Сколько раз увидишь его столько раз его и убей стихотворение?

18 ответов на вопрос “Сколько раз увидишь его столько раз его и убей стихотворение?”

  1. VADERVADER Ответить

    К. Симонов. Убей его!
    ============================
    В полном собрании сочинений К.Симонова в 6-ти томах, изданном в 1966 году в издательстве “Художественная литература”, в известном стихотворении поэта было изменено название. Заставили изменить. Вместо всем известного “Убей его!” на “Если дорог тебе твой дом…” – по первой строчке.
    Были также добавлены строки об отце, на мой взгляд, нарушившие динамику стихотворения:
    “Если ты отца не забыл,
    Что качал тебя на руках,
    Что хорошим солдатом был
    И пропал в карпатских снегах,
    Что погиб за Волгу, за Дон,
    За отчизны твоей судьбу;
    Если ты не хочешь, чтоб он
    Перевертывался в гробу,
    Чтоб солдатский портрет в крестах
    Немец взял и на пол сорвал
    И у матери на глазах
    На лицо ему наступал…”
    И самое важное изменение. Слово “немец” было заменено на “фашист”.
    Реверанс перед немцами.
    Конечно, если читать первый вариант, написанный поэтом на фронте, когда немцы вели наступление на Волгу, становится страшно, и этот реверанс понятен спустя двадцать лет после окончания войны.
    Но я считаю, что для того военного времени было правильно говорить “немец”, а не “фашист”. Да и сейчас правильно.
    Моя бабушка, перенесшая ту страшную войну, прошедшая в 1942 году с маленькими детьми – моей мамой, моими дядей и тётей – из Пинска до Москвы (!) никогда не говорила “фашисты”. Она всегда говорила “немцы”.
    Даже маленькая мама, смутно помнившая то страшное путешествие из летнего отпуска к бабушке, так катастрофически закончившегося, всегда называла гитлеровцев “немцы”.
    До сих пор, не в обиду современным немцам, немец и фашист – для неё синонимы.
    Но не будем строго судить наших родных. Нас там, где были они, не было.
    Не мы в летнем платьишке из крепдешина и в босоножках остались без мужа с маленькими детьми у самой границы под налетами вражеских самолетов.
    Не мы нескончаемый год ютились в холодных землянках в партизанском отряде в дремучих лесах, окруженных врагами и волками.
    Не мы, дождавшись наступления Красной Армии в 1942 году, шли через белорусские леса с детьми на телеге, правя тощей лошадкой.
    Не мы переходили линию фронта.
    Не мы шли по Красной Площади босыми, лишь бы дойти до дома на Малых Кочках.
    Не мы вернулись из ада через год странствий.
    Не мы молчали всю жизнь, что были на оккупированной территории!
    Моя бабушка была учительницей. И о немцах однажды сказала так:
    – Немцам скажи: Ату! – и они второго приказа ждать не будут, кинутся сразу. Воинственная нация. Тысячелетняя история войн у них. Все ж таки Римскую империю германцы развалили. Немцы всегда воевали и будут воевать.
    Так что прав был Симонов, и первый вариант стихотворения правдивее, вернее.
    Михаил Царев читал “Убей его!” в “Концерте фронту” так, как написал первоначально автор:
    “Если дорог тебе твой дом,
    Где ты русским выкормлен был,
    Под бревенчатым потолком,
    Где ты, в люльке качаясь, плыл;
    Если дороги в доме том
    Тебе стены, печь и углы,
    Дедом, прадедом и отцом
    В нем исхоженные полы;
    Если мил тебе бедный сад
    С майским цветом, с жужжаньем пчел
    И под липой сто лет назад
    В землю вкопанный дедом стол;
    Если ты не хочешь, чтоб пол
    В твоем доме немец топтал,
    Чтоб он сел за дедовский стол
    И деревья в саду сломал…
    Если мать тебе дорога —
    Тебя выкормившая грудь,
    Где давно уже нет молока,
    Только можно щекой прильнуть;
    Если вынести нету сил,
    Чтобы немец, ее застав,
    По щекам морщинистым бил,
    Косы на руку намотав;
    Чтобы те же руки ее,
    Что несли тебя в колыбель,
    Мыли немцу его белье
    И стелили ему постель…
    Если ты не хочешь отдать
    Ту, с которой вдвоем ходил,
    Ту, что долго поцеловать
    Ты не смел,— так ее любил,—
    Чтобы немцы ее живьем
    Взяли силой, зажав в углу,
    И распяли ее втроем,
    Обнаженную, на полу;
    Чтоб досталось трем этим псам
    В стонах, в ненависти, в крови
    Все, что свято берег ты сам
    Всею силой мужской любви…
    Если ты не хочешь отдать
    Немцу с черным его ружьем,
    Дом, где жил ты, жену и мать,
    Все, что родиной мы зовем,—
    Знай: никто ее не спасет,
    Если ты ее не спасешь;
    Знай: никто его не убьет,
    Если ты его не убьешь.
    И пока его не убил,
    Ты молчи о своей любви,
    Край, где рос ты, и дом, где жил,
    Своей родиной не зови.
    Если немца убил твой брат,
    Если немца убил сосед,—
    Это брат и сосед твой мстят,
    А тебе оправданья нет.
    За чужой спиной не сидят,
    Из чужой винтовки не мстят.
    Если немца убил твой брат,—
    Это он, а не ты солдат.
    Так убей же немца, чтоб он,
    А не ты на земле лежал,
    Не в твоем дому чтобы стон,
    А в его по мертвым стоял.
    Так хотел он, его вина,—
    Пусть горит его дом, а не твой,
    И пускай не твоя жена,
    А его пусть будет вдовой.
    Пусть исплачется не твоя,
    А его родившая мать,
    Не твоя, а его семья
    Понапрасну пусть будет ждать.
    Так убей же хоть одного!
    Так убей же его скорей!
    Сколько раз увидишь его,
    Столько раз его и убей!
    1942
    Константин Симонов.
    Страшное было время, да. Когда враг был так беспощадно и цинично жесток, трудно ждать другого отношения к нему.
    Симонов – это глыба. Он столько дней провел на фронте, глядя на трупы, руины… Могу представить, каково это – видеть развороченную, сожженную, поруганную родную землю, чувствовать запах гари и человеческой плоти, слышать плач сирот, вдов, месяцами ждать вестей из дома и жить надеждой, что всё в порядке с семьей. И так, изо дня в день, чувствовать себя мужчиной и бессильно отступать.
    Поэма “Убей его!” была написана для каждого брата, сына, мужа, отца, деда – стихи К.Симонова ложились на душу каждого мужчины.
    Другие стихи, не наполненные болью и военными переживаниями (о нежных чувствах и цветочках за околицей) вероятно, звучали тогда как настоящее предательство или насмешка над страданиями людей. Вот вам и возможная причина выступлений К.Симонова против Ахматовой, Зощенко и Пастернака. Конечно, я не оправдываю К.Симонова в этом, а пытаюсь понять то время, ту эпоху, тот ужас, что пережили наши праотцы и праматери.
    И что интересно, когда стихотворение было переделано, и слово “немец” заменили на “фашист”, оно зазвучало более современно, в тему нашего времени.
    А теперь представьте, если заменить “немец” на “турок” в свете недавних событий со сбитым самолётом и возможных последствий. Не дай Бог, конечно, но стихотворение “Убей его!” остается грозным оружием против врагов и сейчас.
    ноябрь 2015 г.
    К 100-летию К.Симонова

  2. Gammilkar Ответить

    Если дорог тебе твой дом,
    Где ты русским выкормлен был,
    Под бревенчатым потолком,
    Где ты, в люльке качаясь, плыл;
    Если дороги в доме том
    Тебе стены, печь и углы,
    Дедом, прадедом и отцом
    В нем исхоженные полы;
    Если мил тебе бедный сад
    С майским цветом, с жужжаньем пчел
    И под липой сто лет назад
    В землю вкопанный дедом стол;
    Если ты не хочешь, чтоб пол
    В твоем доме фашист топтал,
    Чтоб он сел за дедовский стол
    И деревья в саду сломал…
    Если мать тебе дорога —
    Тебя выкормившая грудь,
    Где давно уже нет молока,
    Только можно щекой прильнуть;
    Если вынести нету сил,
    Чтоб фашист, к ней постоем став,
    По щекам морщинистым бил,
    Косы на руку намотав;
    Чтобы те же руки ее,
    Что несли тебя в колыбель,
    Мыли гаду его белье
    И стелили ему постель…
    Если ты отца не забыл,
    Что качал тебя на руках,
    Что хорошим солдатом был
    И пропал в карпатских снегах,
    Что погиб за Волгу, за Дон,
    За отчизны твоей судьбу;
    Если ты не хочешь, чтоб он
    Перевертывался в гробу,
    Чтоб солдатский портрет в крестах
    Взял фашист и на пол сорвал
    И у матери на глазах
    На лицо ему наступал…
    Если ты не хочешь отдать
    Ту, с которой вдвоем ходил,
    Ту, что долго поцеловать
    Ты не смел,— так ее любил,—
    Чтоб фашисты ее живьем
    Взяли силой, зажав в углу,
    И распяли ее втроем,
    Обнаженную, на полу;
    Чтоб досталось трем этим псам
    В стонах, в ненависти, в крови
    Все, что свято берег ты сам
    Всею силой мужской любви…
    Если ты фашисту с ружьем
    Не желаешь навек отдать
    Дом, где жил ты, жену и мать,
    Все, что родиной мы зовем,—
    Знай: никто ее не спасет,
    Если ты ее не спасешь;
    Знай: никто его не убьет,
    Если ты его не убьешь.
    И пока его не убил,
    Ты молчи о своей любви,
    Край, где рос ты, и дом, где жил,
    Своей родиной не зови.
    Пусть фашиста убил твой брат,
    Пусть фашиста убил сосед,—
    Это брат и сосед твой мстят,
    А тебе оправданья нет.
    За чужой спиной не сидят,
    Из чужой винтовки не мстят.
    Раз фашиста убил твой брат,—
    Это он, а не ты солдат.
    Так убей фашиста, чтоб он,
    А не ты на земле лежал,
    Не в твоем дому чтобы стон,
    А в его по мертвым стоял.
    Так хотел он, его вина,—
    Пусть горит его дом, а не твой,
    И пускай не твоя жена,
    А его пусть будет вдовой.
    Пусть исплачется не твоя,
    А его родившая мать,
    Не твоя, а его семья
    Понапрасну пусть будет ждать.
    Так убей же хоть одного!
    Так убей же его скорей!
    Сколько раз увидишь его,
    Столько раз его и убей!

  3. 1almaz86 Ответить

    Если дорог тебе твой дом,
    Где ты русским выкормлен был,
    Под бревенчатым потолком,
    Где ты, в люльке качаясь, плыл;
    Если дороги в доме том
    Тебе стены, печь и углы,
    Дедом, прадедом и отцом
    В нем исхоженные полы;
    Если мил тебе бедный сад
    С майским цветом, с жужжаньем пчел
    И под липой сто лет назад
    В землю вкопанный дедом стол;
    Если ты не хочешь, чтоб пол
    В твоем доме фашист топтал,
    Чтоб он сел за дедовский стол
    И деревья в саду сломал…
    Если мать тебе дорога —
    Тебя выкормившая грудь,
    Где давно уже нет молока,
    Только можно щекой прильнуть;
    Если вынести нету сил,
    Чтоб фашист, к ней постоем став,
    По щекам морщинистым бил,
    Косы на руку намотав;
    Чтобы те же руки ее,
    Что несли тебя в колыбель,
    Мыли гаду его белье
    И стелили ему постель…
    Если ты отца не забыл,
    Что качал тебя на руках,
    Что хорошим солдатом был
    И пропал в карпатских снегах,
    Что погиб за Волгу, за Дон,
    За отчизны твоей судьбу;
    Если ты не хочешь, чтоб он
    Перевертывался в гробу,
    Чтоб солдатский портрет в крестах
    Взял фашист и на пол сорвал
    И у матери на глазах
    На лицо ему наступал…
    Если ты не хочешь отдать
    Ту, с которой вдвоем ходил,
    Ту, что долго поцеловать
    Ты не смел,— так ее любил,—
    Чтоб фашисты ее живьем
    Взяли силой, зажав в углу,
    И распяли ее втроем,
    Обнаженную, на полу;
    Чтоб досталось трем этим псам
    В стонах, в ненависти, в крови
    Все, что свято берег ты сам
    Всею силой мужской любви…
    Если ты фашисту с ружьем
    Не желаешь навек отдать
    Дом, где жил ты, жену и мать,
    Все, что родиной мы зовем,—
    Знай: никто ее не спасет,
    Если ты ее не спасешь;
    Знай: никто его не убьет,
    Если ты его не убьешь.
    И пока его не убил,
    Ты молчи о своей любви,
    Край, где рос ты, и дом, где жил,
    Своей родиной не зови.
    Пусть фашиста убил твой брат,
    Пусть фашиста убил сосед,—
    Это брат и сосед твой мстят,
    А тебе оправданья нет.
    За чужой спиной не сидят,
    Из чужой винтовки не мстят.
    Раз фашиста убил твой брат,—
    Это он, а не ты солдат.
    Так убей фашиста, чтоб он,
    А не ты на земле лежал,
    Не в твоем дому чтобы стон,
    А в его по мертвым стоял.
    Так хотел он, его вина,—
    Пусть горит его дом, а не твой,
    И пускай не твоя жена,
    А его пусть будет вдовой.
    Пусть исплачется не твоя,
    А его родившая мать,
    Не твоя, а его семья
    Понапрасну пусть будет ждать.
    Так убей же хоть одного!
    Так убей же его скорей!
    Сколько раз увидишь его,
    Столько раз его и убей!

  4. matveyan Ответить

    Если дорог тебе твой дом,
    Где ты русским выкормлен был,
    Под бревенчатым потолком,
    Где ты, в люльке качаясь, плыл;
    Если дороги в доме том
    Тебе стены, печь и углы,
    Дедом, прадедом и отцом
    В нем исхоженные полы;
    Если мил тебе бедный сад
    С майским цветом, с жужжаньем пчел
    И под липой сто лет назад
    В землю вкопанный дедом стол;
    Если ты не хочешь, чтоб пол
    В твоем доме немец топтал,
    Чтоб он сел за дедовский стол
    И деревья в саду сломал…
    Если мать тебе дорога —
    Тебя выкормившая грудь,
    Где давно уже нет молока,
    Только можно щекой прильнуть;
    Если вынести нету сил,
    Чтоб немец, к ней постоем став,
    По щекам морщинистым бил,
    Косы на руку намотав;
    Чтобы те же руки ее,
    Что несли тебя в колыбель,
    Мыли гаду его белье
    И стелили ему постель…
    Если ты отца не забыл,
    Что качал тебя на руках,
    Что хорошим солдатом был
    И пропал в карпатских снегах,
    Что погиб за Волгу, за Дон,
    За отчизны твоей судьбу;
    Если ты не хочешь, чтоб он
    Перевертывался в гробу,
    Чтоб солдатский портрет в крестах
    Снял фашист и на пол сорвал
    И у матери на глазах
    На лицо ему наступал…
    Если жаль тебе, чтоб старик,
    Старый школьный учитель твой,
    Перед школой в петле поник
    Гордой старческой головой,
    Чтоб за все, что он воспитал
    И в друзьях твоих и в тебе,
    Немец руки ему сломал
    И повесил бы на столбе.
    Если ты не хочешь отдать
    Ту, с которой вдвоем ходил,
    Ту, что долго поцеловать
    Ты не смел,— так ее любил,—
    Чтоб фашисты ее живьем
    Взяли силой, зажав в углу,
    И распяли ее втроем,
    Обнаженную, на полу;
    Чтоб досталось трем этим псам
    В стонах, в ненависти, в крови
    Все, что свято берег ты сам
    Всею силой мужской любви…
    Если ты не хочешь отдать
    Немцу с черным его ружьем
    Дом, где жил ты, жену и мать,
    Все, что родиной мы зовем,—
    Знай: никто ее не спасет,
    Если ты ее не спасешь;
    Знай: никто его не убьет,
    Если ты его не убьешь.
    И пока его не убил,
    Ты молчи о своей любви,
    Край, где рос ты, и дом, где жил,
    Своей родиной не зови.
    Если немца убил твой брат,
    Пусть немца убил сосед,—
    Это брат и сосед твой мстят,
    А тебе оправданья нет.
    За чужой спиной не сидят,
    Из чужой винтовки не мстят.
    Если немца убил твой брат,—
    Это он, а не ты солдат.
    Так убей же немца, чтоб он,
    А не ты на земле лежал,
    Не в твоем дому чтобы стон,
    А в его по мертвым стоял.
    Так хотел он, его вина,—
    Пусть горит его дом, а не твой,
    И пускай не твоя жена,
    А его пусть будет вдовой.
    Пусть исплачется не твоя,
    А его родившая мать,
    Не твоя, а его семья
    Понапрасну пусть будет ждать.
    Так убей же хоть одного!
    Так убей же его скорей!
    Сколько раз увидишь его,
    Столько раз его и убей!

  5. Dimas70 Ответить

    Если дорог тебе твой дом,
    Где ты русским выкормлен был,
    Под бревенчатым потолком,
    Где ты, в люльке качаясь, плыл;
    Если дороги в доме том
    Тебе стены, печь и углы,
    Дедом, прадедом и отцом
    В нем исхоженные полы;
    Если мил тебе бедный сад
    С майским цветом, с жужжаньем пчел
    И под липой сто лет назад
    В землю вкопанный дедом стол;
    Если ты не хочешь, чтоб пол
    В твоем доме фашист топтал,
    Чтоб он сел за дедовский стол
    И деревья в саду сломал…
    Если мать тебе дорога —
    Тебя выкормившая грудь,
    Где давно уже нет молока,
    Только можно щекой прильнуть;
    Если вынести нету сил,
    Чтоб фашист, к ней постоем став,
    По щекам морщинистым бил,
    Косы на руку намотав;
    Чтобы те же руки ее,
    Что несли тебя в колыбель,
    Мыли гаду его белье
    И стелили ему постель…
    Если ты отца не забыл,
    Что качал тебя на руках,
    Что хорошим солдатом был
    И пропал в карпатских снегах,
    Что погиб за Волгу, за Дон,
    За отчизны твоей судьбу;
    Если ты не хочешь, чтоб он
    Перевертывался в гробу,
    Чтоб солдатский портрет в крестах
    Взял фашист и на пол сорвал
    И у матери на глазах
    На лицо ему наступал…
    Если ты не хочешь отдать
    Ту, с которой вдвоем ходил,
    Ту, что долго поцеловать
    Ты не смел,— так ее любил,—
    Чтоб фашисты ее живьем
    Взяли силой, зажав в углу,
    И распяли ее втроем,
    Обнаженную, на полу;
    Чтоб досталось трем этим псам
    В стонах, в ненависти, в крови
    Все, что свято берег ты сам
    Всею силой мужской любви…
    Если ты фашисту с ружьем
    Не желаешь навек отдать
    Дом, где жил ты, жену и мать,
    Все, что родиной мы зовем,—
    Знай: никто ее не спасет,
    Если ты ее не спасешь;
    Знай: никто его не убьет,
    Если ты его не убьешь.
    И пока его не убил,
    Ты молчи о своей любви,
    Край, где рос ты, и дом, где жил,
    Своей родиной не зови.
    Пусть фашиста убил твой брат,
    Пусть фашиста убил сосед,—
    Это брат и сосед твой мстят,
    А тебе оправданья нет.
    За чужой спиной не сидят,
    Из чужой винтовки не мстят.
    Раз фашиста убил твой брат,—
    Это он, а не ты солдат.
    Так убей фашиста, чтоб он,
    А не ты на земле лежал,
    Не в твоем дому чтобы стон,
    А в его по мертвым стоял.
    Так хотел он, его вина,—
    Пусть горит его дом, а не твой,
    И пускай не твоя жена,
    А его пусть будет вдовой.
    Пусть исплачется не твоя,
    А его родившая мать,
    Не твоя, а его семья
    Понапрасну пусть будет ждать.
    Так убей же хоть одного!
    Так убей же его скорей!
    Сколько раз увидишь его,
    Столько раз его и убей!

  6. seelik_s Ответить

    Нечто подобное есть и у Константина Симонова:
    Так убей же немца, чтоб он,
    А не ты на земле лежал,
    Не в твоем дому чтобы стон,
    А в его по мертвым стоял…
    …Так убей же хоть одного!
    Так убей же его скорей!
    Сколько раз увидишь его,
    Столько раз его и убей!
    Только сегодня закончила чтение пьесы «Баб» (1916) Изабеллы Гриневской, кстати, погибшей в блокадном Ленинграде. Там есть такие слова:
    Но все мы, все тираны,
    Ничтожнейший из нас
    Над жертвою своею
    Глумится в каждый час.
    … Родятся люди в каждый час,
    И каждый час тиранов зарождает, –
    На тронах, в хижинах, в лачугах и дворцах,
    И если захотим мы с мщением в сердцах
    Тиранов всех низринуть,
    Придётся без конца потоки крови лить,
    Пока останется один, что меч покинет.
    «Ах, бросьте же мечи… Мечи свои вы спрячьте».
    Устами автора это откровение произносит герой пьесы Али Мухамед (Баб). В реальности Али Мухамед – основатель религиозного учения бабизм. Зародился бабизм в Ираке в середине 19 века. Ирак тогда находился под игом Османской империи. Известно, что Али Мухамед никогда не гневался на врагов своих, прощал их и призывал к всепрощению и своих единомышленников. Считал, что земное существование – это всего лишь кошмарный сон, а настоящая жизнь начинается за невидимыми вратами на небо. Баб на арабском и означает «врата».
    С одной стороны да – кровь порождает кровь; и какая-то сторона должна остановить это безрассудство. Но с другой как-то не очень хорошо получается: враги, приговорившие Баба к смертной казни, оказывается, сделали для него благое дело, а именно – отправили из ада прямо в рай…
    А вообще-то враг должен быть наказан. Но наказание должно быть справедливым, по мере тяжести содеянного…
    Украина тоже из головы не выходит. Киев никто брать не собирается, да и не дадут это сделать. Но и огонь ни одна из сторон не собирается прекращать. Видно, кому-то очень нужно, когда братья по крови безжалостно истребляют друг друга…
    Спасибо, Виктор, за Ваше стихотворение.
    Столько мыслей навеяло.
    С признательностью, Екатерина
    Екатерина Кольцова-Царёва 22.05.2015 23:13 •
    Заявить о нарушении

  7. Mortihead Ответить

    Если дорог тебе твой дом,
    Где ты русским выкормлен был,
    Под бревенчатым потолком,
    Где ты, в люльке качаясь, плыл;
    Если дороги в доме том
    Тебе стены, печь и углы,
    Дедом, прадедом и отцом
    В нем исхоженные полы;
    Если мил тебе бедный сад
    С майским цветом, с жужжаньем пчёл
    И под липой сто лет назад
    В землю вкопанный дедом стол;
    Если ты не хочешь, чтоб пол
    В твоем доме фашист топтал,
    Чтоб он сел за дедовский стол
    И деревья в саду сломал…
    Если мать тебе дорога —
    Тебя выкормившая грудь,
    Где давно уже нет молока,
    Только можно щекой прильнуть;
    Если вынести нету сил,
    Чтоб фашист, к ней постоем став,
    По щекам морщинистым бил,
    Косы на руку намотав;
    Чтобы те же руки ее,
    Что несли тебя в колыбель,
    Мыли гаду его белье
    И стелили ему постель…
    Если ты отца не забыл,
    Что качал тебя на руках,
    Что хорошим солдатом был
    И пропал в карпатских снегах,
    Что погиб за Волгу, за Дон,
    За отчизны твоей судьбу;
    Если ты не хочешь, чтоб он
    Перевертывался в гробу,
    Чтоб солдатский портрет в крестах
    Взял фашист и на пол сорвал
    И у матери на глазах
    На лицо ему наступал…
    Если ты не хочешь отдать
    Ту, с которой вдвоем ходил,
    Ту, что долго поцеловать
    Ты не смел,— так ее любил,—
    Чтоб фашисты ее живьем
    Взяли силой, зажав в углу,
    И распяли ее втроем,
    Обнаженную, на полу;
    Чтоб досталось трем этим псам
    В стонах, в ненависти, в крови
    Все, что свято берег ты сам
    Всею силой мужской любви…
    Если ты фашисту с ружьем
    Не желаешь навек отдать
    Дом, где жил ты, жену и мать,
    Все, что родиной мы зовем,—
    Знай: никто ее не спасет,
    Если ты ее не спасешь;
    Знай: никто его не убьет,
    Если ты его не убьешь.
    И пока его не убил,
    Ты молчи о своей любви,
    Край, где рос ты, и дом, где жил,
    Своей родиной не зови.
    Пусть фашиста убил твой брат,
    Пусть фашиста убил сосед,—
    Это брат и сосед твой мстят,
    А тебе оправданья нет.
    За чужой спиной не сидят,
    Из чужой винтовки не мстят.
    Раз фашиста убил твой брат,—
    Это он, а не ты солдат.
    Так убей фашиста, чтоб он,
    А не ты на земле лежал,
    Не в твоем дому чтобы стон,
    А в его по мертвым стоял.
    Так хотел он, его вина,—
    Пусть горит его дом, а не твой,
    И пускай не твоя жена,
    А его пусть будет вдовой.
    Пусть исплачется не твоя,
    А его родившая мать,
    Не твоя, а его семья
    Понапрасну пусть будет ждать.
    Так убей же хоть одного!
    Так убей же его скорей!
    Сколько раз увидишь его,
    Столько раз его и убей!
    Предыдущий стих – Игорь Губерман — Слишком я люблю друзей моих
    Следующий стих – Франческо Петрарка — Кто, проявив неумолимый нрав — Сонет 44

  8. Sergey345 Ответить

    Если дорог тебе твой дом,
    Где ты русским выкормлен был,
    Под бревенчатым потолком,
    Где ты, в люльке качаясь, плыл;
    Если дороги в доме том
    Тебе стены, печь и углы,
    Дедом, прадедом и отцом
    В нем исхоженные полы;
    Если мил тебе бедный сад
    С майским цветом, с жужжаньем пчёл
    И под липой сто лет назад
    В землю вкопанный дедом стол;
    Если ты не хочешь, чтоб пол
    В твоем доме фашист топтал,
    Чтоб он сел за дедовский стол
    И деревья в саду сломал…
    Если мать тебе дорога —
    Тебя выкормившая грудь,
    Где давно уже нет молока,
    Только можно щекой прильнуть;
    Если вынести нету сил,
    Чтоб фашист, к ней постоем став,
    По щекам морщинистым бил,
    Косы на руку намотав;
    Чтобы те же руки ее,
    Что несли тебя в колыбель,
    Мыли гаду его белье
    И стелили ему постель…
    Если ты отца не забыл,
    Что качал тебя на руках,
    Что хорошим солдатом был
    И пропал в карпатских снегах,
    Что погиб за Волгу, за Дон,
    За отчизны твоей судьбу;
    Если ты не хочешь, чтоб он
    Перевертывался в гробу,
    Чтоб солдатский портрет в крестах
    Взял фашист и на пол сорвал
    И у матери на глазах
    На лицо ему наступал…
    Если ты не хочешь отдать
    Ту, с которой вдвоем ходил,
    Ту, что долго поцеловать
    Ты не смел,— так ее любил,—
    Чтоб фашисты ее живьем
    Взяли силой, зажав в углу,
    И распяли ее втроем,
    Обнаженную, на полу;
    Чтоб досталось трем этим псам
    В стонах, в ненависти, в крови
    Все, что свято берег ты сам
    Всею силой мужской любви…
    Если ты фашисту с ружьем
    Не желаешь навек отдать
    Дом, где жил ты, жену и мать,
    Все, что родиной мы зовем,—
    Знай: никто ее не спасет,
    Если ты ее не спасешь;
    Знай: никто его не убьет,
    Если ты его не убьешь.
    И пока его не убил,
    Ты молчи о своей любви,
    Край, где рос ты, и дом, где жил,
    Своей родиной не зови.
    Пусть фашиста убил твой брат,
    Пусть фашиста убил сосед,—
    Это брат и сосед твой мстят,
    А тебе оправданья нет.
    За чужой спиной не сидят,
    Из чужой винтовки не мстят.
    Раз фашиста убил твой брат,—
    Это он, а не ты солдат.
    Так убей фашиста, чтоб он,
    А не ты на земле лежал,
    Не в твоем дому чтобы стон,
    А в его по мертвым стоял.
    Так хотел он, его вина,—
    Пусть горит его дом, а не твой,
    И пускай не твоя жена,
    А его пусть будет вдовой.
    Пусть исплачется не твоя,
    А его родившая мать,
    Не твоя, а его семья
    Понапрасну пусть будет ждать.
    Так убей же хоть одного!
    Так убей же его скорей!
    Сколько раз увидишь его,
    Столько раз его и убей!

  9. olchekabana Ответить

    Покажите это стихотворение Коле из Нового Уренгоя, который в своей известной речи в Бундестаге, просил прощения и сожалел о “НЕВИННО УБИЕННЫХ” фашистах! Покажите всем его учителям и либерал-кураторам!
    Сегодня – в канун победы за Сталинград! Покажите ВСЕМ! Носом ублюдков ткните в эти стихи!
    Они опубликованы 18 июля 1942 , на второй день после начала Сталинградского сражения, которое продолжалось ШЕСТЬ С ПОЛОВИНОЙ месяцев – до 2 февраля 1943 года. Песня и поэтическое слово в СССР, во время Великой Отечественной Войны, было мощным оружием и имело не меньшую силу множества полков и дивизий.
    ==========================================================================================
    УБЕЙ ЕГО (К. Симонов) 1942 г
    ====================
    Если дорог тебе твой дом,
    Где ты русским выкормлен был,
    Под бревенчатым потолком,
    Где ты, в люльке качаясь, плыл;
    Если дороги в доме том
    Тебе стены, печь и углы,
    Дедом, прадедом и отцом
    В нем исхоженные полы;
    Если мил тебе бедный сад
    С майским цветом, с жужжаньем пчёл
    И под липой сто лет назад
    В землю вкопанный дедом стол;
    Если ты не хочешь, чтоб пол
    В твоем доме фашист топтал,
    Чтоб он сел за дедовский стол
    И деревья в саду сломал…
    Если мать тебе дорога —
    Тебя выкормившая грудь,
    Где давно уже нет молока,
    Только можно щекой прильнуть;
    Если вынести нету сил,
    Чтоб фашист, к ней постоем став,
    По щекам морщинистым бил,
    Косы на руку намотав;
    Чтобы те же руки ее,
    Что несли тебя в колыбель,
    Мыли гаду его белье
    И стелили ему постель…
    Если ты отца не забыл,
    Что качал тебя на руках,
    Что хорошим солдатом был
    И пропал в карпатских снегах,
    Что погиб за Волгу, за Дон,
    За отчизны твоей судьбу;
    Если ты не хочешь, чтоб он
    Перевертывался в гробу,
    Чтоб солдатский портрет в крестах
    Взял фашист и на пол сорвал
    И у матери на глазах
    На лицо ему наступал…
    Если ты не хочешь отдать
    Ту, с которой вдвоем ходил,
    Ту, что долго поцеловать
    Ты не смел,— так ее любил.
    Чтоб фашисты ее живьем
    Взяли силой, зажав в углу,
    И распяли ее втроем,
    Обнаженную, на полу;
    Чтоб досталось трем этим псам
    В стонах, в ненависти, в крови
    Все, что свято берег ты сам
    Всею силой мужской любви…
    Если ты фашисту с ружьем
    Не желаешь навек отдать
    Дом, где жил ты, жену и мать,
    Все, что родиной мы зовем,—
    Знай: никто ее не спасет,
    Если ты ее не спасешь;
    Знай: никто его не убьет,
    Если ты его не убьёшь!
    И пока его не убил,
    Ты молчи о своей любви,
    Край, где рос ты, и дом, где жил,
    Своей родиной не зови.
    Пусть фашиста убил твой брат,
    Пусть фашиста убил сосед,—
    Это брат и сосед твой, мстят,
    А тебе оправданья нет.
    За чужой спиной не сидят,
    Из чужой винтовки не мстят.
    Раз фашиста убил твой брат,—
    Это он, а не ты солдат.
    Так убей фашиста, чтоб он,
    А не ты на земле лежал,
    Не в твоем дому чтобы стон,
    А в его – по мертвым стоял.
    Так хотел он, его вина,—
    Пусть горит его дом, а не твой,
    И пускай не твоя жена,
    А его пусть будет вдовой.
    Пусть исплачется не твоя,
    А его родившая мать,
    Не твоя, а его семья
    Понапрасну пусть будет ждать.
    Так убей же хоть одного!
    Так убей же его скорей!
    Сколько раз увидишь его,
    Столько раз его и убей!
    =========================

  10. wolfinstane Ответить

    22 января 1942 года. Ночь, 03:35. г. Сталино, штаб 1-й танковой армии вермахта
    – Господа, положение просто катастрофическое, – генерал-полковник Эвальд фон Клейст обвел собравшихся тяжелым взглядом, – Господа генералы, должен сообщить вам пренеприятнейшее известие. Только что получено донесение разведки, о том, что конно-механизированный корпус Буденного с ходу взял Синельниково, и движется к Запорожью. Впрочем, обстановка наверняка уже снова изменилась, и не в нашу пользу. Синельниково было захвачено почти двенадцать часов назад, а известие об этом получено только сейчас. Русские научились создавать весьма эффективные помехи радиосвязи.
    Но, господа генералы, это лирика. А суровая реальность заключается в том, что в результате решительных и дерзких ударов большевиков, мы оказались окончательно отрезаны от 6-й полевой армии генерал-полковника Паулюса. Кроме того, полностью разгромлена 17-я полевая армия, генерал Гот пропал без вести. Оставим пока в стороне вопрос, а как такое могло произойти? Хотя, хотелось бы послушать мнение наших многоуважаемых коллег из абвера… Я спрашиваю, как так могло получиться, что рейд большевистской механизированной группы оказался для нас абсолютно внезапным? Про накопление сил красных в районе Изюма и Славянска мы знали, и ждали удара именно оттуда. Как могло получиться так, что сводная кампфгруппа генерал-полковника Гудериана оказалась полностью уничтоженной? – стек фон Клейста указала на начальника разведки 1-й танковой армии, – Молчите, герр Лозе?! – Ну, молчите дальше!
    Полковник абвера вскочил, и вытянулся в струнку, – Герр генерал, нашей службе удалось узнать, что сводная механизированная группа полковника Бережного впервые начала действовать 4 января на Евпаторийском плацдарме. Сведения крайне отрывочные… После успеха у Евпатории большевики берегут тайну этой группы, как зеницу ока. Тем более, что абверкоманда 11-й армии погибла полностью…
    – Хватит! – зло выкрикнул Клейст, развернувшись в сторону группы танкистов, – Оберст-лейтенант Клозе лично побывал на том месте, где русские уничтожили кампфгруппу Гудериана. Расскажите этим господам – что вы видели!
    – Это страшно, господин генерал-полковник. Судя по расположению сгоревшей техники, наши танки только начали развертывание из походной колонны. Русские расстреляли их из чего-то калибром в десять – двенадцать сантиметров и пошли дальше. Ни одного сожженного русского танка, хотя мои люди нашли следы того, что некоторым из них пришлось ремонтировать перебитые гусеницы. Следы, господа, следы могут рассказать вам многое, даже если земля промерзла, и звенит как камень. У этого Бережного не так много техники, но он мастерски ее использует. Мы думаем, что это человек из эмигрантов, офицер старой школы, может даже наполовину или полностью немец. В его бригаде царит жесткий порядок, столь нехарактерный для военных частей большевиков. Только истинный ариец мог спланировать и провести такую операцию.
    – И об этом вам тоже рассказали следы, – скептически заметил командующий 14- моторизованным корпусом, генерал от инфантерии Густав фон Вительсхайм.
    – Именно следы, герр генерал, я не зря командовал когда-то разведбатальоном 1-й танковой дивизии. – Иначе, как объяснить, что многоопытнейший генерал Гудериан попался в его ловушку? Пока он разворачивал свои “ролики” против головного отряда большевиков, две большие группы танков обошли его основные силы по целине, и ударили по неприкрытой колонне с мотопехотой и артиллерией.
    Стреляли с расстояния почти в полтора километра. Именно там мы нашли гильзы калибром десять и три сантиметров, неизвестного доселе образца. Вы знаете, что делает с “двойкой” десятисантиметровый фугас? – Разрывает на куски, герр генерал! У наших артиллеристов и панцергренадер не было ни одного шанса.
    И еще, господа, обратите внимание, шестнадцатого утром его группа прорывает оборону нашей 100-й легкопехотной дивизии на Перекопе, и начинает движение в сторону Каховки. В полдень она ведет бой с выступившей ей навстречу кампфгруппой Гудериана, и полностью ее уничтожает. К вечеру шестнадцатого мы теряем связь с Каховкой… Теперь там сводный большевистский полк из бывших пленных, которых этот Бережной вооружил нашим же оружием. Врачи в наших полевых лазаретах вытаскивают из тел немецких солдат пули нашего же немецкого образца. А уже в ночь с девятнадцатого на двадцатое они громят тылы и штабы 17-й армии и выходят к Изюму. Такой марш по нашим тылам, в метель, за четыре дня, – это просто невероятно!
    – Здесь, под Краматорском, творится то же самое, – пожал плечами командир 3-го моторизованного корпуса генерал-полковник Эберхард фон Маккензен, – Мои части, выдвинутые к Славянску, на полпути напоролись на полевую оборону, кстати, весьма толковую. Там у большевиков в цепи просто до неприличия много наших же пулеметов, и они совершенно не жалеют патронов, стреляя из них в наших солдат. Скорее всего, вы правы, герр оберст-лейтенант, этот Бережной должен быть из старых офицеров, тех, кто помнит траншейные бои, и то, как в Великую войну за четверть часа пулеметами целые полки сдувало в преисподнюю.
    – А чего им жалеть наши патроны, – проворчал фон Клейст, – ведь в Лозовой и Барвенково к ним в руки попали все армейские склады 17-й армии. К сожалению, мы уже не можем наказать тех, кто повинен в таком вопиющем разгильдяйстве.

Добавить ответ

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *