Почему в мифах разных народов присутствуют общие темы и образы 5 класс?

11 ответов на вопрос “Почему в мифах разных народов присутствуют общие темы и образы 5 класс?”

  1. Brandis Ответить

    В науках филологического цикла и, в частности, в фольклористике принято считать, что есть три способа объяснить сходства между устно бытующими текстами. Первый — генетический: наличие у сходных явлений общего предка. Обычно его применяют к традициям, родственным в языковом отношении: скажем, когда говорят об индоевропейской мифологии, имеют в виду общие черты, которые находят в мифологиях индийской, иранской, греческой, германской, славянской и так далее.
    Второй способ — через заимствования, культурные диффузии, взаимообмен устными текстами в условиях культурного и лингвистического двуязычия. Когда сказитель одинаково хорошо знает, например, бурятский и русский языки, он спокойно рассказывает бурятские сказки по-русски, а русские — по-бурятски, в результате чего произведения из одной традиции переносятся в другую. Иногда возникают районы с устойчивым дву- или многоязычием, в которых разные традиции сплавляются воедино, как это происходит на Балканах или на Северном Кавказе. Так, при всех сложностях межэтнических отношений в этом регионе, нартский эпос (сказания о богатырях далекого эпического прошлого) в равной мере принадлежит устным традициям разных северокавказских народов.
    Третий способ — типологический. Говоря о типологии, мы обычно имеем в виду одно из двух: либо близкие, одинаковые сюжеты или мотивы сложились благодаря одинаковым обстоятельствам, либо причин для объяснения сходств столь много, что учесть их в полном объеме практически невозможно и типология просто оказывается такой корзинкой, в которую сметаются все совпадения, необъяснимые через общего предка или заимствования.
    У фольклористов нет общеустановленного способа определять, какое из этих трех объяснений работает в том или ином конкретном случае. Самое сложное — когда все три фактора действуют одновременно: похожие тексты обнаруживаются у близкородственных народов, которые к тому же контактируют между собой и живут примерно в одинаковых условиях, то есть имеет место как генетическая и типологическая общность, так и культурный взаимообмен. Подобный характер имеют, например, некоторые русско-украинско-белорусские фольклорные параллели.

    Четвертый способ

    После работ Юрия Березкина, который изучает распределение фольклорных сюжетов и мотивов на карте мира, чтобы установить маршруты и хронологию первичного расселения людей по земле, к этим трем вариантам объяснения сходства текстов следует добавить четвертый: некоторые схождения являются результатом этих миграционных процессов, фольклорно-мифологическими следами пребывания древних популяций в тех или иных местах. Это может работать и наоборот: не сходство мифов объяснять через информацию о древних миграциях, а обосновывать маршруты перемещений людей с помощью информации о похожих текстах.
    Чтобы установить заимствование или родство, обычно нужны нетривиальные признаки — своего рода «меченые атомы» традиции: имена, названия, уникальные детали и тому подобное.

    Существуют ли мифы, общие для всего мира?

    Вопрос о типологии фольклора тесно связан с проблемой культурных универсалий. Есть ли универсалии в фольклоре? Главный аргумент антиуниверсалистов: не существует ни одного мифа, который был бы представлен у всех народов. Этот аргумент следует признать совершенно справедливым, но только если оставить в неприкосновенности исходные понятия — «миф» и «универсальность», а также исключить из рассмотрения элементы, очень распространенные, но слишком общие и в некотором смысле тривиальные (типа мужской природы неба и женской природы земли — эти представления встречаются практически во всем мире).
    Универсалисты и антиуниверсалисты, вступая в спор, на самом деле спорят о разных сущностях. Если первые скорее говорят о предельно элементарных или предельно обобщенных схемах (поэтому часто апеллируют к юнговским архетипам), то вторые обращаются к самим мифологическим сюжетам и мотивам, достаточно конкретным (даже жанрово обусловленным) и больше связанным с этнорегиональной и этнокультурной спецификой. Иными словами, чем элементарней повествовательный элемент, тем больше шансов обнаружить взаимонезависимые сходства.

    Почему типология возможна

    Универсальность, по-видимому, надо искать не столько на уровне фольклорного мотива, сколько в его более широких логико-семантических обобщениях (типа «персонаж, проглоченный неким существом, живой и невредимый выходит из его утробы») или, напротив, в его элементарных семантических составляющих, таких как некоторые простейшие образы космо- и антропогонических мифов: недоделанный мир (мир в эмбриональной форме, безлюдный мир), первообъекты (гора, водоем, дерево), недоделанный человек (человек-заготовка, его эмбриональная форма — яйцо, комок, щепка и так далее).
    Универсальность в фольклоре не значит, что тот или иной мотив/сюжет будет представлен во всех мировых культурах. Скорее, этот мотив/сюжет окажется так распространен, что мы не будем удивляться, если найдем в другой традиции его аналог (разумеется, при учете их семантических контекстов).
    Впрочем, я не стал бы отмахиваться и от предположений, что существуют некие простейшие единицы смысла, к которым человеческая мысль периодически возвращается на протяжении своей интеллектуальной истории. По этой концепции существует некое конечное множество общечеловеческих понятий, а значит, возможно «установление окончательного набора универсальных атомов смысла («алфавита человеческих мыслей», словами лингвиста Анны Вежбицкой).

    Как работает типология: текстопорождающие модели

    У монголов есть миф о том, как к овдовевшей женщине через дымник юрты является некий светло-русый человек, поглаживает ей чрево, и свет его проникает в ее чрево. Женщина оказывается беременна и рожает мальчика, предка Чингисхана. Эта история зафиксирована в одном из старейших монгольских текстов (XIII век), потом она неоднократно, вплоть до XVII века, повторяется в тюркских источниках. В позднейшей записи существом, спустившимся к женщине и зачавшим с ней ребенка, оказывается ее умерший муж.
    Есть одесская песенка 1920-х годов про «всеми уважаемого» старьевщика Хаима, чья «супруга молодая деток приносила каждый год»:
    То приносит двойню,
    То приносит тройню,
    То приносит сразу целый взвод.
    Часто в дружеской беседе
    Говорят ему соседи:
    «Хаим, ты лавочку закрой!»
    Голодом снедаем,
    Помер бедный Хаим,
    И пришлось его похоронить.
    Жена его Рая,
    Супруга молодая,
    Деток продолжала приносить.
    Смотрит народ на это чудо:
    «Дети появляются откуда?
    Видно, Хаим с того света
    Продолжает дело это.
    Хаим, ты лавочку закрой!»
    Если отбросить жанровую специфику, бытовой антураж, ироническую интонацию и оставить чистый сюжет, мы увидим, что перед нами та же самая история: мертвый муж приходит к своей жене, и от этой связи родятся дети.
    Это еще не все. Анализируя житие Иды Булонской, матери Готфрида Бульонского, первого защитника Гроба Господня, и Бодуэна, короля Иерусалима, французский историк Жорж Дюби отмечает в тексте некоторые показательные моменты. Еще в подростковом возрасте у этой дамы было видение: когда она спала, солнце, спустившееся с небес, мгновение пребывало в ее лоне. Овдовев, она ушла в монастырь, но деторождение ее продолжалось, только «в духовном смысле»: ее богатство пошло на то, чтобы «рождать» новых сыновей, «во Христе монахов». «После смерти ее смертного мужа она прослыла соединившейся с бессмертным супругом жизнью в целомудрии и не желая нового замужества». Таким образом, агиографическая риторика автора жития непредумышленно рисует тот же самый, уже знакомый нам сюжет.
    Можно было бы предположить, что у всех трех историй есть общий мифологический источник, который дал всходы и в Одессе, и во Франции,
    и в Центральной Азии. Однако стоит напомнить, что в генеалогии «золотого рода» Чингисхана светящийся небесный любовник оказывается покойным мужем праматери-вдовы только на самом позднем этапе сюжетного развития, в тюркской редакции легенды XVII века, а следовательно, это важнейшее звено рассказа не имеет отношения к его истоку. Кроме того, в жизнеописании Иды Булонской данный сюжет возникает исключительно благодаря сочетанию метафор религиозной риторики («соединиться с бессмертным супругом», «монахи как дети» и проч.), то есть синтетически, за счет семантических притяжений — если, конечно, не считать мотива Данаи (свет, нисходящий в женское лоно), общего с древнемонгольским преданием. Иными словами, эти три случая никак не могут быть разными реализациями некоего первичного мифа. Здесь мы имеем дело со сложением по общей модели одинаковых сюжетов из совершенно разного материала. В какой-то момент запускается процесс логико-семиотических преобразований, превращающих монгольское небесное божество в дух покойного мужа, а бытовой анекдот о гулящей вдовушке — в шутливую песенку о Хаиме, продолжающем с того света навещать свою жену, и так далее. Тут — царство типологии, а не исторической преемственности и не культурного обмена.

    Как работает типология: элементарные единицы


    Микеланджело Буонарроти. Всемирный потоп. Деталь росписи Сикстинской капеллы.
    1508–1509 годы
    © Wikimedia Commons
    Если модели текстуализации располагаются уровнем выше, чем конкретные сюжеты, то уровнем ниже находятся элементарные семантические единицы (назовем их семами). У каждой из них есть валентности, которые определяют перспективы порождения сюжетов через присоединение следующих сем. Например, сема «Всемирный потоп» — это еще не сюжет, но у нее есть валентность, позволяющая присоединить сему «всеобщая гибель», которая, в свою очередь, присоединяет сему «спасение немногих», и уже выстраивается сюжетный сценарий: «Всемирный потоп — всеобщая гибель — спасение немногих». В известном смысле сема «потоп» как бы «знает» не только ближайшую сему («всеобщая гибель»), но и перспективы последующих присоединений («спасение немногих» и т. д.) — таким образом, высвечивается целая семантическая цепочка, которая, по-видимому, и составляет базу текстопорождающей модели. Собственно, именно это (набор логико-семантических моделей, с одной стороны, и словарь сем с их валентностями, с другой) следует, с моей точки зрения, сделать объектом типологических исследований, которые таким образом могут обрести более строгую формальную методологию.

    Перспективы типологических исследований

    Именно типологические исследования позволяют обратиться от архаических форм к феномену современной мифологии, который вполне объясним с точки зрения теории универсальных мифологических моделей. Это видно хотя бы на примере песни про Хаима.
    Несомненно, типологические исследования должны вывести нас за пределы филологии. Полтора года назад я участвовал в конференции «Память в биологических, социогуманитарных и технических системах»: одни докладчики рассказывали о физиологии мозга, другие — об искусственном интеллекте, а я был в числе тех, кто говорил о культурной памяти. И слушая чужие выступления, я в очередной раз думал о той стене, которая отделяет одни науки от других. Конечно, шаг от культурной семантики к физиологии мозга, к психофизиологии когда-нибудь необходимо будет сделать, но это, видимо, произойдет еще не в ближайшем будущем. Или, может быть, это будет шаг к этологическим исследованиям Конрада Лоренца, который, изучая символические действия животных, подошел к нашим проблемам ближе, чем иные антропологи.
    Слишком многое в людском поведении уходит своими корнями в дочеловеческое прошлое; оторопь берет, когда сопоставляешь, например, рыцарские турниры и соперничество самцов в животном мире. Другое дело, что весь комплекс ритуалов у животных семантически чрезвычайно беден и никак не объясняет многообразия человеческих практик и их функционально-семантических значений. Кроме того, «у животных нет символов, передаваемых по традиции из поколения в поколение. Вообще, если захотеть дать определение животного, которое отделяло бы его от человека, то именно здесь и следует провести границу» (Лоренц). Лишь научение дает возможность для появления и развития культурной традиции.
    Сергей Неклюдов — российский фольклорист, крупнейший специалист по семиотике фольклора. Учился у Елеазара Мелетинского, много участвовал в работе тартуских Летних школ вместе с Юрием Лотманом. Занимался полевыми исследованиями монгольского фольклора и написал о нем две диссертации. Также Неклюдов — основатель традиции изучения современного фольклора в России: сам являясь носителем традиции городской песни, он много изучал ее как специалист. 

  2. BlackLife Ответить

    Анализ сходств мотивов в мифах разных народов.
    Реферат по культурологии
    Выполнили студенты I-ого курса Куликов Юрий Викторович
    и Бужин Юрий Михайлович
    Казанский Государственный Технический Университет им.
    Туполева
    Кафедра философии.
    Казань, 2003.
    Введение.
    Что
    такое миф? На этот вопрос ответить нелегко. С древних времён в нашей стране не
    знали даже самого слова «миф», оно возникло под влиянием других языков лишь в
    прошлом веке. Само слово «миф» очень легко вводит в заблуждение, так как оно
    включает в себя понятие удивительного и необычайного. Многие считают, что мифы
    – это плод человеческой фантазии, не имеющий ничего общего с действительностью.
    Это глубокое заблуждение. У нас в стране не много работ, посвященных мифологии,
    поэтому, разъясняя, что такое миф, мы можем привести только слова Горького о
    том, что мифология «в общем, является отражением явлений природы, борьбы с
    природой и отражением социальной жизни в широких художественных обобщениях».
    Это высказывание объясняет происхождение мифов, а также то, что в их основе
    лежит реальная жизнь, а отнюдь не вымыслы, возникшие в головах людей.
    О
    теснейшей связи мифов с реальной жизнью Горький далее говорит: «Крайне трудно
    представить двуногое животное, которое тратило все свои силы на борьбу за
    жизнь, мыслящим отвлечённо от процессов труда, от вопросов рода и племени».
    Поэтому, когда мы изучаем источники возникновения мифов, вопрос о специфическом
    содержании, заключённом в каждом из мифов древности, и другие подобные вопросы
    нельзя отрывать от реальной жизни людей того времени, их труда и борьбы и
    опираться лишь на пустые домыслы.
    Позволю
    себе остановиться на истоках мифов. История развития общества говорит нам, что
    первобытные люди вступают в историю «ещё как полу животные, ещё дикие,
    беспомощные перед силами природы, не осознавшие ещё своих собственных сил;
    поэтому они были бедны, как животные, и не намного выше их по своей
    производительности».
    Таким
    образом, хотя при первобытном строе отсутствовала эксплуатация человека
    человеком, первобытные люди сами были рабами природы. Задавленные нуждой и
    трудностями борьбы за существование, в те далекие времена они ещё не отделяли
    себя от окружающей природы. В течение длительного периода времени первобытные
    люди ни о самих себе, ни об окружающей их природе не имели каких-либо связных
    представлений. Постепенно у них появились весьма ограниченные, наивные
    представления о себе и окружающем их мире.
    И
    лишь в процессе социально-культурного роста людей, когда, по выражению
    Горького, «руки учат голову, затем поумневшая голова учит руки, а умные руки
    снова уже сильнее способствуют развитию мозга», первобытные люди в своем
    воображении начали наполнять окружающий мир сверхъестественными существами,
    добрыми духами и дьявольскими силами.
    Разнообразные
    явления природы, например ветер, дождь, гром, молния, и др., вызывали у
    первобытных людей чувство глубокого изумления. Не будучи в состоянии объяснить
    эти явления, первобытные люди считали их одушевлёнными силами – духами; причём
    не только солнце, луну и т.п., но они одухотворяли и различные растения и
    животных, вплоть до мельчайших насекомых, например саранчу, и поклонялись им.
    Это так называемый анимизм. Из этих невежественных представлений возникли
    первобытные мифы и первобытная религия, которые в свою очередь, будучи
    созданными в сознании людей, умнеющих в процессе труда день ото дня,
    одновременно определённым образом отражали и низкий уровень производительных
    сил первобытного общества.
    Для
    первобытного общества характерно, с одной стороны, отсутствие эксплуатации
    человека человеком, а с другой – низкий уровень производительных сил.
    Первобытные люди, угнетаемые трудностями борьбы с природой за своё
    существование и стремясь победить эти трудности, часто слагали энергичные и
    воодушевляющие песни, воспевающие труд и героев труда. Все эти герои, своей
    трудовой доблестью облегчавшие жизнь людей, пользовались наибольшим почитанием.
    Они были духами и в то же время людьми, о которых как раз говорил Горький,
    называя их мастерами своего дела, учителями людей и их товарищами по труду. Из
    мифа мы узнаём о многих знаменитых героях, которые научили людей пахать,
    изобрели земледельческие орудия, повозку и лодку, лук, стрелы и другое оружие
    для защиты от врага; придумали музыку и танцы, музыкальные инструменты и т.д.
    Все эти изобретения и открытия, о которых рассказывается в преданиях, лишний
    раз свидетельствуют об уме и трудолюбии наших далеких предков.
    С
    разложением первобытного общества и появлением частной собственности возникает
    деление на классы и эксплуатация человека человеком. С этого времени
    человечество вступает в новый продолжительный период своего существования –
    эпоху классового антагонизма. Уже в очень давние времена люди мечтали о
    возможности летать по воздуху – так появилась сказка о «ковре-самолёте»; мечтая
    быстро передвигаться по суше, люди создали сказку о «сапогах-скороходах».
    Истории, с одной стороны, созданные примитивной, непосредственной фантазией, а
    с другой – содержащие глубокий социальный смысл.
    В
    мифах непосредственно отражался мир человеческих отношений. Поэтому мифы по
    своей сущности можно рассматривать как сказания о людях. Они возникли как
    надстройка над определённым общественным базисом и являются произведениями
    искусства, выражающими идеологию определённого общества.
    Почему
    же они так похожи?
    В
    основе любого мифа лежит история о каком-либо боге, сыне бога, герое или же о
    герое, который является человеком и в то же время сыном бога или , в конце
    концов, о животных наделённых неприсущими им качествами. В связи с тесной
    связью мифов с реальностью, в большинстве мифов различных стран наблюдается
    аналогичность. Так почему же мифы разных народов так похожи? Давайте
    проанализируем ситуацию и посмотрим, почему же так вышло.
    Нам
    известно несколько древних цивилизаций мирового значения: китайская, индийская,
    греческая и египетская. Каждая из них имела богатую мифологию, причём наиболее
    полно сохранились мифы греков и индийцев. К большому сожалению, китайские мифы
    в значительной степени утрачены, и от них сохранились лишь разрозненные
    осколки, которые, будучи рассеяны в сочинениях древних авторов, не представляют
    какой-либо системы и не могут соперничать с мифологией древней Греции.
    Например,
    египетская мифология ближе всего подходит к греческой. Греки, покорив Египет,
    стали интересоваться его историей и культурой и изучать его верования; они
    придали и египетским мифам свою окраску и отождествили многих египетских богов
    с олимпийскими богами.

  3. Нэтали Ответить

    В науках филологического цикла и, в частности, в фольклористике принято считать, что есть три способа объяснить сходства между устно бытующими текстами. Первый — генетический: наличие у сходных явлений общего предка. Обычно его применяют к традициям, родственным в языковом отношении: скажем, когда говорят об индоевропейской мифологии, имеют в виду общие черты, которые находят в мифологиях индийской, иранской, греческой, германской, славянской и так далее.
    Второй способ — через заимствования, культурные диффузии, взаимообмен устными текстами в условиях культурного и лингвистического двуязычия. Когда сказитель одинаково хорошо знает, например, бурятский и русский языки, он спокойно рассказывает бурятские сказки по-русски, а русские — по-бурятски, в результате чего произведения из одной традиции переносятся в другую. Иногда возникают районы с устойчивым дву- или многоязычием, в которых разные традиции сплавляются воедино, как это происходит на Балканах или на Северном Кавказе. Так, при всех сложностях межэтнических отношений в этом регионе, нартский эпос (сказания о богатырях далекого эпического прошлого) в равной мере принадлежит устным традициям разных северокавказских народов.
    Третий способ — типологический. Говоря о типологии, мы обычно имеем в виду одно из двух: либо близкие, одинаковые сюжеты или мотивы сложились благодаря одинаковым обстоятельствам, либо причин для объяснения сходств столь много, что учесть их в полном объеме практически невозможно и типология просто оказывается такой корзинкой, в которую сметаются все совпадения, необъяснимые через общего предка или заимствования.
    У фольклористов нет общеустановленного способа определять, какое из этих трех объяснений работает в том или ином конкретном случае. Самое сложное — когда все три фактора действуют одновременно: похожие тексты обнаруживаются у близкородственных народов, которые к тому же контактируют между собой и живут примерно в одинаковых условиях, то есть имеет место как генетическая и типологическая общность, так и культурный взаимообмен. Подобный характер имеют, например, некоторые русско-украинско-белорусские фольклорные параллели.

    Четвертый способ

    После работ Юрия Березкина, который изучает распределение фольклорных сюжетов и мотивов на карте мира, чтобы установить маршруты и хронологию первичного расселения людей по земле, к этим трем вариантам объяснения сходства текстов следует добавить четвертый: некоторые схождения являются результатом этих миграционных процессов, фольклорно-мифологическими следами пребывания древних популяций в тех или иных местах. Это может работать и наоборот: не сходство мифов объяснять через информацию о древних миграциях, а обосновывать маршруты перемещений людей с помощью информации о похожих текстах.
    Чтобы установить заимствование или родство, обычно нужны нетривиальные признаки — своего рода «меченые атомы» традиции: имена, названия, уникальные детали и тому подобное.

    Существуют ли мифы, общие для всего мира?

    Вопрос о типологии фольклора тесно связан с проблемой культурных универсалий. Есть ли универсалии в фольклоре? Главный аргумент антиуниверсалистов: не существует ни одного мифа, который был бы представлен у всех народов. Этот аргумент следует признать совершенно справедливым, но только если оставить в неприкосновенности исходные понятия — «миф» и «универсальность», а также исключить из рассмотрения элементы, очень распространенные, но слишком общие и в некотором смысле тривиальные (типа мужской природы неба и женской природы земли — эти представления встречаются практически во всем мире).
    Универсалисты и антиуниверсалисты, вступая в спор, на самом деле спорят о разных сущностях. Если первые скорее говорят о предельно элементарных или предельно обобщенных схемах (поэтому часто апеллируют к юнговским архетипам), то вторые обращаются к самим мифологическим сюжетам и мотивам, достаточно конкретным (даже жанрово обусловленным) и больше связанным с этнорегиональной и этнокультурной спецификой. Иными словами, чем элементарней повествовательный элемент, тем больше шансов обнаружить взаимонезависимые сходства.

    Почему типология возможна

    Универсальность, по-видимому, надо искать не столько на уровне фольклорного мотива, сколько в его более широких логико-семантических обобщениях (типа «персонаж, проглоченный неким существом, живой и невредимый выходит из его утробы») или, напротив, в его элементарных семантических составляющих, таких как некоторые простейшие образы космо- и антропогонических мифов: недоделанный мир (мир в эмбриональной форме, безлюдный мир), первообъекты (гора, водоем, дерево), недоделанный человек (человек-заготовка, его эмбриональная форма — яйцо, комок, щепка и так далее).
    Универсальность в фольклоре не значит, что тот или иной мотив/сюжет будет представлен во всех мировых культурах. Скорее, этот мотив/сюжет окажется так распространен, что мы не будем удивляться, если найдем в другой традиции его аналог (разумеется, при учете их семантических контекстов).
    Впрочем, я не стал бы отмахиваться и от предположений, что существуют некие простейшие единицы смысла, к которым человеческая мысль периодически возвращается на протяжении своей интеллектуальной истории. По этой концепции существует некое конечное множество общечеловеческих понятий, а значит, возможно «установление окончательного набора универсальных атомов смысла («алфавита человеческих мыслей», словами лингвиста Анны Вежбицкой).

    Как работает типология: текстопорождающие модели

    У монголов есть миф о том, как к овдовевшей женщине через дымник юрты является некий светло-русый человек, поглаживает ей чрево, и свет его проникает в ее чрево. Женщина оказывается беременна и рожает мальчика, предка Чингисхана. Эта история зафиксирована в одном из старейших монгольских текстов (XIII век), потом она неоднократно, вплоть до XVII века, повторяется в тюркских источниках. В позднейшей записи существом, спустившимся к женщине и зачавшим с ней ребенка, оказывается ее умерший муж.
    Есть одесская песенка 1920-х годов про «всеми уважаемого» старьевщика Хаима, чья «супруга молодая деток приносила каждый год»:
    То приносит двойню,
    То приносит тройню,
    То приносит сразу целый взвод.
    Часто в дружеской беседе
    Говорят ему соседи:
    «Хаим, ты лавочку закрой!»
    Голодом снедаем,
    Помер бедный Хаим,
    И пришлось его похоронить.
    Жена его Рая,
    Супруга молодая,
    Деток продолжала приносить.
    Смотрит народ на это чудо:
    «Дети появляются откуда?
    Видно, Хаим с того света
    Продолжает дело это.
    Хаим, ты лавочку закрой!»
    Если отбросить жанровую специфику, бытовой антураж, ироническую интонацию и оставить чистый сюжет, мы увидим, что перед нами та же самая история: мертвый муж приходит к своей жене, и от этой связи родятся дети.
    Это еще не все. Анализируя житие Иды Булонской, матери Готфрида Бульонского, первого защитника Гроба Господня, и Бодуэна, короля Иерусалима, французский историк Жорж Дюби отмечает в тексте некоторые показательные моменты. Еще в подростковом возрасте у этой дамы было видение: когда она спала, солнце, спустившееся с небес, мгновение пребывало в ее лоне. Овдовев, она ушла в монастырь, но деторождение ее продолжалось, только «в духовном смысле»: ее богатство пошло на то, чтобы «рождать» новых сыновей, «во Христе монахов». «После смерти ее смертного мужа она прослыла соединившейся с бессмертным супругом жизнью в целомудрии и не желая нового замужества». Таким образом, агиографическая риторика автора жития непредумышленно рисует тот же самый, уже знакомый нам сюжет.
    Можно было бы предположить, что у всех трех историй есть общий мифологический источник, который дал всходы и в Одессе, и во Франции,
    и в Центральной Азии. Однако стоит напомнить, что в генеалогии «золотого рода» Чингисхана светящийся небесный любовник оказывается покойным мужем праматери-вдовы только на самом позднем этапе сюжетного развития, в тюркской редакции легенды XVII века, а следовательно, это важнейшее звено рассказа не имеет отношения к его истоку. Кроме того, в жизнеописании Иды Булонской данный сюжет возникает исключительно благодаря сочетанию метафор религиозной риторики («соединиться с бессмертным супругом», «монахи как дети» и проч.), то есть синтетически, за счет семантических притяжений — если, конечно, не считать мотива Данаи (свет, нисходящий в женское лоно), общего с древнемонгольским преданием. Иными словами, эти три случая никак не могут быть разными реализациями некоего первичного мифа. Здесь мы имеем дело со сложением по общей модели одинаковых сюжетов из совершенно разного материала. В какой-то момент запускается процесс логико-семиотических преобразований, превращающих монгольское небесное божество в дух покойного мужа, а бытовой анекдот о гулящей вдовушке — в шутливую песенку о Хаиме, продолжающем с того света навещать свою жену, и так далее. Тут — царство типологии, а не исторической преемственности и не культурного обмена.

    Как работает типология: элементарные единицы

    Если модели текстуализации располагаются уровнем выше, чем конкретные сюжеты, то уровнем ниже находятся элементарные семантические единицы (назовем их семами). У каждой из них есть валентности, которые определяют перспективы порождения сюжетов через присоединение следующих сем. Например, сема «Всемирный потоп» — это еще не сюжет, но у нее есть валентность, позволяющая присоединить сему «всеобщая гибель», которая, в свою очередь, присоединяет сему «спасение немногих», и уже выстраивается сюжетный сценарий: «Всемирный потоп — всеобщая гибель — спасение немногих». В известном смысле сема «потоп» как бы «знает» не только ближайшую сему («всеобщая гибель»), но и перспективы последующих присоединений («спасение немногих» и т. д.) — таким образом, высвечивается целая семантическая цепочка, которая, по-видимому, и составляет базу текстопорождающей модели. Собственно, именно это (набор логико-семантических моделей, с одной стороны, и словарь сем с их валентностями, с другой) следует, с моей точки зрения, сделать объектом типологических исследований, которые таким образом могут обрести более строгую формальную методологию.
    Фото: Микеланджело Буонарроти. Всемирный потоп. Деталь росписи Сикстинской капеллы. 1508–1509 годы. © Wikimedia Commons
    Читать далее.
    Автор: Кирилл Головастиков
    Источник: arzamas.academy

  4. Mirg Ответить

    Мифология, как и многое из прочих достояний человечества, до сих остаётся весьма актуальной даже для современного общества. И прежде всего, конечно же, возможностью приблизиться к культуре и быту своих предков, увидеть и прочувствовать, как проходила их жизнь. И речь даже не о чисто исследовательском интересе (который, впрочем, тоже временами достаточный повод) – такое изучение основ помогает лучше разобраться и в самом себе, и в своей собственной жизни. Отыскивая в мифах и легендах сюжеты, сходные с нынешними окружающими ситуациями, можно получить подсказку или даже прямой ответ на вопрос, а как дальше с этим жить и как справляться с проблемами.
    С другой стороны, мифология – это прекрасный способ завлечь детей. Мифы древности интересны и в игровой форме преподносят множество весьма грамотной информации: об устройстве общества, о моральных ценностях, об особенностях природных законов и в целом закономерностях происходящих в мире процессов. Детям, зачастую, и самим нравится читать мифы и легенды, а уроки, извлечённые из них, остаются в памяти и невольно берутся на вооружение.
    Ну и, пожалуй, стоит добавить, что мифология – достаточно занимательна. И если вспомнить, что за реалии обычно окружают нас в быту… Что ж, это прекрасный способ отвлечься и получить массу удовольствия.

  5. JIorD Ответить

    На это есть несколько причин. Попробую отразить некоторые из них.
    Расселение человека. Есть несколько разных теорий о том, сколько раз и каким образом человек расселялся по планете. Но у всех теорий есть общее: всегда есть то место, откуда расселение пошло. В этом месте (начальной точке расселения) появляется определённый мотив мифа, народ с этого места переселяется в разные стороны, образуя новые культуры, но мотив мифа остаётся прежний (пусть имена и некоторые второстепенные события изменяются).
    Крупные события. Например, если мимо земли пролетела комета, то у многих народов на разных уголках планеты может возникнуть миф о драконе, о фениксе или о чем-то подобном. Известно, что у многих народов, живших близ Средиземного моря, есть миф о потопе. При том, что его нет у большинства народов Африки и Северной Европы. Благодаря находкам на дне Средиземного моря, был сделан вывод, что оно разливалось, и этот разлив был быстрым и стремительным. Он затопил много поселений, поэтому у тех народов, что жили во время разлива близ этого моря и появился миф о потопе.
    Человеческое мышление. Почти все религии, даже самые допотопные, пытаются объяснить неизвестные человеку вопросы: откуда взялся мир и что будет после смерти. Человеку тяжело жить в непонимании, поэтому он ищет ответ на этот вопрос. Поэтому во всех уголках Земли независимо возникли мифологические объяснения сотворения мира, сотворения человека и жизни после смерти.
    автор вопроса выбрал этот ответ лучшим

Добавить ответ

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *