Когда и почему евтушенко уехал в сша?

14 ответов на вопрос “Когда и почему евтушенко уехал в сша?”

  1. Жемчуг Ответить

    В отличие от большинства моих близких друзей — и особенно подруг — я человек толстокожий, с малочувствительной нервной системой и бедным воображением. Вежливо слушаю, но скучаю, когда рассуждают про летающие тарелочки, снежного человека, Нострадамуса, бабу Вангу и бывших супругов Глоба. Никаких предчувствий у меня сроду не бывало, а что касается вещих снов, то я и простых, невещих, не вижу.
    Не было у меня предчувствия беды и в день, сильно изменивший мою биографию — 19 апреля 1944 года.
    Мы — т. е., я и моя невеста Нинка — стояли на перроне Курского вокзала. Стемнело, шел унылый, прямо-таки осенний дождик, и Нинкино лицо было мокрым — наверно, от дождя, но мне хотелось думать, что от слез: она ведь провожала меня в армию, а до конца войны было больше года. Вот у нее что-то вроде предчувствия было:
    — Я чувствую, ты очень плохо поедешь.
    А я ее разубеждал: почему это плохо? Всю войну в эвакуации я катался без билета, на подножках вагонов, на буферах, а то и на куче каменного угля — голышом, чтобы не запачкать одежду. А сегодня я ехал добровольцем в часть, и мне в военкомате дали вместе с направлением билет до Тулы — и представьте, в купейный вагон. Замечательно поеду, так я и не ездил никогда!
    Но она талдычила своё:
    — Нет, я чувствую: плохо поедешь.
    Для себя я это истолковывал просто: конечно, ей грустно расставаться неизвестно на сколько с парнем, влюбленным до слепоты. Она-то меня совсем не так любила, но относилась хорошо, в этом я не сомневался — почему же не поплакать на прощанье?
    Очень гордый собой и Нинкиными слезами, я обнял ее, поцеловал и поехал в 38-й учебный запасной полк. Но до Тулы не доехал.
    Только я расположился на своем месте и по-хозяйски расстелил шинель, чтобы поспать по-человечески, как дверь отворилась и в купе вошли трое: проводник, милиционер и штатский.
    — Ваши билеты, пожалуйста.
    На билеты трех других пассажиров они глянули мельком, а моим заинтересовались.
    — Тут что-то не так, — сказал штатский. — Что за нитки?
    Я объяснил, что нитками сшили все мои проездные документы в военкомате.
    — Нет, это надо проверить. Сейчас будет Подольск, сойдем, выясним.
    Тут я забеспокоился, даже заволновался. Стал втолковывать им, что вот, первый раз за всю войну еду как человек, в хорошем вагоне… Слезем, а как потом добираться до Тулы?
    — Да ты не бойся, — утешил меня штатский. — Проверим, и поедешь дальше этим же поездом.
    До Подольска было ехать еще с полчаса. Проводник вышел из купе, а с двумя оставшимися мы коротали время в дружеской беседе. Услышав, что я был студентом ВГИКа, они проявили естественный интерес к киноискусству: правда ли, что Любовь Орлова — жена режиссера Александрова? Да, правда.
    Поезд остановился. Мы выскочили из вагона. («Ребята, давайте побыстрее! — торопил я. — Хочется поспеть до отправления. Ведь на буферах ездил, на подножках, а тут…» — «Да поняли мы, поняли. Успеем»). Бегом мы промчались вдоль состава, вбежали в комнату железнодорожной милиции — в торце станционного здания. Там нас встретил низкорослый субъект в хромовых сапогах и пальто неприятного серо-зеленого цвета. Физиономия у него была тоже неприятная.
    — Расстегнитесь.
    Я расстегнул шинель. Он быстро и умело обыскал меня. Теперь я сказал бы «прошмонал» — но тогда я лагерной фени не знал. И тем не менее — сам не понимаю почему — спросил совсем по-лагерному:
    — Чего ищешь, начальник?
    — А что? Ничего нет?
    К моему удивлению он отстегнул цепочку английских булавок, которые мама прицепила к нагрудному карману, и отложил в сторону.
    Трудно поверить, но я ведь и после этого ничего не заподозрил! Я же говорю: бедное воображение.
    Милиционер куда-то исчез, а я с двумя штатскими опять помчался по платформе — в обратном направлении. Опять попросил:
    — Быстрее, ладно?
    И опять мне ответили:
    — Успеем.
    Но вместо того, чтобы посадить меня в вагон, мои провожатые свернули направо. Мы пробежали через зал ожидания и оказались на привокзальной площади. Там стоял — прямо как в дешевом романе — «черный автомобиль с потушенными фарами». А попросту — черная эмка.
    Вот тогда — только тогда! — я понял: это арест. За что, почему — этого я не успел подумать. Да в те времена арест был таким привычным, неприятным, но никого не удивлявшим делом, как, скажем, дождь или мороз. Я даже не испугался. А в голове промелькнули две коротенькие мысли. Об одной я вспоминаю с удовольствием, о второй — со стыдом. Собственно, первая была даже и не мысль, а так, виденье. Мне представилось какое-то помещение, где на грязном полу спят вповалку плохо одетые люди — то, что я часто видел в эвакуации, хотя бы на вокзалах. «Десять лет. Переваляемся!» — с уверенностью сказал мне так называемый внутренний голос.
    А вторая, стыдная, мысль была такая: в рюкзачке у меня две банки, сгущенка и свиная тушонка. Я их собирался съесть в Туле вдвоем с Юликом Дунским, а теперь имею право съесть все один.
    Юлик тоже пошел добровольцем и получил направление в ту же часть. Только уехал на четыре дня раньше. Когда через год мы встретились в Бутырках, выяснилась, кстати, тайна моего купейного вагона. Юлику дали билет в общий. Там было тесно, и он пошел искать, где попросторней. Поэтому чекистам пришлось в поисках «объекта» пройти чуть ли не полсостава. Подольск проехали и в Москву возвращались с добычей поездом. Неудобство, конечно. Вот почему мне дали билет в купе, с точно обозначенным местом[2].
    А вообще-то, как подумаешь — к чему такие сложности? Позвонили бы по телефону, сказали: «Возьмите сухари, кое-что из белья и явитесь в такую-то комнату на Лубянку». Явились бы как миленькие, без звука!.. Но нет, они играли в свои игры: мы, вроде, настоящие преступники, а они, вроде, настоящие сыщики. Казаки-разбойники!..
    Так вот, посадили меня в черную эмку, и мы поехали. Сопровождающие поглядывали на меня с пакостными улыбочками. Могу их понять: такого доверчивого идиота им, видимо, еще не приходилось арестовывать[3].
    — На Лубянку везете? — мрачно спросил я.
    — Куда надо, — весело ответили они.
    И на этом окончилась моя вольная жизнь. Могу только добавить, что когда доехали «куда надо», а именно на Малую Лубянку, и машина остановилась в ожидании, пока откроются железные ворота, — прямо напротив костела, — я заговорил. (А по дороге молчал, к их разочарованию: наверно, хотели бы, чтоб уговаривал отпустить, уверял, что это недоразумение — я ни в чем не виноват). Заговорив, сказал:
    — Дайте поссать.
    Они разрешили, и я с удовольствием пописал на свою первую тюрьму.

    II. Гимназия

    На тюремном жаргоне тех лет у каждой из московских тюрем была кличка: Сухановка называлась «монастырь», Большая Лубянка — «гостиница». Ее гордостью были паркетные полы: до революции в этом высоком здании, огороженном со всех сторон серыми кагебешными громадами, помещалась гостиница страхового общества «Россия». Острили: раньше страховoе, теперь стрaховое. А Малую Лубянку, двухэтажную внутреннюю тюрьму областного НКВД, нарекли «гимназией». Говорят, там когда-то действительно была женская гимназия.
    Привезли меня туда ночью и сразу же повели на допрос. В большом кабинете было четверо чекистов: полковник, подполковник и два майора. Майоры помалкивали, а старшие вели допрос. Один из них, благообразный блондин, был серьезен и вежлив, другой, видом погаже, время от времени симулировал вспышку праведного гнева и ни с того ни с сего принимался материть меня. Известная полицейская игра — «добрый» следователь и «злой». Но я-то с ней познакомился впервые.
    А вообще, ничего особенного в тот раз не произошло. Мне предъявили бумагу, в которой было сказано, что я участник антисоветской молодежной группы — а про террор, который в нашем деле стал главным пунктом обвинения, не говорилось ни слова. Фамилии полковника и подполковника я забыл, майоров почему-то запомнил: один, черноволосый, с красивым диковатым лицом, был Букуров, а другой, похожий на артиста Броневого в роли Мюллера, был Волков. С Букуровым я больше не встречался, а с Волковым беседовал несколько раз, и об этом расскажу чуть позже.
    По окончании допроса меня отвели в бокс — маленькую, примерно два на полтора, камеру без окон и без мебели. Надзиратель отдал мне мамины оладьи из сырой картошки, открыл тушонку и банку сгущенного молока. Все это я тут же сожрал, не почувствовав, впрочем, вкуса, расстелил на полу шинель[4] и сразу заснул очень крепким сном. Разбудил меня, не знаю через сколько времени, пожилой надзиратель — пошевелил сапогом и сказал с неодобрением:
    — Пахали, что ли, на них…
    И отвел меня в камеру.
    О камерах и сокамерниках будет отдельный разговор, а пока что о следователе Волкове. Похоже, что на Малой Лубянке он был главным интеллектуалом — тем, что англосаксы называют «mastermind». Не он ли сочинял сценарии наших дел?
    На допросах Волков придерживался роли строгого, но справедливого учителя. Его огорчала малая сообразительность ученика: представляете, Фрид не знает даже разницу между филером и провокатором?! Я действительно не знал.
    В первый же день я признался: да, мы с ребятами говорили, что брать плату за обучение — это противоречит конституции. Говорили и про депутатов Верховного Совета, что они ничего не решают. Но когда я пытался протестовать: разве это антисоветские разговоры? Волков, вздохнув, терпеливо разъяснял мне, что к чему.
    — Сознайтесь, Фрид — вы сказали бы об этом у себя в институте, на комсомольском собрании?
    — На собрании? Нет, не сказал бы.
    — Так как же назвать такие высказывания? Советские?
    —————————-
    http://royallib.com/read/frid_valeriy/58_12__zapiski_lagernogo_pridurka….

  2. living dead Ответить

    “Почему вы уехали в Америку”. Евтушенко не раз признавался, что страшно не любит этот вопрос, но уже больше четверти века без него не обходится ни одно интервью. И на концертах в зрительном зале обязательно найдется зритель, которому важно еще раз узнать, почему покинул Родину человек, неоднократно заявлявший в своих стихах, что он – и есть Россия.
    В 1991 году Евтушенко начал преподавать в Талсе, штате Оклахома Там же в школе преподает русский язык его жена Мария. Однажды она даже удостоилась звания Учителя года этого штата.
    В США Евтушенко проводил большую часть года. Нередко выступал перед тамошней аудиторией. Читал свои стихи и рассказы на английском в собственном переводе. Как заметил однажды один из наших эмигрантов, Ефим Мерхер, в США у поэта было не меньше, а то и больше почитателей. Пусть американская аудитория не знала столько стихотворений (для них Евтушенко – прежде всего – автор поэмы “бабий Яр”), но уважала его как диссидента и человека, в том числе, благодаря усилиям которого развалился Советский Союз.
    Понятно, что жизнь поэта в нашей стране не очень легка. И Евтушенко, обласканному при Советской власти и привыкшему к хорошей жизни, на самом деле, жилось в Америке сытнее и привольнее, чем соотечественникам. По крайней мере, в девяностые, когда многие доедали последний кусок хлеба и не знали, что будет дальше. Но при этом Евтушенко эмигрантом себя не считал и всячески открещивался от этого почетного “звания”. “Нет, мой отъезд не был эмиграцией”, – повторял он раз за разом на творческих встречах и концертах, проходящих в России. Говорил, что для того, чтобы достоверно написать окно, нужно отвернуться от окна. Что Гоголь написал свои “Мертвые души” в Риме, такие русские охотничьи рассказы Тургенева – созданы в Париже. И что сердце настоящего поэта – это всегда территория его Родины.
    Справедливости ради стоит отметить: в Россию он старался приезжать регулярно, проводя если не все лето, то хотя бы один из летних месяцев на даче в Переделкине.
    Судя по тому, как обижался поэт на вопрос о смене места жительства, всем было очевидно: то, почему он действительно уехал из России, не давало покоя и самому Евтушенко.
    Относительно недавно он нашел интересный факт из биографии своих предков. Прапрадед поэта, Иосиф Байковский, по словам Евтушенко, в свое время сумел добрался на собаках до Чукотки и написал проект “Берингова тоннеля”, который мог бы соединить два государства. Евтушенко называл себя продолжателем дела предка и говорил, что сам работает, как Берингов тоннель, соединяя США и Россию в сложное для обеих стран время.
    КСТАТИ
    Мария Евтушенко: Евгений Александрович скончался. Мирно. Во сне…
    Вдова великого поэта поделилась своей болью с корреспондентом «Комсомолки» (подробности)
    Евтушенко очень переживал из-за сплетен вокруг его поэмы «Бабий Яр»
    – Минувшим летом во время концерта в Нальчике у Евтушенко случился приступ, в результате которого он едва не умер,- вспоминает Валерий Краснопольский. – У него началось сильное кровотечение прямо на концерте. Его доставили в реанимацию с очень низким давлением. В больнице его подлечили. Он вернулся в рабочую форму. (подробности)
    РЕАКЦИЯ
    Иосиф Кобзон: Он уехал из СССР, и очень жаль, что Россия его не вернула
    – Он самый яркий шестидесятник, который ко всему еще и оставил Антологию поэзии, где кроме своих произведений – еще множество стихов других поэтов. Он нам просто напомнил, какие писали замечательные стихи разные авторы (подробности)

  3. Redhammer Ответить

    Почему Евгений Евтушенко уехал в США? Многие интервьюеры тоже задавались этим вопросом. Похоже, и сам поэт часто себя спрашивал. Однако до конца своей жизни знаменитый писатель так и не смог объясниться, почему в свое время покинул родину.
    Фото: unian.net
    Несмотря на отъезд из России в 1991 году, Евгения Евтушенко все так же любили и уважали, как и прежде. Да и сам поэт никогда не называл себя эмигрантом, а в своих работах всегда воспевал любовь к родине.
    Тем не менее, тему своего отъезда Евтушенко никогда не поднимал, в своих интервью старался обходить ее стороной. Конечно, в этом его упрекать нельзя и критиковать его тоже никто не имеет права.
    Переезд Евтушенко в американский штат Оклахома произошел не совсем по его инициативе. Из США пришло приглашение на работу в местном университете. Поэт согласился и поставил подпись под контрактом. Вместе с писателем в Оклахому переехала и его тогдашняя супруга (всего их было 4) – Мария. Супруги жили и работали в Талсе, а Мария устроилась работать учителем русского языка в местную школу. Однажды ее даже признали Учителем года в Оклахоме.
    В Соединенных Штатах Евгений Евтушенко получил стабильную работу, вместе с ней безбедную и стабильную жизнь. Его труд высоко ценился, к тому же, он мог свободно продолжать заниматься творчеством, давать выступления и ездить в Россию столько, сколько сам того желал. В Талсе поэт прожил до конца своих дней. Скончался первого апреля на 85-м году жизни.

  4. Эксклюзивчик Ответить

    Американские врачи сильнее …
    Интересно, значит и поэты американские тоже сильнее российских? Зачем нам тогда свои поэты, когда американские гораздо сильнее, лучше их слушать, так?
    Евтушенко решил что в Америке ему жить будет лучше. Ну что же, он сделал свой выбор. Но и мы имеем вточности такое же право делать свой выбор, оценивая поступки других людей.
    Я не считаю своими соотечественниками тех, кто покинул нашу страну добровольно, по чисто экономическим соображениям. Тех, кто вместо того чтобы поднимать и развивать нашу страну, поехал пользоваться чужими трудами, на всё готовенькое.
    Те, кто навсегда уехал из нашей страны не из-за смертельной угрозы для своей жизни, а просто потому что “в Америке врачи лучше” – они более не имеют к моей стране и моему народу отношения. Я не говорю что эти люди “предатели” или что-то ещё плохое. Они сделали осознанный выбор, отказавшись от своего народа. Ну так почему мы должны продолжать считать их своими?
    Евтушенко был хорошим советским поэтом? Да, был. Это исторический факт.
    Евтушенко остался нашим соотечественником? Нет, в 1991 году он выбрал для себя США, приезжая в Россию только периодически на гастроли.
    Поэтому простите, но в моей памяти останется только тот Евтушенко, который до эмиграции. А тот, который жил в США – это совершенно другой человек, до которого мне нет дела. Произнесу вежливую ритуальную фразу “земля пухом”, но не более.

  5. Monretol Ответить

    Встреча с Никсоном и шмон
    ЕВТУШЕНКО: — Я был принят Никсоном 3 февраля 1972 года, перед его поездкой в Советский Союз, это была поразительная беседа. И я счастлив, что согласился принять его приглашение.
    Я не согласился, когда Анатолий Добрынин, наш посол в США, очень хотел, чтоб я встретился с президентом Линдоном Джонсоном. Но он с уважением воспринял мой отказ… я не хотел той встречи.
    А теперь это было так. Добрынин сказал мне, что позвонил ему Генри Киссинджер и сообщил, что уже следующий президент Никсон едет сначала в Китай, чтобы кардинально улучшить отношения с Китаем, а потом поедет в Советский Союз. И президент хотел бы, зная, что я многое близко к сердцу принимаю во взаимоотношениях между Америкой и Россией, что знаю и ту, и другую сторону очень хорошо, чтобы мы с ним поговорили. Никсон пригласил меня в Овальный кабинет. Я приехал туда с Альбертом Тоддом. И Альберт меня очень просил, поскольку я недавно был во Вьетнаме — вот тоже интересная деталь, — чтоб я обязательно сказал Никсону о войне во Вьетнаме: как она непопулярна, эта война, что ее нужно кончать, что американцы устали… Ну, это правда, мне многие американцы об этом говорили. Я пообещал, если придется к слову. Никсон сразу начал по делу. Сказал, что едет в СССР, что после его поездки на американскую национальную выставку в Москве в 1959 году его имя у нас очень непопулярно, некоторые даже считают, что у него антирусские настроения.
    ВОЛКОВ: — Это после знаменитых его дебатов с Хрущевым на кухне американского пригородного дома на выставке в Сокольниках?
    ЕВТУШЕНКО: — Да, после кухонных дебатов. Тодд не был допущен тогда, присутствовали только Генри Киссинджер и переводчик. А мне Никсон сказал: «Мистер Евтушенко, вы хорошо знаете и Америку, и, конечно, свой собственный народ. Вас очень уважают в вашей стране. Я бы хотел, чтобы отношения между Америкой и Россией улучшились. Скажите, что я как американский президент должен сказать советскому народу? Я получаю двадцать минут нецензурированного времени на вашем телевидении. Я могу сказать все что угодно, меня будет слушать весь многонациональный Советский Союз». И я ему сказал: «Мне кажется, господин Никсон, что вы должны начать с духа Эльбы». Он так искательно посмотрел на Киссинджера — Киссинджер сразу ему сказал, что это маленькая речушка в Германии, где в 1945 году встретились и братались американские и советские солдаты. И время от времени там проходят встречи ветеранов.
    ВОЛКОВ: — Неужели Никсон не помнил про Эльбу?
    ЕВТУШЕНКО: — Он не знал! Он не слышал никогда названия этой речушки! Никсон говорит: «Скажите, мистер Евтушенко, но ведь столько времени прошло после конца войны, неужели для русских это все еще важно?» Мне это нравилось в нем — что он не притворялся всезнайкой, не разыгрывал из себя эрудита. Он был естественный.
    ВОЛКОВ: — Это очень интересно, потому что американцы как раз ему в вину вменяли именно постоянную двуличность.
    ЕВТУШЕНКО: — Нет-нет! Он был очень искренен со мной. Я говорю: «Мистер Никсон, у нас нет почти ни одной семьи, которую бы не задела так или иначе война своим трагическим крылом. Точно так же, как очень мало семей, которые не были задеты тем, что мы теперь называем нарушением социалистической законности в сталинское время». — «Через столько времени!..» И вдруг задает мне вопрос: «Скажите, а сколько русских погибло?» Я был просто потрясен этим вопросом! Я был уверен, что профессиональный политик, американский президент, не может не знать этого. Я ему сказал: «Цифры называются разные, официальная цифра — двадцать миллионов».
    Тут, между прочим, вступил Киссинджер: «Мне кажется, она гораздо больше…» Последняя, кстати, горбачевская цифра была двадцать семь миллионов. «Ско-олько?!» — Никсон просто ошеломлен был. «А чтобы ощутить это, вот такие раны, где мне лучше у вас побывать? Какое-то есть у вас место, где я мог бы просто возложить цветы, просто от души? Я потрясен этой цифрой!» И добавил: «Простите, что я этого не знал. Мне стыдно». Я говорю: «Я думаю, что вам нужно съездить на Пискаревское кладбище. В Ленинград. И советую прочитать хорошую книжку Гаррисона Солсбери о ленинградской блокаде.
    Но это большая книга. Вам даже хватило бы маленькой брошюрочки — одна девочка ленинградская написала короткий дневник». И называю…
    ВОЛКОВ: — Таню Савичеву.
    ЕВТУШЕНКО: — Да. «Хорошо», — сказал Никсон.
    В конце встречи Никсон меня поблагодарил (позже он подарил мне президентские запонки, из которых, к сожалению, осталась только одна, вторая потерялась — такая авантюрная жизнь!) и сказал, что когда приедет в Россию, то будет рад видеть меня и других писателей — вообще писателей, интеллигенцию.
    Я выхожу, Альберт Тодд меня ждет. Бросается ко мне: «Женя, ты сказал ему о Вьетнаме? Твое мнение?» Я говорю: «Берт, дорогой, это был разговор очень хороший, Никсон задавал вопросы, очень важные, о мире, о войне… Он мне понравился». Никсон, кстати, старался быть обаятельным, но у него это плохо получалось. У него не было природного обаяния, природной харизмы, он был похож немножко на Щелкунчика. Но, с другой стороны, это искупалось его искренностью и, я бы сказал, скромностью в какой-то степени. Я сказал Тодду: «Но, Берт, я ему книжку хотел подарить свою, да так и оставил у себя в портфеле, у меня даже не было времени вынуть ее».
    И вдруг Берт Тодд так губу закусил — мой близкий друг, который очень много для меня сделал, и это тоже Америка — это моя Америка… И Берт хотел, чтоб эта война как можно скорее кончилась, чтоб не убивали больше американцев, он был убежден, что надо выходить из этой войны…
    Мы стояли еще напротив Белого дома. И я говорю: «Ладно, давай сейчас, у тебя же книжка», — Берт портфель мой держал, портфель с книжкой. Я достаю эту книжку и, стоя тут же, на углу, напротив Белого дома, пишу… быстро пишу: «Дорогой мистер Никсон! И вас, и вашу семью Бог благословит, если вы остановите войну во Вьетнаме. Спасибо за прекрасную беседу. Ваш Евгений Евтушенко». Берт мне: «Посмотреть можно?» Посмотрел: «О, молодец!» Я говорю: «Держи, неси ее сейчас, пока мы здесь». А он уже подхрамывал тогда, с тростью раньше меня начал ходить, — и поковылял к Белому дому. Вернулся — счастливый! Сияет. «Ты знаешь, повезло! — говорит. — Они стояли на крыльце с Киссинджером, Никсон должен был уезжать куда-то, ждал машины. И я ему передал твою книгу». Тодд еще сказал: «Мистер Евтушенко был так увлечен беседой, что даже забыл подарить вам книгу, которая была надписана». Никсон открыл, прочел… «Спасибо мистеру Евтушенко за его искренность», — сказал Тодду. Он оценил мою искренность. А может быть, оценил и то, что я ему не сказал этого в лицо…
    А вам интересен конец этой истории?
    ВОЛКОВ: — Конечно!
    ЕВТУШЕНКО: — Итак, выступления мои закончились, в газетах всюду была напечатана моя фотография с Никсоном — без каких-то особых комментариев, но в очень дружественном тоне, что состоялась беседа, столько времени заняла. И мне из Белого дома присылают в гостиницу несколько моих фотографий. С Никсоном и Киссинджером с тех пор была напечатана в моих книгах. И там были еще запонки вложены. И я еду домой. А я всегда из Америки вез всякую так называемую нелегальную литературу — не затем, чтобы ее распространять, а просто для самообразования. И на этот раз у меня было очень много таких книг. Потому что я был у Джеймса Биллингтона в Принстоне и увидел у него дома предмет своих мечтаний — восемьдесят два номера «Современных записок»!
    ВОЛКОВ: — Самый знаменитый эмигрантский журнал.
    ЕВТУШЕНКО: — Да, «Новый мир» эмиграции, если так можно сказать… И когда я в них впился, он это увидел! А когда-то мы вместе с Васей Аксеновым встречали Биллингтона в Москве, когда он приезжал к нам. И в аспирантской комнате, куда его поселили, ничего не было! А у него детишек трое было тогда, по-моему, копошились там. Я помню, мы пошли, купили ему тарелки, вилки-ложки, постельное белье. Он этого не забыл. И так он на меня дома посмотрел: «Ну, твое!» А вы знаете, как этот журнал трудно было достать? Причем там были тоненькие номера оккупационного времени. Подпольные, которые издавались в оккупированном Париже! Итак, еду я на родину после выступления в Мэдисон Сквер Гарден. Никто из поэтов не выступал там до меня!
    И встреча с президентом! Меня обнимал Добрынин!
    Я ему рассказал, о чем мы говорили с Никсоном, и Добрынин сказал: «Замечательно просто все, Женя, спасибо огромное!»
    Так что эйфория была, конечно. Я чувствовал, что сделал что-то хорошее — для мира, для своей страны и для себя самого, для самоуважения! Ну что тут плохого, когда человек себя уважает за что-то? Я считаю, что вел себя серьезно, искренне, ничем не покривил душой и для обеих стран что-то сделал. И вдруг на московской таможне у меня начинают открывать чемоданы…
    Я показываю таможенникам удостоверение, что я член делегации. Они: «Это вы при себе держите!» — и начинается шмон! Обнаруживаются эти восемьдесят два номера «Современных записок», а кроме того, еще какие-то книжки. Всего у меня забрали, я точно помню, по описи сто двадцать четыре книги — порядочно! Четыре с половиной часа меня обыскивали. Четыре с половиной часа! Личного обыска не было, так чтобы залезали в карманы, тоже не было, но, когда я пошел в туалет, дверь держали открытой — вы представляете?! Вышли… Жена Галя ко мне бросилась, она поняла уже, она опытный человек. Бросилась ко мне на шею и говорит — правильно совершенно: «Надо немедленно реагировать!» И я написал письмо. Тут же. Написал, что я возмущен, потому что я выполнял свою миссию — выступал, представляя свою страну, высоко держал знамя советской литературы — и что я прошу вернуть все книги, которые есть уникальная редкость…
    Короче говоря, я в письме в КГБ, как опытный Маугли социалистических джунглей, объясняю, что нас все время призывают изучать врага и поэтому мы должны знать то, что о нас пишут. Это история, которую нужно изучать. Поскольку часто, когда называют каких-то писателей, нам просто невозможно полемизировать, мы их совершенно не знаем…
    Но, к счастью, у меня конфисковали также и фотографии с Никсоном с его надписью.
    ВОЛКОВ: — Заодно прихватили.
    ЕВТУШЕНКО: — И все это попало к Бобкову. Я на Бобкова прямо написал, поскольку я его знал. Он же был начальником безопасности, когда я ездил на фестиваль в Хельсинки.
    ВОЛКОВ: — В 1962 году? Я уже забыл: это он тогда пытался вас вербовать?
    ЕВТУШЕНКО: — Нет, он тогда не пытался. Он пытался перед фестивалем в Москве…
    ВОЛКОВ: — А, вспомнил: в 1957 году!
    ЕВТУШЕНКО: — Да. А потом был начальником безопасности в Хельсинки.
    Там были неприятные, так сказать, разные вещи. И тогда они с Павловым…
    ВОЛКОВ: — …секретарем ЦК комсомола…
    ЕВТУШЕНКО: — …попросили меня что-то об этом написать. И я ночью написал «Сопливый фашизм». И читал его утром на нашем пароходе. Утром, в пять часов, собрали всех, и я читал на борту. Потому что люди испугались всего этого. Там сожгли клуб, там девочке, какой-то балерине, сломали ногу… бутылкой. И так далее.
    ВОЛКОВ: — Те, кто протестовал против советской делегации, да?
    ЕВТУШЕНКО: — Да. В этот день Павлов сделал невероятную вещь — они успели перевести стихотворение на все-все языки. И мне официально Павлов сказал, когда мы в Ленинград приплыли на этом пароходе: «Герой нашего фестиваля — Женя Евтушенко, который написал замечательные стихи». Тут же был Филипп Денисович Бобков, который тоже спасибо выражал огромное, так сказать, что я поддержал нашу делегацию на фестивале. Он больше не приставал никогда ко мне с этими делами, с вербовкой. Так вот. Я, естественно, Бобкову написал — возмущенно, гневно — с требованием вернуть мои книги. И вдруг мне никто не отвечает! Я звоню — никого нету… Галя говорит: «Надо продолжать, нельзя просто так оставлять. КГБ заиграет это дело, а книжки хорошие». Наконец, меня приняли. Не сразу, недели через три-четыре. Сказали, мол, изучаем это дело… В общем, вернули все книги, за исключением знаете какой? Анекдотов «Говорит радио «Ереван». За-чи-та-ли! И еще одну книжку не вернули. Это была книга Лидии Чуковской «Софья Петровна». Я ей потом рассказывал про это. Потому что эта книга была написана уже в Советском Союзе. А «Современные записки» вернули, они у меня дома и сейчас находятся.
    ВОЛКОВ: — Ну это большая ценность!
    ЕВТУШЕНКО: — Да. И была еще беседа с Бобковым. Я сказал: «Ну зачем все это делать, зачем? Вы что, хотите, чтобы я родину больше любил? Да ее возненавидеть ведь можно за это!» — «Евгений Александрович, что я — за всех людей, что ли, могу отвечать?» — Бобков мне говорит. Я спрашиваю: «Скажите, а как вы узнали, что у меня столько книг таких?» — «А вы оглядывайтесь, Евгений Александрович! У нас уже доносов на вас — некуда складывать. Вы все-таки прислушивайтесь, что вы говорите, с кем общаетесь!» Раздраженно так сказал…

  6. РеАлЬнЫй ПаЦаН Ответить

    “Почему вы уехали в Америку “. Евтушенко не раз признавался, что страшно не любит этот вопрос, но уже больше четверти века без него не обходится ни одно интервью. И на концертах в зрительном зале обязательно найдется зритель, которому важно еще раз узнать, почему покинул родину человек, неоднократно заявлявший в своих стихах, что он – и есть Россия
    В 1991 году Евтушенко начал преподавать в Талсе штате Оклахома Там же в школе преподает русский язык его жена Мария. Однажды она даже удостоилась звания Учителя года этого штата.
    В США Евтушенко проводил большую часть года. Нередко выступал перед тамошней аудиторией. Читал свои стихи и рассказы на английском в собственном переводе. Как заметил однажды один из наших эмигрантов, Ефим Мерхер, в США у поэта было не меньше, а то и больше почитателей. Пусть американская аудитория не знала столько стихотворений (для них Евтушенко – прежде всего – автор поэмы “бабий Яр”), но уважала его как диссидента и человека, в том числе, благодаря усилиям которого развалился Советский Союз.
    Понятно, что жизнь поэта в нашей стране не очень легка. И Евтушенко, обласканному при Советской власти и привыкшему хорошей жизни, на самом деле, жилось в Америке сытнее и привольнее, чем соотечественникам. По крайней мере, в девяностые, когда многие доедали последний кусок хлеба и не знали, что будет дальше. Но при этом Евтушеко эмигрантом себя не считал и всячески открещивался от этого почетного “звания”. Нет, мой отъезд не был эмиграцией, – повторял он раз за разом на творческих встречах и концертах, проходящих в России. Говорил, что для того чтобы достоверно написать окно, нужно отвернуться от окна. Что Гоголь написал свои “Мертвые души”, в Риме такие русские охотничьи рассказы Тургенева – созданы в Париже И что сердце настоящего поэта – это всегда территория его родины.
    Справедливости ради стоит отметить: в Россию он старался приезжать регулярно, проводя если не все лето, то хотя бы один из летних месяцев на даче в Переделкине
    Судя по тому, с какой как обижался поэт на вопрос о смене места жительства, всем было очевидно: то, почему он действительно уехал из России, не давало покоя и самому Евтушенко.
    Относительно недавно он нашел интересный факт из биографии своих предков. Прапрадед поэта, Иосиф Байковский, по совам Евтушенко, в свое время сумел добрался на собаках до Чукотки и написал проект ” берингов а тоннеля”, который мог бы соединить два государства. Евтушенко называл себя продложателем дела предка и говорил, что сам работает, как Берингов тоннель, соединяя США и Россию в сложное для обеих стран время.
    КСТАТИ
    Мария Евтушенко: Евгений Александрович скончался. Мирно. Во сне…
    Вдова великого поэта поделилась своей болью с корреспондентом «Комсомолки» (подробности)
    Евтушенко очень переживал из-за сплетен вокруг его поэмы «Бабий Яр»
    – Минувшим летом во время концерта в Нальчике у Евтушенко случился приступ, в результате которого он едва не умер,- вспоминает Валерий Краснопольский. – У него началось сильное кровотечение прямо на концерте. Его доставили в реанимацию с очень низким давлением. В больнице его подлечили. Он вернулся в рабочую форму. ( подробности )
    РЕАКЦИЯ
    Иосиф Кобзон: Он уехал из СССР, и очень жаль, что Россия его не вернула
    – Он самый яркий шестидесятник, который ко всему еще и оставил Антологию поэзии, где кроме своих произведений – еще множество стихов других поэтов. Он нам просто напомнил, какие писали замечательные стихи разные авторы (подробности)
    МЕЖДУ ТЕМ
    Пять стихотворений Евтушенко о жизни, смерти и любви
    Вспоминаем самые яркие произведения ушедшего поэта (подробности)

  7. Kajikinos Ответить

    На днях стало известно о смерти Евгения Евтушенко, который в начале 90-х эмигрировал в США. На вопрос, почему он принял такое решение, поэт не любил отвечать. Несмотря на это в каждом интервью он снова и снова слышал его.
    Даже во время выступления, один из зрителей в зале обязательно задаст вопрос, который касается переезда в Америку. Стоит отметить, что в своих стихотворениях литератор утверждал, что он – и является РФ.
    В начале 90-х поэт был принят на работу, в качестве преподавателя в Талсе, который находится в Оклахоме. В этом же учебном заведении его супруга преподавала родной язык — русский. Через время Марию Евтушенко удостоили звания штатного Учителя года.
    Ефим Мерхер, который является российским эмигрантом в США, заявил, что у Евтушенко в этой стране было не меньше поклонников, чем в России. В Америке поэт выступал перед своими почитателями, читая свои стихотворения, а также рассказы, которые перевел на английский язык. Также Мерхер отметил, возможно американская аудитория не была знакома со многими работами поэта, но она уважительно относилась к нему, как к человеку, в том числе который поспособствовал распаду СССР.
    Американская жизнь Евтушенко была гораздо привольнее, чем во время советского союза. Поэт всегда указывал на то, что не считает себя эмигрантом, он на протяжении всей своей жизни пытался откреститься от данного звания. После переезда, литератор все же регулярно посещал РФ. Многие его товарищи утверждают, что вопрос эмиграции очень его обижал, и не давал покоя самому литературному деятелю.

  8. Agagelv Ответить

    “Почему вы уехали в Америку”. Евтушенко не раз признавался, что страшно не любит этот вопрос, но уже больше четверти века без него не обходится ни одно интервью. И на концертах в зрительном зале обязательно найдется зритель, которому важно еще раз узнать, почему покинул Родину человек, неоднократно заявлявший в своих стихах, что он – и есть Россия.
    В 1991 году Евтушенко начал преподавать в Талсе, штате Оклахома Там же в школе преподает русский язык его жена Мария. Однажды она даже удостоилась звания Учителя года этого штата.
    В США Евтушенко проводил большую часть года. Нередко выступал перед тамошней аудиторией. Читал свои стихи и рассказы на английском в собственном переводе. Как заметил однажды один из наших эмигрантов, Ефим Мерхер, в США у поэта было не меньше, а то и больше почитателей. Пусть американская аудитория не знала столько стихотворений (для них Евтушенко – прежде всего – автор поэмы “бабий Яр”), но уважала его как диссидента и человека, в том числе, благодаря усилиям которого развалился Советский Союз.
    Понятно, что жизнь поэта в нашей стране не очень легка. И Евтушенко, обласканному при Советской власти и привыкшему к хорошей жизни, на самом деле, жилось в Америке сытнее и привольнее, чем соотечественникам. По крайней мере, в девяностые, когда многие доедали последний кусок хлеба и не знали, что будет дальше. Но при этом Евтушенко эмигрантом себя не считал и всячески открещивался от этого почетного “звания”. “Нет, мой отъезд не был эмиграцией”, – повторял он раз за разом на творческих встречах и концертах, проходящих в России. Говорил, что для того, чтобы достоверно написать окно, нужно отвернуться от окна. Что Гоголь написал свои “Мертвые души” в Риме, такие русские охотничьи рассказы Тургенева – созданы в Париже. И что сердце настоящего поэта – это всегда территория его Родины.
    Справедливости ради стоит отметить: в Россию он старался приезжать регулярно, проводя если не все лето, то хотя бы один из летних месяцев на даче в Переделкине.
    Судя по тому, как обижался поэт на вопрос о смене места жительства, всем было очевидно: то, почему он действительно уехал из России, не давало покоя и самому Евтушенко.
    Относительно недавно он нашел интересный факт из биографии своих предков. Прапрадед поэта, Иосиф Байковский, по словам Евтушенко, в свое время сумел добрался на собаках до Чукотки и написал проект “Берингова тоннеля”, который мог бы соединить два государства. Евтушенко называл себя продолжателем дела предка и говорил, что сам работает, как Берингов тоннель, соединяя США и Россию в сложное для обеих стран время.

  9. Arfinez Ответить

    Почему Евгений Евтушенко уехал в США? Многие интервьюеры тоже задавались этим вопросом. Похоже, и сам поэт часто себя спрашивал. Однако до конца своей жизни знаменитый писатель так и не смог объясниться, почему в свое время покинул родину.
    Несмотря на отъезд из России в 1991 году, Евгения Евтушенко все так же любили и уважали, как и прежде. Да и сам поэт никогда не называл себя эмигрантом, а в своих работах всегда воспевал любовь к родине.
    Тем не менее, тему своего отъезда Евтушенко никогда не поднимал, в своих интервью старался обходить ее стороной. Конечно, в этом его упрекать нельзя и критиковать его тоже никто не имеет права.
    Переезд Евтушенко в американский штат Оклахома произошел не совсем по его инициативе. Из США пришло приглашение на работу в местном университете. Поэт согласился и поставил подпись под контрактом. Вместе с писателем в Оклахому переехала и его тогдашняя супруга (всего их было 4) – Мария. Супруги жили и работали в Талсе, а Мария устроилась работать учителем русского языка в местную школу. Однажды ее даже признали Учителем года в Оклахоме.
    В Соединенных Штатах Евгений Евтушенко получил стабильную работу, вместе с ней безбедную и стабильную жизнь. Его труд высоко ценился, к тому же, он мог свободно продолжать заниматься творчеством, давать выступления и ездить в Россию столько, сколько сам того желал. В Талсе поэт прожил до конца своих дней. Скончался первого апреля на 85-м году жизни.

  10. VideoAnswer Ответить

Добавить ответ

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *