Почему в стихотворении бодлера плавание поэт сравнивает?

14 ответов на вопрос “Почему в стихотворении бодлера плавание поэт сравнивает?”

  1. Dourn Ответить

    Свое произведение французский поэт Шарль Бодлер посвятил теме человеческой души и ее неотъемлемой черте — способности мечтать и стремиться к чему-то новому. На грани веков европейцы опять открывали для себя далекие экзотичные земли, и потому тема странствий нередко возникает в творчестве поэтов того времени. Но у Бодлера эта тема звучит несколько иначе, как сказ о внутренней борьбе человека с собой и ее безудержное стремление к таинственным берегам мечты.
    Каждый в юности мечтает о далеких странствиях, и для кого-то эти мечты превращаются в жизнь.
    В нашем воображении мир безграничен, в реальности — «безгранично малый». Что вынуждает людей отправляться в путь? Одного — несчастная любовь, другого — «ненависть к отчизне». Для других цель странствий — нахождение далеких, неизвестных земель, какого-то Эдема. Эти последние, напряженно всматривались в даль, каждую скалу принимают за прекрасный изумрудный берег, но снова и снова — обман. Бодлер уподобляет таких мечтателей к старому пешеходу, который в просветительстве маленького окошка на чердаке видит рай.
    Те, кто оставляют землю ради другой, лучшей земли, недостойны называться истинными путешественниками. Ведь они никогда не найдут свой рай: он недолговечен, как заря. Эльдорадо, мифическая страна счастья и наслаждения, пролегала за пределами земной реальности и открыто для человека лишь мгновение.
    Но есть и другие путешественники. Они не убегают от забот и ничего не ищут. Они плывут без направления и цели, их мечта, как туча: сегодня она здесь, а завтра — там, она изменяет свои очертания от наименьшего дуновения ветра. Такая мечта бесплодна, и потому плавание таких мечтателей нудно и бесцветно. Тоска и груз жизни сопровождают его везде. Почему? Потому что в любом крае путешественники встречают лишь самих себя, человеческий род с его никчемными страстями.
    Вечные мечтатели бегут сквозь дни, мили и широты; они ищут не земную красоту или богатство, а тот край, «которому названия еще нет». Но где им найти тот заветный край. Лишь Смерть может спасти их от бесплодного бега — Смерть, единственная неизведанная земля.
    Стихотворение Бодлера, конечно же, аллегорическое. Поэт говорит не столько о морских странствиях, сколько об общечеловеческом стремлении к счастью и покою, ради которых он лишает себя и счастья, и покоя. Люди наделены способностью мечтать, и в этом их сила и их наказание. Поэт видит конец человеческих страданий в смерти. Но в стихотворении звучит и другая нота: «есть души, которые и в четырех стенах одолевают врага». Может, для счастья человеку нужно прежде всего заглянуть у себя, и в своей душе, а не за дальними горизонтами, найти Эдем своей мечты.

  2. R@$t@M@N Ответить

    Свое произведение французский поэт Шарль Бодлер посвятил теме человеческой души и ее неотъемлемой черте — способности мечтать и стремиться к чему-то новому. На грани веков европейцы опять открывали для себя далекие экзотичные земли, и потому тема странствий нередко возникает в творчестве поэтов того времени. Но у Бодлера эта тема звучит несколько иначе, как сказ о внутренней борьбе человека с собой и ее безудержное стремление к таинственным берегам мечты.
    Каждый в юности мечтает о далеких странствиях, и для кого-то эти мечты превращаются в жизнь.
    В нашем воображении мир безграничен, в реальности — «безгранично малый». Что вынуждает людей отправляться в путь? Одного — несчастная любовь, другого — «ненависть к отчизне». Для других цель странствий — нахождение далеких, неизвестных земель, какого-то Эдема. Эти последние, напряженно всматривались в даль, каждую скалу принимают за прекрасный изумрудный берег, но снова и снова — обман. Бодлер уподобляет таких мечтателей к старому пешеходу, который в просветительстве маленького окошка на чердаке видит рай.
    Те, кто оставляют землю ради другой, лучшей земли, недостойны называться истинными путешественниками. Ведь они никогда не найдут свой рай: он недолговечен, как заря. Эльдорадо, мифическая страна счастья и наслаждения, пролегала за пределами земной реальности и открыто для человека лишь мгновение.
    Но есть и другие путешественники. Они не убегают от забот и ничего не ищут. Они плывут без направления и цели, их мечта, как туча: сегодня она здесь, а завтра — там, она изменяет свои очертания от наименьшего дуновения ветра. Такая мечта бесплодна, и потому плавание таких мечтателей нудно и бесцветно. Тоска и груз жизни сопровождают его везде. Почему? Потому что в любом крае путешественники встречают лишь самих себя, человеческий род с его никчемными страстями.
    Вечные мечтатели бегут сквозь дни, мили и широты; они ищут не земную красоту или богатство, а тот край, «которому названия еще нет». Но где им найти тот заветный край. Лишь Смерть может спасти их от бесплодного бега — Смерть, единственная неизведанная земля.
    Стихотворение Бодлера, конечно же, аллегорическое. Поэт говорит не столько о морских странствиях, сколько об общечеловеческом стремлении к счастью и покою, ради которых он лишает себя и счастья, и покоя. Люди наделены способностью мечтать, и в этом их сила и их наказание. Поэт видит конец человеческих страданий в смерти. Но в стихотворении звучит и другая нота: «есть души, которые и в четырех стенах одолевают врага». Может, для счастья человеку нужно прежде всего заглянуть у себя, и в своей душе, а не за дальними горизонтами, найти Эдем своей мечты.

  3. Cerelv Ответить

    Свое произведение французский поэт Шарль Бодлер посвятил теме человеческой души и ее неотъемлемой черте — способности мечтать и стремиться к чему-то новому. На грани веков европейцы опять открывали для себя далекие экзотичные земли, и потому тема странствий нередко возникает в творчестве поэтов того времени. Но у Бодлера эта тема звучит несколько иначе, как сказ о внутренней борьбе человека с собой и ее безудержное стремление к таинственным берегам мечты.
    Каждый в юности мечтает о далеких странствиях, и для кого-то эти мечты превращаются в жизнь.
    В нашем воображении мир безграничен, в реальности — «безгранично малый». Что вынуждает людей отправляться в путь? Одного — несчастная любовь, другого — «ненависть к отчизне». Для других цель странствий — нахождение далеких, неизвестных земель, какого-то Эдема. Эти последние, напряженно всматривались в даль, каждую скалу принимают за прекрасный изумрудный берег, но снова и снова — обман. Бодлер уподобляет таких мечтателей к старому пешеходу, который в просветительстве маленького окошка на чердаке видит рай.
    Те, кто оставляют землю ради другой, лучшей земли, недостойны называться истинными путешественниками. Ведь они никогда не найдут свой рай: он недолговечен, как заря. Эльдорадо, мифическая страна счастья и наслаждения, пролегала за пределами земной реальности и открыто для человека лишь мгновение.
    Но есть и другие путешественники. Они не убегают от забот и ничего не ищут. Они плывут без направления и цели, их мечта, как туча: сегодня она здесь, а завтра — там, она изменяет свои очертания от наименьшего дуновения ветра. Такая мечта бесплодна, и потому плавание таких мечтателей нудно и бесцветно. Тоска и груз жизни сопровождают его везде. Почему? Потому что в любом крае путешественники встречают лишь самих себя, человеческий род с его никчемными страстями.
    Вечные мечтатели бегут сквозь дни, мили и широты; они ищут не земную красоту или богатство, а тот край, «которому названия еще нет». Но где им найти тот заветный край. Лишь Смерть может спасти их от бесплодного бега — Смерть, единственная неизведанная земля.
    Стихотворение Бодлера, конечно же, аллегорическое. Поэт говорит не столько о морских странствиях, сколько об общечеловеческом стремлении к счастью и покою, ради которых он лишает себя и счастья, и покоя. Люди наделены способностью мечтать, и в этом их сила и их наказание. Поэт видит конец человеческих страданий в смерти. Но в стихотворении звучит и другая нота: «есть души, которые и в четырех стенах одолевают врага». Может, для счастья человеку нужно прежде всего заглянуть у себя, и в своей душе, а не за дальними горизонтами, найти Эдем своей мечты.

  4. Не КиСнИ,в КоНтАкТе ЗаВиСнИ Ответить

    Уважаемый читатель,
    если Вы с первых слов не смогли
    принять это произведение,
    простите, но это не для Вас!

    Стихи Шарля Бодлера в
    переводе Марины Цветаевой
    1940г
    [Максиму Дю Кану]
    1
    Для отрока, в ночи глядящего эстампы,
    За каждым валом — даль, за каждой далью — вал,
    Как этот мир велик в лучах рабочей лампы!
    Ах, в памяти очах — как бесконечно мал!
    В один ненастный день, в тоске нечеловечьей,
    Не вынеся тягот, под скрежет якорей,
    Мы всходим на корабль — и происходит встреча
    Безмерности мечты с предельностью морей.
    Что нас толкает в путь? Тех — ненависть к отчизне,
    Тех — скука очага, ещё иных — в тени
    Церцеиных* ресниц оставивших полжизни, —
    Надежда отстоять оставшиеся дни.
    В Церцеиных садах дабы не стать скотами,
    Плывут, плывут, плывут в оцепененьи чувств,
    Пока ожоги льдов и солнц отвесных пламя
    Не вытравят следов волшебницыных уст.
    Но истые пловцы — те, что плывут без цели:
    Плывущие — чтоб плыть! Глотатели широт,
    Что каждую зарю справляют новоселье
    И даже в смертный час ещё твердят: вперёд!
    На облако взгляни: вот облик их желаний!
    Как отроку — любовь, как рекруту — картечь,
    Так край желанен им, которому названья
    Доселе не нашла ещё людская речь.
    2
    О, ужас! Мы шарам катящимся подобны,
    Крутящимся волчкам! И в снах ночной поры
    Нас Лихорадка бьёт — как тот Архангел злобный,
    Невидимым мечом стегающий миры.
    О, странная игра с подвижною мишенью!
    Не будучи нигде, цель может быть — везде!
    Игра, где человек охотится за тенью,
    За призраком ладьи на призрачной воде…
    Душа наша — корабль, идущий в Эльдорадо.
    В блаженную страну ведёт — какой пролив?
    Вдруг, среди гор и бездн и гидр морского ада —
    Крик вахтенного: — Рай! Любовь! Блаженство! — Риф.
    Малейший островок, завиденный дозорным,
    Нам чудится землёй с плодами янтаря,
    Лазоревой водой и с изумрудным дёрном.
    Базальтовый утёс являет нам заря.
    О, жалкий сумасброд, всегда кричащий: берег!
    Скормить его зыбям, иль в цепи заковать, —
    Безвинного лгуна, выдумщика Америк,
    От вымысла чьего ещё серее гладь.
    Так старый пешеход, ночующий в канаве,
    Вперяется в Мечту всей силою зрачка.
    Достаточно ему, чтоб Рай увидеть въяве,
    Мигающей свечи на вышке чердака.
    3
    Чудесные пловцы! Что за повествованья
    Встают из ваших глаз — бездоннее морей!
    Явите нам, раскрыв ларцы воспоминаний,
    Сокровища, каких не видывал Нерей.
    Умчите нас вперёд — без паруса и пара!
    Явите нам (на льне натянутых холстин
    Так некогда рука очам являла чару)
    Видения свои, обрамленные в синь.
    Что видели вы, что?
    4
    ?— Созвездия. И зыби,
    И жёлтые пески, нас жгущие поднесь,
    Но, несмотря на бурь удары, рифов глыбы, —
    Ах, нечего скрывать! — скучали мы, как здесь.
    Лиловые моря в венце вечерней славы,
    Морские города в тиаре из лучей
    Рождали в нас тоску, надёжнее отравы,
    Как воин опочить на поле славы — сей.
    Стройнейшие мосты, славнейшие строенья,
    Увы, хотя бы раз сравнили с градом — тем,
    Что из небесных туч возводит Случай-Гений…
    И тупились глаза, узревшие Эдем.
    От сладостей земных — Мечта ещё жесточе!
    Мечта, извечный дуб, питаемый землёй!
    Чем выше ты растёшь, тем ты страстнее хочешь
    Достигнуть до небес с их солнцем и луной.
    Докуда дорастёшь, о древо — кипариса
    Живучее?..
    ?Для вас мы привезли с морей
    Вот этот фас дворца, вот этот профиль мыса, —
    Всем вам, которым вещь чем дальше — тем милей!
    Приветствовали мы кумиров с хоботами,
    С порфировых столпов взирающих на мир,
    Резьбы такой — дворцы, такого взлёту — камень,
    Что от одной мечты — банкротом бы — банкир…
    Надёжнее вина пьянящие наряды,
    Жён, выкрашенных в хну — до ноготка ноги,
    И бронзовых мужей в зелёных кольцах гада…
    5
    — И что, и что — ещё?
    6
    ?— О, детские мозги!..
    Но чтобы не забыть итога наших странствий:
    От пальмовой лозы до ледяного мха,
    Везде — везде — везде — на всём земном пространстве
    Мы видели всё ту ж комедию греха:
    Её, рабу одра, с ребячливостью самки
    Встающую пятой на мыслящие лбы,
    Его, раба рабы: что в хижине, что в замке
    Наследственном — всегда — везде — раба рабы!
    Мучителя в цветах и мученика в ранах,
    Обжорство на крови и пляску на костях,
    Безропотностью толп разнузданных тиранов, —
    Владык, несущих страх, рабов, метущих прах.
    С десяток или два — единственных религий,
    Все сплошь ведущих в рай — и сплошь вводящих в грех!
    Подвижничество, та?к носящее вериги,
    Как сибаритство — шёлк и сладострастье — мех.
    Болтливый род людской, двухдневными делами
    Кичащийся. Борец, осиленный в борьбе,
    Бросающий Творцу сквозь преисподни пламя:
    — Мой равный! Мой Господь! Проклятие тебе!
    И несколько умов, любовников Безумья,
    Решивших сократить докучный жизни день
    И в опия морей нырнувших без раздумья, —
    Вот Матери-Земли извечный бюллетень!
    7
    Бесплодна и горька наука дальних странствий:
    Сегодня, как вчера, до гробовой доски —
    Всё наше же лицо встречает нас в пространстве:
    Оазис ужаса в песчаности тоски.
    Бежать? Пребыть? Беги! Приковывает бремя —
    Сиди. Один, как крот, сидит, другой бежит,
    Чтоб только обмануть лихого старца — Время.
    Есть племя бегунов. Оно — как Вечный Жид.
    И как апостолы, по всем морям и сушам
    Проносится. Убить зовущееся днём —
    Ни парус им не скор, ни пар. Иные души
    И в четырёх стенах справляются с врагом.
    В тот миг, когда злодей настигнет нас — вся вера
    Вернётся нам, и вновь воскликнем мы: — вперёд!
    Как на заре веков мы отплывали в Перу,
    Авророю лица приветствуя восход.
    Чернильною водой — морями глаже лака —
    Мы весело пойдём между подземных скал.
    О, эти голоса, так вкрадчиво из мрака
    Взывающие: — К нам! — О, каждый, кто взалкал
    Лотосова плода! Сюда! В любую пору
    Здесь собирают плод и отжимают сок.
    Сюда, где круглый год — день лотосова сбора,
    Где лотосову сну вовек не минет срок.
    О, вкрадчивая речь! Нездешней лести нектар!
    К нам руки тянет друг — чрез чёрный водоём.
    — Чтоб сердце освежить — плыви к своей Электре! —
    Нам некая поёт — нас жегшая огнём.
    8
    Смерть! Старый капитан! В дорогу! Ставь ветрило!
    Нам скучен этот край! О, Смерть, скорее в путь!
    Пусть небо и вода — куда черней чернила,
    Знай, тысячами солнц сияет наша грудь!
    Обманутым пловцам раскрой свои глубины!
    Мы жаждем, обозрев под солнцем всё, что есть,
    На дно твоё нырнуть — Ад или Рай — едино! —
    В неведомого глубь — чтоб новое обресть!

    Церцея, Кирка- в греческой мифологии – волшебница, дочь Гелиоса и океаниды Персеиды, сестра колхидского царя Ээта

  5. Firdavs Ответить

    Михаил СВЕРДЛОВ


    «Плавание» Шарля Бодлера: последнее романтическое путешествие
    © Данная статья была опубликована в № 42/2004 газеты “Литература” Издательского дома “Первое сентября”. Все права принадлежат автору и издателю и охраняются.
    http://lit.1september.ru/article.php?ID=200404208
    В «Цветах зла» Шарля Бодлера каждое стихотворение воспринимается как глава единой поэмы. Но одно среди них — «Плавание» — стоит особняком: последнее и притом самое большое стихотворение «Цветов зла», оно становится поэмой в поэме и эпилогом ко всему сборнику. Уже в названии стихотворения скрыто грандиозное обобщение: “плавание” — это путь человека и человечества; пространство “плавания” — весь мир, время — вся мировая история.
    А ещё название подсказывает смелые литературные аналогии: «Плавание» Бодлера соотносится с самой «Одиссеей» Гомера. Неслучайно речь бодлеровского лирического героя перебивается в третьей и пятой частях стихотворения вопросами “слушателей”: “Что видели вы, что?”; “И что, и что — ещё?” (перевод М. Цветаевой). Эти строки отсылают нас к XVIII песни гомеровской поэмы, в которой феакийский царь Алкиной просит Одиссея рассказать о том, что тот видел и испытал в своём чудесном плавании.
    Ты же скажи откровенно, чтоб мог я всю истину ведать,
    Где по морям ты скитался? Каких человеков ты земли
    Видел? Светлонаселённые их города опиши нам…
    (Перевод В. А. Жуковского)
    Кроме того, в начале поэмы упоминается волшебница Цирцея, а в конце — племя лотофагов. В «Одиссее» это соседние эпизоды (IX и X песни), имеющие сходный смысл: и коварная Цирцея, превращающая спутников Одиссея в свиней, и “мирные” лотофаги, чьё угощение (“сладкомедвяный лотос”) приводит к беспамятству, в равной степени препятствуют цели странствия. В стихотворении же Бодлера эти эпизоды противопоставлены друг другу: от одних чар путешественники бегут (от дурманящего аромата и жестокой власти Цирцеи — “La Circe tyrannique aux dangereux parfums”), к другим чарам — стремятся (“К нам руки тянет друг…”). Цирцея в «Плавании» символизирует “низкий” быт, усыпляющий в человеке человеческое начало и отдающий его в рабство скотским инстинктам, — вот от каких снов спасаются “пловцы”.
    В Цирцеиных садах дабы не стать скотами,
    Плывут, плывут, плывут в оцепененье чувств…
    (Перевод М. Цветаевой)
    А лотофаги сулят забвенье земных горестей и забот, вечный сон, освобождающий от цепей быта, — дары, роднящие страну лотоса с подземным Аидом, к границам которого подходил Одиссей в XI песни гомеровской поэмы.
    Бодлер обращается к сюжету «Одиссеи», чтобы переиначить его. Герой Гомера рассказывает на пиру у феаков о своих приключениях, перед тем как достичь своей цели — родной, привычной Итаки. В «Плавании» же путешественников привлекает не Итака, а Икария — страна-утопия, недостижимая цель; и описание странствий предваряет не возвращение домой, а снова путь куда-то вдаль, последнюю попытку найти волшебную страну — в “неведомой глуби” смерти. Можно сделать вывод, что «Плавание» Бодлера — романтическая “одиссея”.
    Романтики всегда стремились в неопределённое “туда” (“dahin”, “far away” — ключевые слова соответственно немецкого и английского романтизма). Но бодлеровские “пловцы” — уже не те романтические герои, что в начале XIX века радостно устремлялись в погоню за мечтой. Чем чаще по ходу стихотворения мелькают синонимы земного рая — “Икария”, “Эльдорадо”, “Эдем”, тем призрачнее становится цель. Действительно ли странники плывут в обетованную землю или только блуждают в собственных фантазиях, переходя от одной иллюзии к другой? Что ими движет — вера или сомнение, “идея-страсть” или игра? Уже неясно.
    О, странная игра с подвижною мишенью!
    Не будучи нигде, цель может быть — везде!
    Игра, где человек охотится за тенью,
    За призраком ладьи на призрачной воде…
    А не лучше ли и вовсе плыть без цели? Возможно, что и так:
    Но истые пловцы — те, кто плывут без цели:
    Плывущие, чтоб плыть! Глотатели широт,
    Что каждую зарю справляют новоселье
    И даже в смертный час ещё твердят: — Вперёд!
    Да и вообще — стоит ли плыть? Ведь тот, кто плывёт, теряет способность мечтать, учась воспринимать всё многообразие мира как всегда и везде одну и ту же “комедию греха”; а тот, кто мечтает, не отходя от стола (как отрок, разглядывающий карту), — обретает безмерный мир иллюзии.
    Что находит ищущий в «Плавании» Бодлера? Сначала — ужас безумия.
    О ужас! Мы шарам катящимся подобны,
    Крутящимся волчкам! И в снах ночной поры
    Нас Лихорадка бьёт, как тот Архангел злобный,
    Невидимым бичом стегающий миры.
    Затем — скуку без исхода:
    Бесплодна и горька наука дальних странствий.
    Сегодня, как вчера, до гробовой доски —
    Всё наше же лицо встречает нас в пространстве:
    Оазис ужаса в песчаности тоски.
    Наконец, “глотатель широт” превращается в Вечного Жида, обречённого на бесконечные и бесплодные скитания. Выходит, что «Плавание» — романтическая “одиссея”, потерявшая цель, запутавшаяся и заблудившаяся, а “пловец” — последний романтик, переживший крах идеалов романтизма, но так и не нашедший им замены. Из всех грёз и мечтаний у лирического героя стихотворения остаётся только идея Смерти — и он вкладывает в порыв к ней весь свой пыл. Смерть теперь единственное прибежище романтика — одновременно и Икария (соблазняющая “нездешней речи нектаром”), и Итака (зовущая “плыть к своей Электре” — то есть к верной сестре, ждущей его родной душе).
    Таков итог романтической “одиссеи”, но смысл «Плавания» не сводится к этому итогу — слишком бурная страсть вложена в стихи. Эту страсть почувствовала и с блеском сумела передать Марина Цветаева, переведшая «Плавание» за год до смерти, в 1940 году. Цветаева открыла как-то свой переводческий секрет, признавшись, что начинает работу с “лучших основных строк”; их она старается переводить как можно ближе к оригиналу. Такими ключевыми строками становятся для Цветаевой именно самые страстные, самые яростные из них, такие как — “Оазис ужаса в песчаности тоски”.
    Вслед за В. Вс. Ивановым сравним два перевода первых двух строф. Вот перевод Василия Комаровского:
    Мир прежде был велик — как эта жажда знанья,
    Когда так молода ещё была мечта.
    Он был необозрим в надеждах ожиданья!
    И в памяти моей — какая нищета!
    Мы сели на корабль озлобленной гурьбою,
    И с горечью страстей, и с пламенем в мозгах,
    Наш взор приворожён к размерному прибою,
    Бессмертные — плывём. И тесно в берегах.
    Главный недостаток перевода — размывание парадоксально-афористических строк, замыкающих строфы. Так, пытаясь передать строку “Bercant notre infini sur le fini des mers” (“Качая нашу беспредельность на предельности морей”), Комаровский не только далеко уходит от оригинала, но и впадает в “тёмный”, напыщенный слог. Цветаева же переводит эту строку чуть ли не с буквальной точностью: “…и происходит встреча // Безмерности мечты с предельностью морей”. Так же — едва ли не слово в слово — звучат в цветаевском переводе завершающие строки первой строфы «Плавания»:
    Ah! que le monde est grand a la clarte des lampes!
    Aux yeux du souvenir que le monde est petit!
    (О! Как велик этот мир в лучах лампы!
    В глазах памяти как мир мал!)
    Как этот мир велик в лучах рабочей лампы!
    Ах, в памяти очах как бесконечно мал!
    Будучи максимально точной в переводе опорных строк, Цветаева позволяет себе интерпретировать Бодлера в духе собственной поэтики. Но и здесь она верна духу оригинала: анжанбеманы (моменты несовпадения синтаксической и ритмической паузы в стихе), инверсии (то есть изменение порядка слов), эмфатические (то есть с усиливающейся интонацией) повторы, резкие обрывы и эллипсисы (сокращённые предложения — обычно без сказуемого) — все эти характерные для Цветаевой приёмы передают и усиливают страстность бодлеровского стиха. Так, вторую строку «Плавания» — “L’univers est egala son vaste appetit” (“Мир соответствует его — отрока — прожорливому аппетиту”) Цветаева переводит эллиптическим стихом (со своим любимым знаком препинания — тире), передающим не только жадность, но и стремительность детской мечты: для отрока “За каждым валом — даль, за каждой далью — вал”. Ещё эффектнее интерпретация строк о безумце, кричащем с мачты об исполнении мечты и тут же — о крушении надежд:
    “Amour… gloire… bonheure!” Enfer! c’est un ecueil!
    (“Любовь… слава… счастье!” Проклятье! Это подводный риф!)
    У Цветаевой эта коллизия достигает предельного драматизма, а смена настроений — невероятной стремительности:
    Душа наша — корабль, идущий в Эльдорадо.
    В блаженную страну ведёт — какой пролив?
    Вдруг среди гор и бездн, и гидр морского ада —
    Крик вахтенного: — Рай! Любовь! Блаженство! — Риф.
    Страстный переводчик страстного поэта, Цветаева нагнетает стиховую интонацию:
    …Плывут, плывут, плывут в оцепененье чувств…
    …Везде — везде — везде — на всём земном пространстве…
    …Его, раба, рабы: что в хижине, что в замке
    Наследственном: всегда — везде — раба рабы!
    И так, в полном согласии с духом оригинала, подготавливает торжественно-романтический финал — великого произведения Бодлера и Цветаевой, сочетающего безотрадность мыслей с энергией стиха.
    Смерть! Старый капитан! В дорогу! Ставь ветрило!
    Нам скучен этот край! О Смерть, скорее в путь!
    Пусть небо и земля — куда черней чернила,
    Знай — тысячами солнц сияет наша грудь!
    Обманутым пловцам раскрой свои глубины!
    Мы жаждем, обозрев под солнцем всё, что есть,
    На дно твоё нырнуть — Ад или рай — едино! —
    В неведомую глубь — чтоб новое обресть!
    Круг понятий
    Поэтические приёмы
    эллипсис
    эмфатический повтор
    инверсия
    анжанбеман
    Вопросы и задания
    Сравните «Плавание» Ш. Бодлера со стихотворением М. Ю. Лермонтова «Белеет парус одинокий…».
    Каковы романтические черты этого стихотворения и в чём его антиромантический пафос?
    Каково отношение Бодлера к идее непрерывного прогресса человечества? Обоснуйте свой ответ, опираясь на «Плавание» Бодлера.
    Найдите в переводе М. Цветаевой приёмы и особенности стиля, характерные для её поэтики.

  6. Agamalore Ответить

    В «Цветах зла» Шарля Бодлера каждое
    стихотворение воспринимается как глава единой
    поэмы. Но одно среди них — «Плавание» — стоит
    особняком: последнее и притом самое большое
    стихотворение «Цветов зла», оно становится
    поэмой в поэме и эпилогом ко всему сборнику. Уже в
    названии стихотворения скрыто грандиозное
    обобщение: “плавание” — это путь человека и
    человечества; пространство “плавания” — весь
    мир, время — вся мировая история.
    А ещё название подсказывает смелые
    литературные аналогии: «Плавание» Бодлера
    соотносится с самой «Одиссеей» Гомера.
    Неслучайно речь бодлеровского лирического героя
    перебивается в третьей и пятой частях
    стихотворения вопросами “слушателей”: “Что
    видели вы, что?”; “И что, и что — ещё?” (перевод
    М.Цветаевой). Эти строки отсылают нас к XVIII песни
    гомеровской поэмы, в которой феакийский царь
    Алкиной просит Одиссея рассказать о том, что тот
    видел и испытал в своём чудесном плавании.
    Ты же скажи откровенно, чтоб мог я всю истину
    ведать,
    Где по морям ты скитался? Каких человеков ты
    земли
    Видел? Светлонаселённые их города опиши нам…
    (Перевод В.А. Жуковского)
    Кроме того, в начале поэмы упоминается
    волшебница Цирцея, а в конце — племя лотофагов. В
    «Одиссее» это соседние эпизоды (IX и X песни),
    имеющие сходный смысл: и коварная Цирцея,
    превращающая спутников Одиссея в свиней, и
    “мирные” лотофаги, чьё угощение
    (“сладкомедвяный лотос”) приводит к
    беспамятству, в равной степени препятствуют цели
    странствия. В стихотворении же Бодлера эти
    эпизоды противопоставлены друг другу: от одних
    чар путешественники бегут (от дурманящего
    аромата и жестокой власти Цирцеи — “La Circe tyrannique
    aux dangereux parfums”), к другим чарам — стремятся (“К нам
    руки тянет друг…”). Цирцея в «Плавании»
    символизирует “низкий” быт, усыпляющий в
    человеке человеческое начало и отдающий его в
    рабство скотским инстинктам, — вот от каких снов
    спасаются “пловцы”.
    В Цирцеиных садах дабы не стать скотами,
    Плывут, плывут, плывут в оцепененье чувств…
    (Перевод М.Цветаевой)
    А лотофаги сулят забвенье земных горестей и
    забот, вечный сон, освобождающий от цепей быта, —
    дары, роднящие страну лотоса с подземным Аидом, к
    границам которого подходил Одиссей в XI песни
    гомеровской поэмы.
    Бодлер обращается к сюжету «Одиссеи», чтобы
    переиначить его. Герой Гомера рассказывает на
    пиру у феаков о своих приключениях, перед тем как
    достичь своей цели — родной, привычной Итаки. В
    «Плавании» же путешественников привлекает не
    Итака, а Икария — страна-утопия, недостижимая
    цель; и описание странствий предваряет не
    возвращение домой, а снова путь куда-то вдаль,
    последнюю попытку найти волшебную страну — в
    “неведомой глуби” смерти. Можно сделать вывод,
    что «Плавание» Бодлера — романтическая
    “одиссея”    .
    Романтики всегда стремились в неопределённое
    “туда” (“dahin”, “far away” — ключевые слова
    соответственно немецкого и английского
    романтизма). Но бодлеровские “пловцы” — уже не
    те романтические герои, что в начале XIX века
    радостно устремлялись в погоню за мечтой. Чем
    чаще по ходу стихотворения мелькают синонимы
    земного рая — “Икария”, “Эльдорадо”, “Эдем”,
    тем призрачнее становится цель. Действительно ли
    странники плывут в обетованную землю или только
    блуждают в собственных фантазиях, переходя от
    одной иллюзии к другой? Что ими движет — вера или
    сомнение, “идея-страсть” или игра? Уже неясно.
    О, странная игра с подвижною мишенью!
    Не будучи нигде, цель может быть — везде!
    Игра, где человек охотится за тенью,
    За призраком ладьи на призрачной воде…
    А не лучше ли и вовсе плыть без цели? Возможно,
    что и так:
    Но истые пловцы — те, кто плывут без цели:
    Плывущие, чтоб плыть! Глотатели широт,
    Что каждую зарю справляют новоселье
    И даже в смертный час ещё твердят: — Вперёд!
    Да и вообще — стоит ли плыть? Ведь тот, кто
    плывёт, теряет способность мечтать, учась
    воспринимать всё многообразие мира как всегда и
    везде одну и ту же “комедию греха”; а тот, кто
    мечтает, не отходя от стола (как отрок,
    разглядывающий карту), — обретает безмерный мир
    иллюзии.
    Что находит ищущий в «Плавании» Бодлера?
    Сначала — ужас безумия.
    О ужас! Мы шарам катящимся подобны,
    Крутящимся волчкам! И в снах ночной поры
    Нас Лихорадка бьёт, как тот Архангел злобный,
    Невидимым бичом стегающий миры.
    Затем — скуку без исхода:
    Бесплодна и горька наука дальних странствий.
    Сегодня, как вчера, до гробовой доски —
    Всё наше же лицо встречает нас в пространстве:
    Оазис ужаса в песчаности тоски.
    Наконец, “глотатель широт” превращается в
    Вечного Жида, обречённого на бесконечные и
    бесплодные скитания. Выходит, что «Плавание» — романтическая
    “одиссея”, потерявшая цель, запутавшаяся и
    заблудившаяся    , а “пловец” — последний
    романтик    , переживший крах идеалов романтизма,
    но так и не нашедший им замены. Из всех грёз и
    мечтаний у лирического героя стихотворения
    остаётся только идея Смерти — и он вкладывает в
    порыв к ней весь свой пыл. Смерть теперь
    единственное прибежище романтика —
    одновременно и Икария (соблазняющая “нездешней
    речи нектаром”), и Итака (зовущая “плыть к своей
    Электре” — то есть к верной сестре, ждущей его
    родной душе).
    Таков итог романтической “одиссеи”, но смысл
    «Плавания» не сводится к этому итогу — слишком
    бурная страсть вложена в стихи. Эту страсть
    почувствовала и с блеском сумела передать Марина
    Цветаева, переведшая «Плавание» за год до смерти,
    в 1940 году. Цветаева открыла как-то свой
    переводческий секрет, признавшись, что начинает
    работу с “лучших основных строк”; их она
    старается переводить как можно ближе к
    оригиналу. Такими ключевыми строками становятся
    для Цветаевой именно самые страстные, самые
    яростные из них, такие как — “Оазис ужаса в
    песчаности тоски”.
    Вслед за В.Вс. Ивановым сравним два перевода
    первых двух строф. Вот перевод Василия
    Комаровского:
    Мир прежде был велик — как эта жажда знанья,
    Когда так молода ещё была мечта.
    Он был необозрим в надеждах ожиданья!
    И в памяти моей — какая нищета!
    Мы сели на корабль озлобленной гурьбою,
    И с горечью страстей, и с пламенем в мозгах,
    Наш взор приворожён к размерному прибою,
    Бессмертные — плывём. И тесно в берегах.
    Главный недостаток перевода — размывание
    парадоксально-афористических строк, замыкающих
    строфы. Так, пытаясь передать строку “Bercant notre infini
    sur le fini des mers” (“Качая нашу беспредельность на
    предельности морей”), Комаровский не только
    далеко уходит от оригинала, но и впадает в
    “тёмный”, напыщенный слог. Цветаева же
    переводит эту строку чуть ли не с буквальной
    точностью: “…и происходит встреча // Безмерности
    мечты с предельностью морей”. Так же — едва ли не
    слово в слово — звучат в цветаевском переводе
    завершающие строки первой строфы «Плавания»:
    Ah! que le monde est grand a la clarte des lampes!
    Aux yeux du souvenir que le monde est petit!
    (О! Как велик этот мир в лучах лампы!
    В глазах памяти как мир мал!)
    Как этот мир велик в лучах рабочей лампы!
    Ах, в памяти очах как бесконечно мал!
    Будучи максимально точной в переводе опорных
    строк, Цветаева позволяет себе интерпретировать
    Бодлера в духе собственной поэтики. Но и здесь
    она верна духу оригинала: анжанбеманы
    (моменты несовпадения синтаксической и
    ритмической паузы в стихе), инверсии (то есть
    изменение порядка слов), эмфатические (то
    есть с усиливающейся интонацией) повторы,
    резкие обрывы и эллипсисы (сокращённые
    предложения — обычно без сказуемого) — все эти
    характерные для Цветаевой приёмы передают и
    усиливают страстность бодлеровского стиха. Так,
    вторую строку «Плавания» — “L’univers est egala son vaste
    appetit” (“Мир соответствует его — отрока —
    прожорливому аппетиту”) Цветаева переводит
    эллиптическим стихом (со своим любимым знаком
    препинания — тире), передающим не только
    жадность, но и стремительность детской мечты: для
    отрока “За каждым валом — даль, за каждой далью
    — вал”. Ещё эффектнее интерпретация строк о
    безумце, кричащем с мачты об исполнении мечты и
    тут же — о крушении надежд:
    “Amour… gloire… bonheure!” Enfer! c’est un ecueil!
    (“Любовь… слава… счастье!” Проклятье! Это
    подводный риф!)
    У Цветаевой эта коллизия достигает предельного
    драматизма, а смена настроений — невероятной
    стремительности:
    Душа наша — корабль, идущий в Эльдорадо.
    В блаженную страну ведёт — какой пролив?
    Вдруг среди гор и бездн, и гидр морского ада —
    Крик вахтенного: — Рай! Любовь! Блаженство! — Риф.
    Страстный переводчик страстного поэта,
    Цветаева нагнетает стиховую интонацию:
    …Плывут, плывут, плывут в оцепененье чувств…
    …Везде — везде — везде — на всём земном
    пространстве…
    …Его, раба, рабы: что в хижине, что в замке
    Наследственном: всегда — везде — раба рабы!
    И так, в полном согласии с духом оригинала,
    подготавливает торжественно-романтический
    финал — великого произведения Бодлера и
    Цветаевой, сочетающего безотрадность мыслей с
    энергией стиха.
    Смерть! Старый капитан! В дорогу! Ставь
    ветрило!
    Нам скучен этот край! О Смерть, скорее в путь!
    Пусть небо и земля — куда черней чернила,
    Знай — тысячами солнц сияет наша грудь!
    Обманутым пловцам раскрой свои глубины!
    Мы жаждем, обозрев под солнцем всё, что есть,
    На дно твоё нырнуть — Ад или рай — едино! —
    В неведомую глубь — чтоб новое обресть!

    Круг понятий

    Поэтические приёмы
    эллипсис
    эмфатический повтор
    инверсия
    анжанбеман

    Вопросы и задания

    Сравните «Плавание» Ш.Бодлера со
    стихотворением М.Ю. Лермонтова «Белеет парус
    одинокий…».
    Каковы романтические черты этого стихотворения
    и в чём его антиромантический пафос?
    Каково отношение Бодлера к идее непрерывного
    прогресса человечества? Обоснуйте свой ответ,
    опираясь на «Плавание» Бодлера.
    Найдите в переводе М.Цветаевой приёмы и
    особенности стиля, характерные для её поэтики.

  7. Mightforge Ответить

    Зарубежная литература
    Шарль Бодлер
    (1821-1867)
    Плавание[1]
    Перевод М.И.Цветаевой
    Максиму дю Кан[2]
    1
    Для отрока, в ночи? глядящего эстампы,
    За каждым валом – даль, за каждой далью – вал,
    Как этот мир велик в лучах рабочей лампы!
    Ах, в памяти очах – как бесконечно мал!
    В один ненастный день, в тоске нечеловечьей,
    Не вынеся тягот, под скрежет якорей,
    Мы всходим на корабль – и происходит встреча
    Безмерности мечты с предельностью морей.
    Что нас толкает в путь? Тех – ненависть к отчизне,
    Тех – скука очага, ещё иных – в тени
    Цирцеиных ресниц[3] оставивших полжизни, –
    Надежда отстоять оставшиеся дни.
    В Цирцеиных садах дабы не стать скотами,
    Плывут, плывут, плывут в оцепененьи чувств,
    Пока ожоги льдов и солнц отвесных пламя
    Не вытравят следов волшебницыных уст.
    Но истые пловцы – те, что плывут без цели:
    Плывущие – чтоб плыть! Глотатели широт,
    Что каждую зарю справляют новоселье
    И даже в смертный час ещё твердят: вперёд!
    На облако взгляни: вот облик их желаний!
    Как отроку – любовь, как рекруту – картечь,
    Так край желанен им, которому названья
    Доселе не нашла ещё людская речь.
    2
    О, ужас! Мы шарам катящимся подобны,
    Крутящимся волчкам! И в снах ночной поры
    Нас Лихорадка бьёт – как тот Архангел злобный,
    Невидимым мечом стегающий миры.
    О, странная игра с подвижною мишенью!
    Не будучи нигде, цель может быть – везде!
    Игра, где человек охотится за тенью,
    За призраком ладьи на призрачной воде…
    Душа наша – корабль, идущий в Эльдорадо.
    В блаженную страну ведёт – какой пролив?
    Вдруг, среди гор и бездн и гидр морского ада –
    Крик вахтенного: – Рай! Любовь! Блаженство! – Риф.
    Малейший островок, завиденный дозорным,
    Нам чудится землёй с плодами янтаря,
    Лазоревой водой и с изумрудным дёрном.
    Базальтовый утёс являет нам заря.
    О, жалкий сумасброд, всегда кричащий: берег!
    Скормить его зыбям, иль в цепи заковать, –
    Безвинного лгуна, выдумщика Америк,
    От вымысла чьего ещё серее гладь.
    Так старый пешеход, ночующий в канаве,
    Вперяется в Мечту всей силою зрачка.
    Достаточно ему, чтоб Рай увидеть въяве,
    Мигающей свечи на вышке чердака.
    3
    Чудесные пловцы! Что за повествованья
    Встают из ваших глаз – бездоннее морей!
    Явите нам, раскрыв ларцы воспоминаний,
    Сокровища, каких не видывал Нерей[4].
    Умчите нас вперёд – без паруса и пара!
    Явите нам (на льне натянутых холстин
    Так некогда рука очам являла чару)
    Видения свои, обрамленные в синь.
    Что видели вы, что?
    4
    – Созвездия. И зыби,
    И жёлтые пески, нас жгущие поднесь,
    Но, несмотря на бурь удары, рифов глыбы, –
    Ах, нечего скрывать! – скучали мы, как здесь.
    Лиловые моря в венце вечерней славы,
    Морские города в тиаре из лучей
    Рождали в нас тоску, надёжнее отравы,
    Как воин опочить на поле славы – сей.
    Стройнейшие мосты, славнейшие строенья,
    Увы, хотя бы раз сравнили с градом – тем,
    Что из небесных туч возводит Случай-Гений…
    И тупились глаза, узревшие Эдем.
    От сладостей земных – Мечта ещё жесточе!
    Мечта, извечный дуб, питаемый землёй!
    Чем выше ты растёшь, тем ты страстнее хочешь
    Достигнуть до небес с их солнцем и луной.
    Докуда дорастёшь, о древо – кипариса
    Живучее?..
    Для вас мы привезли с морей
    Вот этот фас дворца, вот этот профиль мыса, –[5]
    Всем вам, которым вещь чем дальше – тем милей!
    Приветствовали мы кумиров с хоботами,
    С порфировых столпов взирающих на мир,
    Резьбы такой – дворцы, такого взлёту – камень,
    Что от одной мечты – банкротом бы – банкир…
    Надёжнее вина пьянящие наряды,
    Жён, выкрашенных в хну – до ноготка ноги,
    И бронзовых мужей в зелёных кольцах гада…
    5
    – И что, и что – ещё?
    6
    – О, детские мозги!..
    Но чтобы не забыть итога наших странствий:
    От пальмовой лозы до ледяного мха,
    Везде – везде – везде – на всём земном пространстве
    Мы видели всё ту ж комедию греха:
    Её, рабу одра, с ребячливостью самки
    Встающую пятой на мыслящие лбы,
    Его, раба рабы: что в хижине, что в замке
    Наследственном – всегда – везде – раба рабы!
    Мучителя в цветах и мученика в ранах,
    Обжорство на крови и пляску на костях,
    Безропотностью толп разнузданных тиранов, –
    Владык, несущих страх, рабов, метущих прах.
    С десяток или два – единственных религий,
    Все сплошь ведущих в рай – и сплошь вводящих в грех!
    Подвижничество, та?к носящее вериги,
    Как сибаритство – шёлк и сладострастье – мех.
    Болтливый род людской, двухдневными делами
    Кичащийся. Борец, осиленный в борьбе,
    Бросающий Творцу сквозь преисподни пламя:
    – Мой равный! Мой Господь! Проклятие тебе!
    И несколько умов, любовников Безумья,
    Решивших сократить докучный жизни день
    И в опия морей нырнувших без раздумья, –
    Вот Матери-Земли извечный бюллетень!
    7
    Бесплодна и горька наука дальних странствий:
    Сегодня, как вчера, до гробовой доски –
    Всё наше же лицо встречает нас в пространстве:
    Оазис ужаса в песчаности тоски.
    Бежать? Пребыть? Беги! Приковывает бремя –
    Сиди. Один, как крот, сидит, другой бежит,
    Чтоб только обмануть лихого старца – Время.
    Есть племя бегунов. Оно – как Вечный Жид[6].
    И как апостолы, по всем морям и сушам
    Проносится. Убить зовущееся днём –
    Ни парус им не скор, ни пар. Иные души
    И в четырёх стенах справляются с врагом.
    В тот миг, когда злодей настигнет нас – вся вера
    Вернётся нам, и вновь воскликнем мы: – вперёд!
    Как на заре веков мы отплывали в Перу,
    Авророю лица приветствую восход.
    Чернильною водой – морями глаже лака –
    Мы весело пойдём между подземных скал.
    О, эти голоса, так вкрадчиво из мрака
    Взывающие: – К нам! – О, каждый, кто взалкал
    Лотосова плода! Сюда! В любую пору
    Здесь собирают плод и отжимают сок.
    Сюда, где круглый год – день лотосова сбора,
    Где лотосову сну вовек не минет срок.
    О, вкрадчивая речь! Нездешней лести нектар!
    К нам руки тянет друг – чрез чёрный водоём.
    – Чтоб сердце освежить – плыви к своей Электре! –[7]
    Нам некая поёт – нас жегшая огнём.
    8
    Смерть! Старый капитан! В дорогу! Ставь ветрило!
    Нам скучен этот край! О, Смерть, скорее в путь!
    Пусть небо и вода – куда черней чернила,
    Знай, тысячами солнц сияет наша грудь!
    Обманутым пловцам раскрой свои глубины!
    Мы жаждем, обозрев под солнцем всё, что есть,
    На дно твоё нырнуть – Ад или Рай – едино! –
    В неведомого глубь – чтоб новое обресть!
    1859
    Дата создания перевода: 1940 (впервые опубликовано: Бодлер Ш. Лирика. – М.: Художественная литература, 1965. С. 163-169.
    )
    Источник: Цветаева М. Собрание сочинений: в 7 т. Т. 2.:
    Стихотворения.
    Переводы / Сост., подгот. текста и коммент.
    А. Саакянц и Л. Мнухина. – М.: Эллис Лак, 1994, с. 396 – 401.
    1. Плавание
    – стихотворение написано Бодлером в 1859 году и завершает цикл стихов “Цветы зла”. Впервые напечатано в “Ревю франсэз”, 1859 год. “Я написал большое стихотворение… такого рода, что что оно должно вызывать судорожную дрожь в природе, а особенно у любителей прогресса”.
    «Плавание» в творчестве Бодлера занимает особое место: это последнее и самое большое стихотворение «Цветов зла» становится поэмой в поэме и эпилогом ко всему сборнику. В самом названии стихотворения скрыто обобщение: “плавание” – это путь человека и человечества; пространство “плавания” – весь мир, а время – вся мировая история. В “Плавании”» путешественников привлекает не Итака, в отличие от героев “Одиссеи” Гомера, а Икария – страна-утопия, недостижимая цель; и описание странствий предваряет не возвращение домой, а снова путь куда-то вдаль, последнюю попытку найти волшебную страну – в “неведомой глуби” смерти.
    Для романтики всегда характерно стремление в неопределённое “туда” (“dahin”, “far away” – ключевые слова немецкого и английского романтизма). Но “пловцы” у Бодлера – уже не те романтические герои, в начале XIX века радостно устремлявшиеся в погоню за мечтой. Несмотря на множество синонимов земного рая – “Икария”, “Эльдорадо”, “Эдем”, – в стихотворении, цель становится всё призрачнее. Неясно, плывут ли странники в обетованную землю или только блуждают в собственных фантазиях, переходя от одной иллюзии к другой? И что ими движет – вера или сомнение, “идея-страсть” или игра?
    М.И.Белкина в книге о последних двух годах жизни Цветаевой пишет: “…уже с декабря 1939 года переводы для нее становятся хлебом насущным – это единственный источник существования. Выбирать не приходится, она переводит подряд все, что ей предлагают, не зная языка, по тупым, безграмотным подстрочникам, стихи зачастую несуществующих поэтов, которые внушают ей свою бездарность”. […]
    Но уж если “выпадал” Бодлер – да еще главный шедевр “Цветов зла”, “Плавание”, – то Цветаева делает 12 вариантов, добиваясь того единственного, который нам привычен, о котором она писала дочери в лагерь: “Мой лучший перевод – “Плавание” Бодлера, потому что подлинник – лучший”.
    (вернуться)
    2. Максим дю Кан (1822 – 1894) – автор «Современных песен» (1855), в которых восхваляется прогресс в политике, технике и естественных науках. (вернуться)
    3.
    Цирцея     (греч. миф.) – волшебница, дочь Гелиоса, обратившая спутников Одиссея в свиней, а его на год удержавшая на своём острове. (вернуться)
    4. Нерей (др.-греч.) – в древнегреческой мифологии один из наиболее любимых и чтимых богов водяной стихии (моря): добрый, мудрый, справедливый старец, олицетворение спокойной морской глубины, обещающий морякам счастливое плавание. (вернуться)
    5. Этот профиль мыса – вольность переводчика, вызванная ассоциацией с контурами мыса Малчин в Коктебеле, удивительно похожим на профиль М. Волошина. (вернуться)
    6. Вечный Жид или Агасфе?р (лат. Ahasverus) – легендарный персонаж, по преданию обреченный на вечные странствия по земле до Второго пришествия Христа. Фигура «Вечного Жида» появляется в сюжетах европейской литературы и живописи. (вернуться)
    7. Электра (греч. миф.) – спасла своего брата Ореста, которому помогла отомстить за отца, убив мать и её возлюбленного. (вернуться)

    Анри Фантен-Латур. «Посвящение Делакруа» (Hommage a Delacroix), 1864 г.
    Картина изображает Эдуарда Мане и его друзей-художников, поэтов и критиков перед портретом Эжена Делакруа.
    Сидят (слева направо): Луи Эдмон Дюранти (Louis Edmond Duranty, 1833–1880), сам Анри Фантен-Латур (Henri Fantin-Latour, 1836 – 1904), Жюль Шанфлёри (Jules Champfleury, 1820 – 1889), Шарль Пьер Бодлер (Charles Pierre Baudelaire, 1821 – 1867).
    Стоят на картине (слева направо): Луи Кордье (Louis Cordier, 1823 – ?), Альфонс Легро (Alphonse Legros, 1837 – 1911), Джеймс Эббот Мак-Нилл Уистлер (James Abbot McNeill Whistler, 1834 – 1903), Эдуард Мане (Edouard Manet, 1832 – 1883), Феликс Анри Бракмон (Felix Henri Bracquemond, 1833 – 1914), Альберт Феликс де ла Кур де Баллеруа (Albert Felix de la Cour de Balleroy, 1828 – 1872).
    В.Левик. Шарль Бодлер
    в начало страницы

  8. Munihuginn Ответить

    Шарль Бодлер
    Путешествие
    Перевод Льва Львовича Эллиса (Кобылинского) (1879-1947)
    Максиму Дюкану
    I
    Дитя, влюбленное и в карты и в эстампы,
    Чей взор вселенную так жадно обнимал, —
    О, как наш мир велик при скудном свете лампы,
    Как взорам прошлого он бесконечно мал!
    Чуть утро — мы в пути; наш мозг сжигает пламя;
    В душе злопамятной желаний яд острей,
    Мы сочетаем ритм с широкими валами,
    Предав безбрежность душ предельности морей.
    Те с родиной своей, играя, сводят счеты,
    Те в колыбель зыбей, дрожа, вперяют взгляд,
    Те тонут взорами, как в небе звездочеты,
    В глазах Цирцеи — пьют смертельный аромат.
    Чтоб сохранить свой лик, они в экстазе славят
    Пространства без конца и пьют лучи небес;
    Их тело лед грызет, огни их тело плавят,
    Чтоб поцелуев след с их бледных губ исчез.
    Но странник истинный без цели и без срока
    Идет, чтобы идти, — и легок, будто мяч;
    Он не противится всесильной воле Рока
    И, говоря «Вперед!», не задает задач.
    II
    Увы! Мы носимся, вертясь как шар, и каждый
    Танцует, как кубарь, но даже в наших снах
    Мы полны нового неутолимой жаждой:
    Так Демон бьет бичом созвездья в небесах.
    Пусть цели нет ни в чем, но мы — всегда у цели;
    Проклятый жребий наш — твой жребий, человек, —
    Пока еще не все надежды отлетели,
    В исканье отдыха лишь ускорять свой бег!
    Мы — трехмачтовый бриг, в Икарию плывущий,
    Где «Берегись!» звучит на мачте, как призыв,
    Где голос слышится, к безумию зовущий:
    «О слава, о любовь!», и вдруг — навстречу риф!..
    Невольно вскрикнем мы тогда: о, ковы Ада!
    Здесь каждый островок, где бродит часовой,
    Судьбой обещанный, блаженный Эльдорадо,
    В риф превращается, чуть свет блеснет дневной.
    В железо заковать и высадить на берег
    Иль бросить в океан тебя, гуляка наш,
    Любителя химер, искателя Америк,
    Что горечь пропасти усилил сквозь мираж!
    Задрав задорный нос, мечтающий бродяга
    Вкруг видит райские, блестящие лучи,
    И часто Капуей зовет его отвага
    Шалаш, что озарен мерцанием свечи.
    III
    В глазах у странников, глубоких словно море,
    Где и эфир небес, и чистых звезд венцы,
    Прочтем мы длинный ряд возвышенных историй;
    Раскройте ж памяти алмазные ларцы!
    Лишь путешествуя без паруса и пара,
    Тюрьмы уныние нам разогнать дано;
    Пусть, горизонт обняв, видений ваших чара
    Распишет наших душ живое полотно.
    Так что ж вы видели?
    IV
    «Мы видели светила,
    Мы волны видели, мы видели пески;
    Но вереница бурь в нас сердца не смутила —
    Мы изнывали все от скуки и тоски.
    Лик солнца славного, цвет волн нежней фиалки
    И озлащенные закатом города
    Безумной грезою зажгли наш разум жалкий:
    В небесных отблесках исчезнуть без следа.
    Но чар таинственных в себе не заключали
    Ни роскошь городов, ни ширина лугов:
    В них тщетно жаждал взор, исполненный печали,
    Схватить случайные узоры облаков.
    От наслаждения желанье лишь крепчает,
    Как полусгнивший ствол, обернутый корой,
    Что солнца светлый лик вершиною встречает,
    Стремя к его лучам ветвей широких строй.
    Ужель ты будешь ввысь расти всегда, ужели
    Ты можешь пережить высокий кипарис?..
    Тогда в альбом друзей мы набросать успели
    Эскизов ряд — они по вкусу всем пришлись!..
    Мы зрели идолов, их хоботы кривые,
    Их троны пышные, чей блеск — лучи планет,
    Дворцы, горящие огнями феерии;
    (Банкирам наших стран страшней химеры нет!)
    И красочность одежд, пьянящих ясность взоров,
    И блеск искусственный накрашенных ногтей,
    И змей, ласкающих волшебников-жонглеров».
    V
    А дальше что?
    VI
    «Дитя! среди пустых затей
    Нам в душу врезалось одно неизгладимо:
    То — образ лестницы, где на ступенях всех
    Лишь скуки зрелище вовек неустранимо,
    Где бесконечна ложь и где бессмертен грех;
    Там всюду женщина без отвращенья дрожи,
    Рабыня гнусная, любуется собой;
    Мужчина осквернил везде развратом ложе,
    Как раб рабыни — сток с нечистою водой;
    Там те же крики жертв и палачей забавы,
    Дым пиршества и кровь все так же слиты там;
    Все так же деспоты исполнены отравы,
    Все так же чернь полна любви к своим хлыстам;
    И там религии, похожие на нашу,
    Хотят ворваться в Рай, и их святой восторг
    Пьет в истязаниях лишь наслажденья чашу
    И сладострастие из всех гвоздей исторг;
    Болтлив не меньше мир, и, в гений свой влюбленный,
    Он богохульствует безумно каждый миг,
    И каждый миг кричит к лазури, исступленный:
    „Проклятие тебе, мой Бог и мой Двойник!”
    И лишь немногие, любовники Безумья,
    Презрев стада людей, пасомые Судьбой,
    В бездонный опиум ныряют без раздумья!
    — Вот, мир, на каждый день позорный список твой!»
    VII
    Вот горькие плоды бессмысленных блужданий!
    Наш монотонный мир одно лишь может дать
    Сегодня, как вчера; в пустыне злых страданий
    Оазис ужаса нам дан как благодать!
    Остаться иль уйти? Будь здесь, кто сносит бремя,
    Кто должен, пусть уйдет! Смотри: того уж нет,
    Тот медлит, всячески обманывая Время —
    Врага смертельного, что мучит целый свет.
    Не зная отдыха в мучительном угаре,
    Бродя, как Вечный Жид, презрев вагон, фрегат,
    Он не уйдет тебя, проклятый ретиарий;
    А тот малюткою с тобой покончить рад.
    Когда ж твоя нога придавит наши спины,
    Мы вскрикнем с тайною надеждою: «Вперед!»
    Как в час, когда в Китай нас гнало жало сплина,
    Рвал кудри ветр, а взор вонзался в небосвод;
    Наш путь лежит в моря, где вечен мрак печальный,
    Где будет весел наш неискушенный дух…
    Чу! Нежащий призыв и голос погребальный
    До слуха нашего слегка коснулись вдруг:
    «Сюда, здесь Лотоса цветок благоуханный,
    Здесь вкусят все сердца волшебного плода,
    Здесь опьянит ваш дух своей отрадой странной
    Наш день, не знающий заката никогда!»
    Я тень по голосу узнал; со дна Пилады
    К нам руки нежные стремятся протянуть,
    И та, чьи ноги я лобзал в часы услады,
    Меня зовет: «Направь к своей Электре путь!»
    VIII
    Смерть, капитан седой! страдать нет больше силы!
    Поднимем якорь наш! О Смерть! нам в путь пора!
    Пусть черен свод небес, пусть море — как чернилы,
    В душе испытанной горит лучей игра!
    Пролей же в сердце яд, он нас спасет от боли;
    Наш мозг больной, о Смерть, горит в твоем огне,
    И бездна нас влечет. Ад, Рай — не все равно ли?
    Мы новый мир найдем в безвестной глубине!
    1908
    Шарль Бодлер
    Путешествие
    Перевод Василия Алексеевича Комаровского (1881-1914)
    I
    Мир прежде был велик — как эта жажда знанья,
    Когда так молода еще была мечта.
    Он был необозрим в надеждах ожиданья!
    И в памяти моей — какая нищета!
    Мы сели на корабль озлобленной гурьбою,
    И с горечью страстей, и с пламенем в мозгах,
    Наш взор приворожен к размерному прибою,
    Бессмертные — плывем. И тесно в берегах.
    Одни довольны плыть и с родиной расстаться,
    Стряхнуть позор обид, проклятье очага.
    Другой от женских глаз не в силах оторваться,
    Дурман преодолеть коварного врага.
    Цирцеи их в скотов едва не обратили;
    Им нужен холод льда, и ливни всех небес,
    И южные лучи их жгли б и золотили,
    Чтоб поцелуев след хоть медленно исчез.
    Но истинный пловец без цели в даль стремится.
    Беспечен, как шаров воздушных перелет.
    И никогда судьбе его не измениться,
    И вечно он твердит — вперед! всегда вперед!
    Желания его бесформенны, как тучи.
    И всё мечтает он, как мальчик о боях,
    О новых чудесах, безвестных и могучих,
    И смертному уму — неведомых краях!
    II
    Увы, повсюду круг! Во всех передвиженьях
    Мы кружим, как слепцы. Ребяческой юлой
    Нас Любопытства Зуд вращает в снах и бденьях,
    И в звездных небесах маячит кто-то злой.
    Как странен наш удел: переменяя место,
    Неуловима цель — и всюду заблестит!
    Напрасно человек, в надеждах, как невеста,
    Чтоб обрести покой — неудержимо мчит!
    Душа! — ты смелый бриг, в Икарию ушедший:
    На палубе стоим, в туманы взор вперив.
    Вдруг с мачты долетит нам голос сумасшедший —
    «И слава… и любовь»!.. Проклятье! — это риф.
    В новооткрытый рай земного наслажденья
    Его преобразил ликующий матрос.
    Потухли на заре прикрасы наважденья
    И Эльдорадо нет… И мчимся на утес.
    Ты грезой обольстил несбыточных Америк…
    Но надо ли тебя, пьянчуга, заковать,
    И бросить в океан за ложь твоих истерик,
    Чтоб восхищенный бред — не обманул опять?
    Так, о пирах царей мечтая беспрестанно,
    Ногами месит грязь измученный бедняк;
    И капуанский пир он видит взглядом пьяным
    Там, где нагар свечи коптит пустой чердак.
    III
    Чудные моряки! как много гордых знаний
    В бездонности морской глубоких ваших глаз.
    Откройте нам ларцы своих воспоминаний,
    Сокровища из звезд, горящих, как алмаз.
    Мы странствовать хотим в одном воображеньи!
    Как полотно — тоской напряжены умы.
    Пусть страны промелькнут — хотя бы в отраженьи,
    Развеселит рассказ невольников тюрьмы.
    Что увидали вы?
    IV
    «Нездешние созвездья,
    Тревоги на морях, и красные пески.
    Но, как в родной земле, неясное возмездье
    Преследовало нас дыханием тоски.
    Торжественны лучи над водами Бенгала.
    Торжественны лучи — и в славе города.
    И опалили нас, и сердце запылало,
    И в небе затонуть хотелось навсегда.
    И никогда земля узорчатою сказкой,
    Сокровища раджей, и башни городов,
    Сердца не обожгли такой глубокой лаской,
    Как смутные зубцы случайных облаков.
    Желанье! — ты растешь, таинственное семя,
    И каждый сладкий миг поит водой живой.
    Чем дальше в глубину корней кустится племя,
    Тем выше к небесам зеленой головой.
    Всегда ли, дивный ствол, расти тебе? Высоко,
    Прямей, чем кипарис? Однако, и для вас,
    Для любопытных глаз — мы с запада, востока,
    Дневник приберегли и припасли рассказ.
    Над брошенными ниц — кумир слонообразный.
    Престолы в письменах брилльянтовых лучей.
    Испещрены резьбой дворцы разнообразно —
    Недостижимый сон для здешних богачей.
    Блистания одежд — глазам обвороженье.
    Окрашенных зубов смеется черный ряд,
    И укротитель змей в своем изнеможеньи».
    V
    Что дальше? что еще? — опять проговорят…
    VI
    «Младенческий вопрос! Всемирного обзора
    Хотите знать итог — возможно ли забыть,
    Как надоела нам, в извилинах узора,
    Бессмертного греха мелькающая нить:
    Тщеславная раба тупого властелина —
    Влюбленная в себя без смеха и стыда.
    Своею же рабой окованный мужчина
    И волк, и нечистот зловонная вода.
    Злорадствует палач. Страданье плачет кровью.
    Бесстыдные пиры с приправой свежих ран.
    Народы под хлыстом с бессмысленной любовью;
    Господством пресыщен — безумствует тиран.
    Религий целый ряд. На небе ищут счастья
    Однообразьем слов обетованных книг.
    Святой бичует плоть; но то же сладострастье
    Под пряжей власяниц и ржавчиной вериг.
    Рассудком возгордясь, как прежде опьяненный,
    Проговорится вдруг болтливый человек,
    Вдруг закричит Творцу в горячке исступленной:
    «Подобие мое! — будь проклято вовек!»
    Да тот, кто поумней, бежит людского стада
    И в сумасшедший мир пускается храбрец,
    Где опиум — его отрава и отрада!
    Наш перечень теперь подробен, наконец?»
    VII
    Из долгого пути выносишь горечь знанья!
    Сегодня и вчера, и завтра — те же сны.
    Однообразен свет. Ручьи существованья
    В песчаных берегах ленивы и грустны.
    Остаться? Уходить? Останься, если можешь.
    А надо — уходи. И вот — один притих:
    Он знает — суетой печали перемножишь,
    Тоску… Но обуял другого странный стих,
    Неистовый пророк — он не угомонится…
    А Время по пятам — и мчится Вечный Жид.
    Иной в родной дыре сумеет насладиться,
    Ужасного врага, играя, победит.
    Но мы разъединим тенета Великана,
    Опять умчимся в путь, как мчалися в Китай,
    Когда нас схватит Смерть веревкою аркана
    И горло защемит, как будто невзначай.
    Кромешные моря — и плещутся туманно.
    Мы весело плывем, как путник молодой,
    Прислушайтесь — поют пленительно, печально,
    Незримо голоса: «Голодною душой
    Скорей, скорей сюда! Здесь лотос благовонный,
    Здесь сердце утолят волшебные плоды;
    Стоят, напоены прохладой полусонной,
    В полуденной красе заветные сады».
    По звуку голосов мы узнаем виденье.
    Мерещатся друзья, зовут наперерыв.
    «Ты на моих руках найдешь успокоенье!» —
    Из позабытых уст доносится призыв.
    VIII
    Смерть, старый капитан! нам всё кругом постыло!
    Поднимем якорь, Смерть, в доверьи к парусам!
    Печален небосклон и море как чернила,
    Полны лучей сердца, ты знаешь это сам!
    Чтоб силы возбудить, пролей хоть каплю яда!
    Огонь сжигает мозг, и лучше потонуть.
    Пусть бездна эта рай или пучины ада?
    Желанная страна и новый, новый путь!
    1913
    Шарль Бодлер
    Путешествие
    Перевод Адриана Адриановича Ламбле (1884-1955)
    I
    Когда дитя глядит на карты и эстампы,
    Вселенная вместить способна идеал.
    Как велика земля при ярком блеске лампы!
    При свете памяти как мир ничтожно мал!
    Мы отправляемся, в мечтах сгорая смелых,
    Обидой горькою и грезами полны,
    И беспредельный дух в чужих морских пределах
    Баюкаем мы в лад размеренной волны:
    Одни хотят порвать с отчизной и позором,
    Другие с ужасом дней юных, а иным —
    Астрологам любви, плененным женским взором,
    Постыл дурман Цирцей с их ложем роковым.
    Дабы животными не стать, они впивают
    Пространство, небеса горящие и свет.
    Мороз кусает их, и солнце их сжигает,
    Стирая медленно лобзаний прежних след.
    Но те лишь странники по духу и призванью,
    Кого в любую даль мечтание влечет.
    Они обречены на вечные скитанья,
    Хоть цели нет у них, и всё зовут: Вперед!
    Те, чьи желания напоминают тучи,
    Чей ум привык мечтать, как рекрут о штыке,
    О странной радости, неведомой и жгучей,
    Без имени еще на нашем языке!
    II
    Волчкам мы и мячам становимся подобны
    В их беге и прыжках, и даже в нашем сне
    Нас жажда нового кружит, как Ангел злобный,
    Бичами мечущий светила в вышине.
    Судьбою лишены мы цели постоянной.
    Ей можно быть везде, но нет туда пути.
    И человек, всегда надеждой новой пьяный,
    Без устали бежит, чтоб отдых обрести.
    Душа как парусник, к родной стране влекомый.
    Там голос с палубы кричит: «Близка ли цель?»
    А с мачты слышен глас, безумный и знакомый:
    «Любовь… удача… честь!» Увы! Там только мель.
    Так каждый островок, увиденный в тумане,
    Обещанный судьбой край давних наших грез,
    Но там безмерное и буйное мечтанье
    В сиянии зари находит лишь утес.
    Мечтатель, в сказочный вотще влюбленный берег!
    Нам бросить ли за борт, иль в цепи заковать
    Матроса пьяного, искателя Америк,
    От чьих безумных слов еще больней страдать.
    Так грязной улицей усталый нищий бродит,
    Но чудится ему блаженная страна;
    Глаз очарованный везде дворцы находит,
    Где только конура свечой освещена.
    III
    Скитальцы смелые! Чудесные сказанья
    Читаем мы в глазах, глубоких, как моря.
    Раскройте нам ларцы своих воспоминаний,
    Где в яхонтах горят светила и заря.
    Нам ездить хочется без паруса и пара.
    Чтоб скуку разогнать сужденной нам тюрьмы,
    Далеких стран для нас вы воскресите чары,
    Пленяя повестью покорные умы.
    Что видели вы там?
    IV
    Мы видели светила
    И волны; видели мы также и пески.
    И хоть нас не одно несчастье посетило,
    Но мы по-прежнему страдали от тоски.
    Сияние зари над влагою морскою,
    Сиянье городов в закатный ясный час
    Зажгли в сердцах огонь, лишивший нас покоя,
    И в сказочную даль всё увлекали нас.
    Равнины пышные и гордые столицы
    Не затмевали чар таинственной страны,
    Которая порой нам в тучах вольных снится,
    И были мы навек желаньем смущены!
    Еще сильнее власть желаний утоленных.
    Желанье, дерево, на тучной почве нег
    Возросшее, сплело ты сень ветвей зеленых,
    И новый с каждым днем в высь тянется побег.
    Всё будешь ли расти вершиной вековою,
    О Дерево? — Но всё ж для вас мы занесли
    Набросков несколько заботливой рукою,
    Поклонники всего, что манить вас вдали:
    Мы принесли богам звероподобным дани.
    Мы видели престол из радужных камней;
    Дворцы прозрачные, чьи сказочные зданья
    Сон разорительный для ваших богачей;
    Наряды яркие, для взоров опьяненье,
    На женщинах, и блеск их крашеных ногтей;
    И прирученных змей послушные движенья.
    V
    А дальше, что еще?
    VI
    Наивней вы детей!
    Да, чтоб не позабыть нам самой главной вещи,
    Хоть не искали мы нигде его улик,
    Мы видели везде, как на картине вещей,
    Бессмертного греха наскучивший нам лик!
    Повсюду женщина, влачащая оковы,
    Влюбляется в себя, позора не сознав;
    Мужчина же тиран блудливый и суровый,
    Сам раб своих рабынь, и муть на дне канав;
    На шумных праздниках и вкус и запах крови;
    И мученика стон, и хохот палача;
    Отрава для владык в их всемогущем слове;
    Толпа, влюбленная в удары их бича;
    Как водится у нас, там несколько религий
    Всем обещают рай, и предпочел Святой
    Уколы власяниц и ржавые вериги
    Греховной прелести постели пуховой.
    Людской болтливый род, свой осквернивший гений,
    Безумствует теперь, как в прежние года,
    И Господу кричит в беспомощном хуленьи:
    «Владыка мой и брат, будь проклят навсегда!»
    Безумие избрав, все те, кто поумнее,
    От стада пленного в обитель отошли,
    Где опиум царит, живыми снами вея.
    — Вот в чем вся летопись извечная земли.
    VII
    В скитаньях нас томит ряд горьких впечатлений.
    Однообразен мир. Сегодня он таков,
    Как завтра и вчера. В нем наше отраженье
    Оазис ужаса средь мертвенных песков.
    Что ж? ехать или нет? — Живи, коль можешь, дома.
    Коль надо, поезжай. Один стремглав бежит,
    Чтоб Время обмануть, дорогой незнакомой.
    Другой же прячется. Одни, как Вечный Жид,
    Скитальцы на всю жизнь. Для них напрасно веют
    Ветрила легкие. От гибельных сетей,
    Увы, им не спастись. Другие же сумеют
    Преодолеть врага средь родственных полей.
    Когда ж он наконец ногой придавит спину,
    Блеснет надежда в нас. Мы закричим: «Отчаль».
    Как плыли мы в Китай в прошедшие годины,
    Под ветром радостно вперяя взоры в даль,
    Так пустимся мы в путь в глухом полночном море,
    Веселые пловцы, без думы и забот.
    Слышны ль вам голоса, в которых чары горя,
    Поющие: «Сюда! Для вас давно растет
    Душистый Лотос. Здесь волшебными плодами
    Насыщены навек голодные сердца.
    Идите, опьянят вас сладкими мечтами
    Часы вечерние, которым нет конца».
    Мы голос узнаем родимых привидений.
    Возносят руки к нам забытые друзья.
    «Плыви скорей ко мне, обнять мои колени, —
    Сестра нам говорит, — Электра здесь твоя».
    VIII
    Смерть, старый капитан! Пора поднять ветрила!
    Наскучил этот край, о Смерть! Плывем скорей!
    Хоть небо и вода темнее, чем чернила,
    Сердца, знакомые тебе, полны лучей!
    Налей ты нам свой яд! Он силы снова будит
    И пламенем таким жжет мозг, что мы должны
    В пучину броситься, пусть Ад иль Рай то будет —
    В неведомую глубь, в надежде новизны!
    1928
    Шарль Бодлер
    Плаванье
    Перевод Марины Ивановны Цветаевой (1892-1941)
    I
    Для отрока, в ночи глядящего эстампы,
    За каждым валом — даль, за каждой далью — вал.
    Как этот мир велик в лучах рабочей лампы!
    Ах, в памяти очах — как бесконечно мал!
    В один ненастный день, в тоске нечеловечьей,
    Не вынеся тягот, под скрежет якорей,
    Мы всходим на корабль, и происходит встреча
    Безмерности мечты с предельностью морей.
    Что нас толкает в путь? Тех — ненависть к отчизне,
    Тех — скука очага, еще иных — в тени
    Цирцеиных ресниц оставивших полжизни —
    Надежда отстоять оставшиеся дни.
    В Цирцеиных садах, дабы не стать скотами,
    Плывут, плывут, плывут в оцепененье чувств,
    Пока ожоги льдов и солнц отвесных пламя
    Не вытравят следов волшебницыных уст.
    Но истые пловцы — те, что плывут без цели:
    Плывущие, чтоб плыть! Глотатели широт,
    Что каждую зарю справляют новоселье
    И даже в смертный час еще твердят: — Вперед!
    На облако взгляни: вот облик их желаний!
    Как отроку — любовь, как рекруту — картечь,
    Так край желанен им, которому названья
    Доселе не нашла еще людская речь.
    II
    О ужас! Мы шарам катящимся подобны,
    Крутящимся волчкам! И в снах ночной поры
    Нас Лихорадка бьет, как тот Архангел злобный,
    Невидимым бичом стегающий миры.
    О, странная игра с подвижною мишенью!
    Не будучи нигде, цель может быть — везде!
    Игра, где человек охотится за тенью,
    За призраком ладьи на призрачной воде…
    Душа наша — корабль, идущий в Эльдорадо.
    В блаженную страну ведет — какой пролив?
    Вдруг среди гор и бездн и гидр морского ада —
    Крик вахтенного: — Рай! Любовь! Блаженство! Риф.
    Малейший островок, завиденный дозорным,
    Нам чудится землей с плодами янтаря,
    Лазоревой водой и с изумрудным дерном. —
    Базальтовый утес являет нам заря.
    О, жалкий сумасброд, всегда кричащий: берег!
    Скормить его зыбям иль в цепи заковать, —
    Безвинного лгуна, выдумщика Америк,
    От вымысла чьего еще серее гладь.
    Так старый пешеход, ночующий в канаве,
    Вперяется в мечту всей силою зрачка.
    Достаточно ему, чтоб Рай увидеть въяве,
    Мигающей свечи на вышке чердака.
    III
    Чудесные пловцы! Что за повествованья
    Встают из ваших глаз — бездоннее морей!
    Явите нам, раскрыв ларцы воспоминаний,
    Сокровища, каких не видывал Нерей.
    Умчите нас вперед — без паруса и пара!
    Явите нам (на льне натянутых холстин
    Так некогда рука очам являла чару) —
    Видения свои, обрамленные в синь.
    Что видели вы, что?
    IV
    «Созвездия. И зыби,
    И желтые пески, нас жгущие поднесь.
    Но, несмотря на бурь удары, рифов глыбы, —
    Ах, нечего скрывать! — скучали мы, как здесь.
    Лиловые моря в венце вечерней славы,
    Морские города в тиаре из лучей
    Рождали в нас тоску, надежнее отравы,
    Как воин опочить на поле славы — сей.
    Стройнейшие мосты, славнейшие строенья, —
    Увы! хотя бы раз сравнялись с градом — тем,
    Что из небесных туч возводит Случай — Гений.. —
    И тупились глаза, узревшие Эдем.
    От сладостей земных — Мечта еще жесточе!
    Мечта, извечный дуб, питаемый землей!
    Чем выше ты растешь, тем ты страстнее хочешь
    Достигнуть до небес с их солнцем и луной.
    Докуда дорастешь, о, древо кипариса
    Живучее? …Для вас мы привезли с морей
    Вот этот фас дворца, вот этот профиль мыса, —
    Всем вам, которым вещь чем дальше — тем милей!
    Приветствовали мы кумиров с хоботами,
    С порфировых столпов взирающих на мир,
    Резьбы такой — дворцы, такого взлета — камень,
    Что от одной мечты — банкротом бы — банкир…
    Надежнее вина пьянящие наряды
    Жен, выкрашенных в хну — до ноготка ноги,
    И бронзовых мужей в зеленых кольцах гада…»
    V
    И что, и что — еще?
    VI
    «О, детские мозги!
    Но чтобы не забыть итога наших странствий:
    От пальмовой лозы до ледяного мха —
    Везде — везде — везде — на всем земном пространстве
    Мы видели все ту ж комедию греха:
    Ее, рабу одра, с ребячливостью самки
    Встающую пятой на мыслящие лбы,
    Его, раба рабы: что в хижине, что в замке
    Наследственном: всегда — везде — раба рабы!
    Мучителя в цветах и мученика в ранах,
    Обжорство на крови и пляску на костях,
    Безропотностью толп разнузданных тиранов, —
    Владык, несущих страх, рабов, метущих прах.
    С десяток или два — единственных религий,
    Всех сплошь ведущих в рай — и сплошь вводящих в грех!
    Подвижничество, так носящее вериги,
    Как сибаритство — шелк и сладострастье — мех.
    Болтливый род людской, двухдневными делами
    Кичащийся. Борец, осиленный в борьбе,
    Бросающий Творцу сквозь преисподни пламя: —
    Мой равный! Мой Господь! Проклятие тебе! —
    И несколько умов, любовников Безумья,
    Решивших сократить докучной жизни день
    И в опия моря нырнувших без раздумья, —
    Вот Матери-Земли извечный бюллетень!»
    VII
    Бесплодна и горька наука дальних странствий.
    Сегодня, как вчера, до гробовой доски —
    Все наше же лицо встречает нас в пространстве:
    Оазис ужаса в песчаности тоски.
    Бежать? Пребыть? Беги! Приковывает бремя —
    Сиди. Один, как крот, сидит, другой бежит,
    Чтоб только обмануть лихого старца — Время,
    Есть племя бегунов. Оно как Вечный Жид.
    И, как апостолы, по всем морям и сушам
    Проносится. Убить зовущееся днем —
    Ни парус им не скор, ни пар. Иные души
    И в четырех стенах справляются с врагом.
    В тот миг, когда злодей настигнет нас — вся вера
    Вернется нам, и вновь воскликнем мы: — Вперед!
    Как на заре веков мы отплывали в Перу,
    Авророю лица приветствуя восход.
    Чернильною водой — морями глаже лака —
    Мы весело пойдем между подземных скал.
    О, эти голоса, так вкрадчиво из мрака
    Взывающие: «К нам! — О, каждый, кто взалкал
    Лотосова плода! Сюда! В любую пору
    Здесь собирают плод и отжимают сок.
    Сюда, где круглый год — день лотосова сбора,
    Где лотосову сну вовек не минет срок!»
    О, вкрадчивая речь! Нездешней речи нектар!..
    К нам руки тянет друг — чрез черный водоем.
    «Чтоб сердце освежить — плыви к своей Электре!»
    Нам некая поет — нас жегшая огнем.
    VIII
    35.Смерть! Старый капитан! В дорогу! Ставь ветрило!
    Нам скучен этот край! О Смерть, скорее в путь!
    Пусть небо и вода — куда черней чернила,
    Знай — тысячами солнц сияет наша грудь!
    Обманутым пловцам раскрой свои глубины!
    Мы жаждем, обозрев под солнцем все, что есть,
    На дно твое нырнуть — Ад или Рай — едино! —
    В неведомого глубь — чтоб новое обресть!
    1940 (опубл. 1965)

  10. VideoAnswer Ответить

Добавить ответ

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *