подкосились, и я упал как срезанный, потому что понял, что я – в плену у фашистов. Вот как оно на войне бывает.. .
    Ох, браток, нелегкое это дело понять, что ты не по своей воле в плену. Кто этого на своей шкуре не испытал, тому не сразу в душу въедешь, чтобы до него по-человечески дошло, что означает эта штука.
    Ну, вот, стало быть, лежу я и слышу: танки гремят. Четыре немецких средних танка на полном газу прошли мимо меня туда, откуда я со снарядами выехал.. . Каково это было переживать Потом тягачи с пушками потянулись, полевая кухня проехала, потом пехота пошла, не густо, так, не больше одной битой роты. Погляжу, погляжу на них краем глаза и опять прижмусь щекой к земле, глаза закрою: тошно мне на них глядеть, и на сердце тошно.. .
    Думал, все прошли, приподнял голову, а их шесть автоматчиков – вот они, шагают метрах в ста от меня. Гляжу, сворачивают с дороги и прямо ко мне. Идут молчаком. “Вот, – думаю, – и смерть моя на подходе”. Я сел, неохота лежа помирать, потом встал. Один из них, не доходя шагов нескольких, плечом дернул, автомат снял. И вот как потешно человек устроен: никакой паники, ни сердечной робости в эту минуту у меня не было. Только гляжу на него и думаю: “Сейчас даст он по мне короткую очередь, а куда будет бить В голову или поперек груди ” Как будто мне это не один черт, какое место он в моем теле прострочит.
    Молодой парень вскинул автомат – я ему прямо в глаза гляжу, молчу, а другой, ефрейтор, что ли, постарше его возрастом, можно сказать пожилой, что-то крикнул, отодвинул его в сторону, подошел ко мне, лопочет по-своему и правую руку мою в локте сгибает, мускул, значит, щупает. Попробовал и говорит: “О-о-о! ” – и показывает на дорогу, на заход солнца. Топай, мол, рабочая скотинка, трудиться на наш райх.

  6. alexivan67 Ответить

    Попал я в плен под Лозовеньками в мае сорок второго года при таком неловком случае: немец тогда здорово наступал. Надо было сильно спешить потому, что бой приближался к нам: слева чьи-то танки гремят, справа стрельба идет, впереди стрельба, и уже начало попахивать жареным.. .
    Командир нашей! автороты спрашивает: “Проскочишь, Соколов? ” А тут и спрашивать нечего было. – Я должен проскочить, и баста! ” – “Ну, – говорит, – дуй! Жми на всю железку! ” Я и подул. В жизни так не ездил, как на этот раз! Знал, что не картошку везу, что с этим грузом осторожность в езде нужна, но какая же тут может быть осторожность, когда там ребята с пустыми руками воюют, когда дорога вся насквозь артогнем простреливается. Пробежал километров шесть, скоро мне уже на проселок сворачивать, чтобы пробраться к балке, где батарея стояла, а тут гляжу – мать честная – пехотка наша и справа и слева от грейдера по чистому полю сыплет, и уже мины рвутся по их порядкам. Что мне делать? Не поворачивать же назад? Давлю вовсю! И до батареи остался какой-нибудь километр, уже свернул я на проселок, а добраться до своих мне, браток, не пришлось.. . Видно, из дальнобойного тяжелый положил он мне возле машины. Не слыхал я ни разрыва, ничего, только в голове будто что-то лопнуло, и больше ничего не помню. Как остался я живой тогда – не понимаю, и сколько времени пролежал метрах в восьми от кювета – не соображу. Очнулся, а встать на ноги не могу: голова у меня дергается, всего трясет, будто в лихорадке, в глазах темень, в левом плече что-то скрипит и похрустывает, и боль во всем теле такая, как, скажи, меня двое суток подряд били чем попадя. Долго я по земле на животе елозил, но кое-как встал. Однако опять же ничего не пойму, где я и что со мной стряслось. Память-то мне начисто отшибло. А обратно лечь боюсь. Боюсь, что ляжу и больше не встану, помру. Стою и качаюсь из стороны в сторону, как тополь в бурю. Когда пришел в себя, опомнился и огляделся как следует, – сердце будто кто-то плоскогубцами сжал: кругом снаряды валяются, какие я вез, неподалеку моя машина, вся в клочья побитая, лежит вверх колесами, а бой-то, бой-то уже сзади меня идет.. . Это как?
    Нечего греха таить, вот тут-то у меня ноги сами собою подкосились, и я упал как срезанный, потому что понял, что я – в плену у фашистов. Вот как оно на войне бывает.. .
    Ох, браток, нелегкое это дело понять, что ты не по своей воле в плену. Кто этого на своей шкуре не испытал, тому не сразу в душу въедешь, чтобы до него по-человечески дошло, что означает эта штука.
    Ну, вот, стало быть, лежу я и слышу: танки гремят. Четыре немецких средних танка на полном газу прошли мимо меня туда, откуда я со снарядами выехал.. . Каково это было переживать? Потом тягачи с пушками потянулись, полевая кухня проехала, потом пехота пошла, не густо, так, не больше одной битой роты. Погляжу, погляжу на них краем глаза и опять прижмусь щекой к земле, глаза закрою: тошно мне на них глядеть, и на сердце тошно.. .
    Думал, все прошли, приподнял голову, а их шесть автоматчиков – вот они, шагают метрах в ста от меня. Гляжу, сворачивают с дороги и прямо ко мне. Идут молчаком. “Вот, – думаю, – и смерть моя на подходе”. Я сел, неохота лежа помирать, потом встал. Один из них, не доходя шагов нескольких, плечом дернул, автомат снял. И вот как потешно человек устроен: никакой паники, ни сердечной робости в эту минуту у меня не было. Только гляжу на него и думаю: “Сейчас даст он по мне короткую очередь, а куда будет бить? В голову или поперек груди? ” Как будто мне это не один черт, какое место он в моем теле прострочит.
    Молодой парень вскинул автомат – я ему прямо в глаза гляжу, молчу, а другой, ефрейтор, что ли, постарше его возрастом, можно сказать пожилой, что-то крикнул, отодвинул его в сторону, подошел ко мне, лопочет по-своему и правую руку мою в локте сгибает, мускул, значит, щупает. Попробовал и говорит: “О-о-о! ” – и показывает на дорогу, на заход солнца. Топай, мол, рабочая скотинка, трудиться на наш райх.

  7. Tempuswow Ответить

    Попал я в плен под Лозовеньками в мае сорок второго года при таком неловком случае: немец тогда здорово наступал. Надо было сильно спешить потому, что бой приближался к нам: слева чьи-то танки гремят, справа стрельба идет, впереди стрельба, и уже начало попахивать жареным.. .
    Командир нашей! автороты спрашивает: “Проскочишь, Соколов? ” А тут и спрашивать нечего было. – Я должен проскочить, и баста! ” – “Ну, – говорит, – дуй! Жми на всю железку! ” Я и подул. В жизни так не ездил, как на этот раз! Знал, что не картошку везу, что с этим грузом осторожность в езде нужна, но какая же тут может быть осторожность, когда там ребята с пустыми руками воюют, когда дорога вся насквозь артогнем простреливается. Пробежал километров шесть, скоро мне уже на проселок сворачивать, чтобы пробраться к балке, где батарея стояла, а тут гляжу – мать честная – пехотка наша и справа и слева от грейдера по чистому полю сыплет, и уже мины рвутся по их порядкам. Что мне делать? Не поворачивать же назад? Давлю вовсю! И до батареи остался какой-нибудь километр, уже свернул я на проселок, а добраться до своих мне, браток, не пришлось.. . Видно, из дальнобойного тяжелый положил он мне возле машины. Не слыхал я ни разрыва, ничего, только в голове будто что-то лопнуло, и больше ничего не помню. Как остался я живой тогда – не понимаю, и сколько времени пролежал метрах в восьми от кювета – не соображу. Очнулся, а встать на ноги не могу: голова у меня дергается, всего трясет, будто в лихорадке, в глазах темень, в левом плече что-то скрипит и похрустывает, и боль во всем теле такая, как, скажи, меня двое суток подряд били чем попадя. Долго я по земле на животе елозил, но кое-как встал. Однако опять же ничего не пойму, где я и что со мной стряслось. Память-то мне начисто отшибло. А обратно лечь боюсь. Боюсь, что ляжу и больше не встану, помру. Стою и качаюсь из стороны в сторону, как тополь в бурю. Когда пришел в себя, опомнился и огляделся как следует, – сердце будто кто-то плоскогубцами сжал: кругом снаряды валяются, какие я вез, неподалеку моя машина, вся в клочья побитая, лежит вверх колесами, а бой-то, бой-то уже сзади меня идет.. . Это как?
    Нечего греха таить, вот тут-то у меня ноги сами собою подкосились, и я упал как срезанный, потому что понял, что я – в плену у фашистов. Вот как оно на войне бывает.. .
    Ох, браток, нелегкое это дело понять, что ты не по своей воле в плену. Кто этого на своей шкуре не испытал, тому не сразу в душу въедешь, чтобы до него по-человечески дошло, что означает эта штука.
    Ну, вот, стало быть, лежу я и слышу: танки гремят. Четыре немецких средних танка на полном газу прошли мимо меня туда, откуда я со снарядами выехал.. . Каково это было переживать? Потом тягачи с пушками потянулись, полевая кухня проехала, потом пехота пошла, не густо, так, не больше одной битой роты. Погляжу, погляжу на них краем глаза и опять прижмусь щекой к земле, глаза закрою: тошно мне на них глядеть, и на сердце тошно.. .
    Думал, все прошли, приподнял голову, а их шесть автоматчиков – вот они, шагают метрах в ста от меня. Гляжу, сворачивают с дороги и прямо ко мне. Идут молчаком. “Вот, – думаю, – и смерть моя на подходе”. Я сел, неохота лежа помирать, потом встал. Один из них, не доходя шагов нескольких, плечом дернул, автомат снял. И вот как потешно человек устроен: никакой паники, ни сердечной робости в эту минуту у меня не было. Только гляжу на него и думаю: “Сейчас даст он по мне короткую очередь, а куда будет бить? В голову или поперек груди? ” Как будто мне это не один черт, какое место он в моем теле прострочит.
    Молодой парень вскинул автомат – я ему прямо в глаза гляжу, молчу, а другой, ефрейтор, что ли, постарше его возрастом, можно сказать пожилой, что-то крикнул, отодвинул его в сторону, подошел ко мне, лопочет по-своему и правую руку мою в локте сгибает, мускул, значит, щупает. Попробовал и говорит: “О-о-о! ” – и показывает на дорогу, на заход солнца. Топай, мол, рабочая скотинка, трудиться на наш райх.

  8. bednos Ответить

    Попал я в плен под Лозовеньками в мае сорок второго года при таком неловком случае: немец тогда здорово наступал. Надо было сильно спешить потому, что бой приближался к нам: слева чьи-то танки гремят, справа стрельба идет, впереди стрельба, и уже начало попахивать жареным.. .
    Командир нашей! автороты спрашивает: “Проскочишь, Соколов? ” А тут и спрашивать нечего было. – Я должен проскочить, и баста! ” – “Ну, – говорит, – дуй! Жми на всю железку! ” Я и подул. В жизни так не ездил, как на этот раз! Знал, что не картошку везу, что с этим грузом осторожность в езде нужна, но какая же тут может быть осторожность, когда там ребята с пустыми руками воюют, когда дорога вся насквозь артогнем простреливается. Пробежал километров шесть, скоро мне уже на проселок сворачивать, чтобы пробраться к балке, где батарея стояла, а тут гляжу – мать честная – пехотка наша и справа и слева от грейдера по чистому полю сыплет, и уже мины рвутся по их порядкам. Что мне делать? Не поворачивать же назад? Давлю вовсю! И до батареи остался какой-нибудь километр, уже свернул я на проселок, а добраться до своих мне, браток, не пришлось.. . Видно, из дальнобойного тяжелый положил он мне возле машины. Не слыхал я ни разрыва, ничего, только в голове будто что-то лопнуло, и больше ничего не помню. Как остался я живой тогда – не понимаю, и сколько времени пролежал метрах в восьми от кювета – не соображу. Очнулся, а встать на ноги не могу: голова у меня дергается, всего трясет, будто в лихорадке, в глазах темень, в левом плече что-то скрипит и похрустывает, и боль во всем теле такая, как, скажи, меня двое суток подряд били чем попадя. Долго я по земле на животе елозил, но кое-как встал. Однако опять же ничего не пойму, где я и что со мной стряслось. Память-то мне начисто отшибло. А обратно лечь боюсь. Боюсь, что ляжу и больше не встану, помру. Стою и качаюсь из стороны в сторону, как тополь в бурю. Когда пришел в себя, опомнился и огляделся как следует, – сердце будто кто-то плоскогубцами сжал: кругом снаряды валяются, какие я вез, неподалеку моя машина, вся в клочья побитая, лежит вверх колесами, а бой-то, бой-то уже сзади меня идет.. . Это как?
    Нечего греха таить, вот тут-то у меня ноги сами собою подкосились, и я упал как срезанный, потому что понял, что я – в плену у фашистов. Вот как оно на войне бывает.. .
    Ох, браток, нелегкое это дело понять, что ты не по своей воле в плену. Кто этого на своей шкуре не испытал, тому не сразу в душу въедешь, чтобы до него по-человечески дошло, что означает эта штука.
    Ну, вот, стало быть, лежу я и слышу: танки гремят. Четыре немецких средних танка на полном газу прошли мимо меня туда, откуда я со снарядами выехал.. . Каково это было переживать? Потом тягачи с пушками потянулись, полевая кухня проехала, потом пехота пошла, не густо, так, не больше одной битой роты. Погляжу, погляжу на них краем глаза и опять прижмусь щекой к земле, глаза закрою: тошно мне на них глядеть, и на сердце тошно.. .
    Думал, все прошли, приподнял голову, а их шесть автоматчиков – вот они, шагают метрах в ста от меня. Гляжу, сворачивают с дороги и прямо ко мне. Идут молчаком. “Вот, – думаю, – и смерть моя на подходе”. Я сел, неохота лежа помирать, потом встал. Один из них, не доходя шагов нескольких, плечом дернул, автомат снял. И вот как потешно человек устроен: никакой паники, ни сердечной робости в эту минуту у меня не было. Только гляжу на него и думаю: “Сейчас даст он по мне короткую очередь, а куда будет бить? В голову или поперек груди? ” Как будто мне это не один черт, какое место он в моем теле прострочит.
    Молодой парень вскинул автомат – я ему прямо в глаза гляжу, молчу, а другой, ефрейтор, что ли, постарше его возрастом, можно сказать пожилой, что-то крикнул, отодвинул его в сторону, подошел ко мне, лопочет по-своему и правую руку мою в локте сгибает, мускул, значит, щупает. Попробовал и говорит: “О-о-о! ” – и показывает на дорогу, на заход солнца. Топай, мол, рабочая скотинка, трудиться на наш райх.

  9. Der1691 Ответить

    Попал я в плен под Лозовеньками в мае сорок второго года при таком неловком случае: немец тогда здорово наступал. Надо было сильно спешить потому, что бой приближался к нам: слева чьи-то танки гремят, справа стрельба идет, впереди стрельба, и уже начало попахивать жареным.. .
    Командир нашей! автороты спрашивает: “Проскочишь, Соколов? ” А тут и спрашивать нечего было. – Я должен проскочить, и баста! ” – “Ну, – говорит, – дуй! Жми на всю железку! ” Я и подул. В жизни так не ездил, как на этот раз! Знал, что не картошку везу, что с этим грузом осторожность в езде нужна, но какая же тут может быть осторожность, когда там ребята с пустыми руками воюют, когда дорога вся насквозь артогнем простреливается. Пробежал километров шесть, скоро мне уже на проселок сворачивать, чтобы пробраться к балке, где батарея стояла, а тут гляжу – мать честная – пехотка наша и справа и слева от грейдера по чистому полю сыплет, и уже мины рвутся по их порядкам. Что мне делать? Не поворачивать же назад? Давлю вовсю! И до батареи остался какой-нибудь километр, уже свернул я на проселок, а добраться до своих мне, браток, не пришлось.. . Видно, из дальнобойного тяжелый положил он мне возле машины. Не слыхал я ни разрыва, ничего, только в голове будто что-то лопнуло, и больше ничего не помню. Как остался я живой тогда – не понимаю, и сколько времени пролежал метрах в восьми от кювета – не соображу. Очнулся, а встать на ноги не могу: голова у меня дергается, всего трясет, будто в лихорадке, в глазах темень, в левом плече что-то скрипит и похрустывает, и боль во всем теле такая, как, скажи, меня двое суток подряд били чем попадя. Долго я по земле на животе елозил, но кое-как встал. Однако опять же ничего не пойму, где я и что со мной стряслось. Память-то мне начисто отшибло. А обратно лечь боюсь. Боюсь, что ляжу и больше не встану, помру. Стою и качаюсь из стороны в сторону, как тополь в бурю. Когда пришел в себя, опомнился и огляделся как следует, – сердце будто кто-то плоскогубцами сжал: кругом снаряды валяются, какие я вез, неподалеку моя машина, вся в клочья побитая, лежит вверх колесами, а бой-то, бой-то уже сзади меня идет.. . Это как?
    Нечего греха таить, вот тут-то у меня ноги сами собою подкосились, и я упал как срезанный, потому что понял, что я – в плену у фашистов. Вот как оно на войне бывает.. .
    Ох, браток, нелегкое это дело понять, что ты не по своей воле в плену. Кто этого на своей шкуре не испытал, тому не сразу в душу въедешь, чтобы до него по-человечески дошло, что означает эта штука.
    Ну, вот, стало быть, лежу я и слышу: танки гремят. Четыре немецких средних танка на полном газу прошли мимо меня туда, откуда я со снарядами выехал.. . Каково это было переживать? Потом тягачи с пушками потянулись, полевая кухня проехала, потом пехота пошла, не густо, так, не больше одной битой роты. Погляжу, погляжу на них краем глаза и опять прижмусь щекой к земле, глаза закрою: тошно мне на них глядеть, и на сердце тошно.. .
    Думал, все прошли, приподнял голову, а их шесть автоматчиков – вот они, шагают метрах в ста от меня. Гляжу, сворачивают с дороги и прямо ко мне. Идут молчаком. “Вот, – думаю, – и смерть моя на подходе”. Я сел, неохота лежа помирать, потом встал. Один из них, не доходя шагов нескольких, плечом дернул, автомат снял. И вот как потешно человек устроен: никакой паники, ни сердечной робости в эту минуту у меня не было. Только гляжу на него и думаю: “Сейчас даст он по мне короткую очередь, а куда будет бить? В голову или поперек груди? ” Как будто мне это не один черт, какое место он в моем теле прострочит.
    Молодой парень вскинул автомат – я ему прямо в глаза гляжу, молчу, а другой, ефрейтор, что ли, постарше его возрастом, можно сказать пожилой, что-то крикнул, отодвинул его в сторону, подошел ко мне, лопочет по-своему и правую руку мою в локте сгибает, мускул, значит, щупает. Попробовал и говорит: “О-о-о! ” – и показывает на дорогу, на заход солнца. Топай, мол, рабочая скотинка, трудиться на наш райх.

  10. Gorkav31 Ответить

    Почему и при каких обстоятельствах Андрей Соколова оказался в плену
    Поведение Андрея Соколова в плену.(рассказ Судьба человека).
    Почему Тарас Бульба оказался в плену?
    Если бы не это обствоятельство, Жилин не оказался бы в плену.Что это за обствоятельство…
    1.оказался в плену?
    2.Кто участники этой сцены и как их изображает Толстой?
    3.Почему…
    1.оказался в плену?
    2.Кто участники этой сцены и как их изображает Толстой?
    3.Почему…
    почему пьер оказался в плену
    При каких обстоятельствах на киевском престоле оказался князь Владимир?
    При каких обстоятельствах на киевском престоле оказался князь владимир?
    При каких обстоятельствах на киевском престоле оказался князь Владимир
    При каких обстоятельствах на киевском престоле оказался князь Владимир? очень кратко,…
    При каких обстоятельствах на киевском престоле оказался князь Владимир?
    При каких обстоятельствах на киевском престоле оказался князь владимир
    При каких обстоятельствах на киевском престоле оказался князь Владимир?????))))
    При каких обстоятельствах на киевском престоле оказался князь Владимир?
    1)Какую роль сыграл Ваня в жизни Андрея Соколова? 2)Зачем Андрей Соколов усыновляет…
    Рассказ про Андрей Соколова 1. Почему Шолохов выбирает главного героя, который попадает…
    Как Андрей Соколов проявил мужество на войне и в плену?(Судьба человека)
    Какие качества проявил Андрей Соколов в плену “Судьба человека”
    Развернутый план сочинения на тему Андрей Соколов в плену

  11. pavel07071979 Ответить

    Главный герой рассказа М.А. Шолохова «Судьба человека» Андрей Соколов многое испытал в своей жизни. Сама история в образе кровавой войны вмешалась и сломала судьбу героя. Андрей попал на фронт в мае 1942 года. Под Лоховеньками в грузовик, на котором он работал, попал снаряд. Андрея подобрали немцы, он попал в плен.
    Шолохов ввёл в свой рассказ описание плена, что было несвойственно советской литературе той поры. Автор показал, как достойно, героически вели себя даже в плену русские люди, что они преодолели: «Как вспомнишь нелюдские муки, какие пришлось вынести там, в Германии, как вспомнишь всех друзей-товарищей, какие погибли, замученные там, в лагерях, сердце уже не в груди, а в глотке бьётся, и трудно становится дышать…»
    Самый главный эпизод, показывающий жизнь Андрея Соколова в плену, – сцена его допроса Мюллером. Этот немец являлся комендантом лагеря, «по-ихнему, лагерфюрером». Он был безжалостным человеком: «…выстроит нас перед блоком – барак они так называли, – идет перед строем со своей сворой эсэсовцев, правую руку держит на отлете. Она у него в кожаной перчатке, а в перчатке свинцовая прокладка, чтобы пальцев не повредить. Идет и бьет каждого второго в нос, кровь пускает. Это он называл «профилактикой от гриппа». И так каждый день…Аккуратный был, гад, без выходных работал». К тому же Мюллер великолепно говорил по-русски, «еще на «о» налегал, будто коренной волжанин», и особенно любил русский мат.
    Поводом к вызову Андрея Соколова на допрос послужило его неосторожное высказывание. Герой возмущался по поводу тяжелой работы в каменном карьере, неподалеку от Дрездена. После очередного рабочего дня он зашел в барак и обронил такую фразу: «Им по четыре кубометра выработки надо, а на могилу каждому из нас и одного кубометра через глаза хватит».
    На следующий день Соколова вызвали к Мюллеру. Понимая, что он идет на смерть, Андрей попрощался с товарищами, «… стал…собираться с духом, чтобы глянуть в дырку пистолета бесстрашно, как и подобает солдату, чтобы враги не увидали в последнюю мою минуту, что мне с жизнью расставаться все-таки трудно.»
    Когда голодный Соколов вошел к коменданту, первое, что он увидел, был стол, заставленный едой. Но Андрей не повел себя, как голодное животное. Он нашел в себе силы отвернуться от стола, а также не увиливать и не пытаться избежать смерти, отказавшись от своих слов. Андрей подтвердил, что четыре кубометра – это слишком много для голодного и уставшего человека. Мюллер решил оказать Соколову «честь» и лично расстрелять его, но перед этим он предложил ему выпить за немецкую победу. «Как только услыхал эти слова, — меня будто огнем обожгло! Думаю про себя: «Чтобы я, русский солдат, да стал пить за победу немецкого оружия?! А кое-чего ты не хочешь, герр комендант? Один черт мне умирать, так провались ты пропадом со своей водкой!» И Соколов отказался выпить.
    Но Мюллер, уже привыкший издевательски относиться к людям, предлагает Андрею выпить за другое: «Не хочешь пить за нашу победу? В таком случае выпей за свою погибель». Андрей выпил, но, как по-настоящему мужественный и гордый человек, пошутил перед смертью: «Я после первого стакана не закусываю». Так выпил Соколов и второй стакан, и третий. «Захотелось мне им, проклятым, показать, что хотя я и с голоду пропадаю, но давиться ихней подачкой не собираюсь, что у меня есть свое, русское достоинство и гордость и что в скотину они меня не превратили, как ни старались».
    Увидев такую недюжинную силу воли у истощенного физически человека, Мюллер не удержался от искреннего восторга: «Вот что, Соколов, ты — настоящий русский солдат. Ты храбрый солдат. Я — тоже солдат и уважаю достойных противников. Стрелять я тебя не буду».
    Почему же Мюллер пощадил Андрея? Да еще и дал с собою хлеба и сала, которые потом в бараке военнопленные поделили между собой?
    Мне думается, что Мюллер не убил Андрея по одной простой причине: он испугался. За годы работы в лагерях он видел немало надломленных душ, видел, как люди становятся животными, готовыми за кусок хлеба убить друг друга. Но такого он еще не видел! Мюллер испугался, потому что причины подобного поведения героя ему были непонятны. Да и не мог он их понять. Впервые среди ужасов войны и лагеря, он увидел нечто чистое, большое и человеческое – душу Андрея Соколова, которую ничто не смогло развратить. И немец преклонился перед этой душой.
    Главным мотивом данного эпизода является мотив испытания. Он звучит во всем рассказе, но только в этом эпизоде приобретает настоящую силу. Испытание героя – прием, активно используемый в фольклоре и русской литературе. Вспомним испытания героев в русских народных сказках. Андрею Соколову предлагается выпить именно три раза. В зависимости от того, как повел бы себя герой, решилась бы его судьба. Но Соколов с честью выдержал испытание.
    Для более глубокого раскрытия образа в данном эпизоде автор использует внутренний монолог героя. Прослеживая его, мы можем сказать, что Андрей повел себя по-геройски не только внешне, но и внутренне. У него не было даже мысли о том, чтобы поддаться Мюллеру и проявить слабость.
    Повествование в эпизоде ведется от главного действующего лица. Так как между сценой допроса и временем, когда Соколов рассказывает эту историю, прошло несколько лет, то герой позволяет себе иронию («аккуратный был, гад, без выходных работал»). Удивительно, но спустя столько лет Андрей не выказывает ненависти к Мюллеру. Это характеризует его как по-настоящему сильного человека, умеющего прощать.
    В этом эпизоде Шолохов говорит читателю о том, что самое главное для человека в любых, даже самых страшных обстоятельствах, – всегда оставаться человеком! И судьба главного героя рассказа, Андрея Соколова, подтверждает эту мысль.

  12. GarrS Ответить

    Попал я в плен под Лозовеньками в мае 40 второго года при таком нерасторопном случае: немец тогда здорово наступал. Надобно было очень торопиться поэтому, что бой приближался к нам: слева чьи-то танки шумят, справа стрельба идет, впереди стрельба, и теснее начало попахивать жареным.. .
    Командир нашей! автороты спрашивает: “Проскочишь, Соколов? ” А здесь и спрашивать нечего было. – Я должен перескочить, и баста! ” – “Ну, – разговаривает, – дуй! Жми на всю железку! ” Я и подул. В жизни так не ездил, как на этот раз! Знал, что не картошку везу, что с этим багажом осмотрительность в езде нужна, но какая же здесь может быть осмотрительность, когда там ребята с порожними руками воюют, когда дорога вся насквозь артогнем простреливается. Пробежал километров 6, скоро мне теснее на проселок сворачивать, чтоб пробраться к балке, где батарея стояла, а здесь гляжу – мама правдивая – пехотка наша и справа и слева от грейдера по чистому полю сыплет, и уже мины рвутся по их порядкам. Что мне делать? Не поворачивать же назад? Нажимаю вовсю! И до батареи остался какой-нибудь километр, теснее свернул я на проселок, а добраться до собственных мне, браток, не пришлось.. . Видно, из дальнобойного тяжкий положил он мне около машины. Не слыхал я ни разрыва, ничего, только в голове словно что-то лопнуло, и больше ничего не помню. Как остался я живой тогда – не разумею, и сколько медли пролежал метрах в восьми от кювета – не соображу. Очнулся, а встать на ноги не могу: голова у меня дергается, всего трясет, словно в лихорадке, в очах темень, в левом плече что-то скрипит и похрустывает, и боль во всем теле такая, как, скажи, меня двое суток попорядку колотили чем попадя. Длинно я по земле на животике елозил, но кое-как встал. Однако вновь же ничего не пойму, где я и что со мной случалось. Память-то мне начисто отшибло. А обратно лечь боюсь. Опасаюсь, что ляжу и больше не встану, помру. Стою и качаюсь из стороны в сторону, как тополь в бурю. Когда пришел в себя, очнулся и осмотрелся как следует, – сердечко словно кто-то плоскогубцами сжал: кругом снаряды валяются, какие я вез, недалеко моя машина, вся в клочья побитая, лежит ввысь колесами, а бой-то, бой-то теснее сзади меня идет.. . Это как?
    Нечего греха скрывать, вот здесь-то у меня ноги сами собою подкосились, и я свалился как срезанный, поэтому что сообразил, что я – в плену у фашистов. Вот как оно на войне посещает.. .
    Ох, браток, нелегкое это дело осознать, что ты не по собственной воле в плену. Кто этого на своей шкуре не испытал, тому не сходу в душу въедешь, чтоб до него по-человечески дошло, что значит эта штука.
    Ну, вот, стало быть, лежу я и слышу: танки шумят. Четыре немецких средних танка на полном газу прошли мимо меня туда, откуда я со снарядами выехал.. . Каково это было переживать? Позже тягачи с пушками потянулись, полевая кухня проехала, позже пехота вульгарна, не густо, так, не больше одной колоченной роты. Погляжу, погляжу на их краем глаза и вновь прижмусь щекой к земле, глаза закрою: противно мне на их смотреть, и на сердечко тошно.. .
    Мыслил, все прошли, приподнял голову, а их 6 автоматчиков – вот они, шагают метрах в ста от меня. Гляжу, сворачивают с дороги и прямо ко мне. Идут молчаком. “Вот, – размышляю, – и смерть моя на подходе”. Я сел, неохота лежа умирать, позже встал. Один из их, не доходя шагов нескольких, плечом дернул, автомат снял. И вот как смешно человек устроен: никакой паники, ни сердечной робости в эту минутку у меня не было. Только гляжу на него и размышляю: “На данный момент даст он по мне краткую очередь, а куда будет колотить? В голову либо поперек груди? ” Как будто мне это не один черт, какое место он в моем теле прострочит.
    Юный юноша вскинул автомат – я ему прямо в глаза гляжу, молчу, а другой, ефрейтор, что ли, постарше его возрастом, можно сказать пожилой, что-то кликнул, отодвинул его в сторону, подошел ко мне, лопочет по-своему и правую руку мою в локте сгибает, мускул, означает, щупает. Пробовал и разговаривает: “О-о-о! ” – и указывает на дорогу, на заход солнца. Топай, дескать, рабочая скотинка, трудиться на наш райх.

  15. VideoAnswer Ответить

Добавить ответ

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *